Норвежский лес - Мураками Харуки - Страница 65

• Предыдущая
• 65/81
• Следующая

"Твой отъезд обратно в Токио и приход глубокой осени были почти одновременными, и я долго не могла разобрать, из-за того ли у меня такое чувство, что где-то в моем теле открылась зияющая пустота, что ты уехал, или из-за времени года.

Часто разговариваем о тебе с Рэйко. Она просила даже передать тебе в этом письме привет. Рэйко так же хорошо относится ко мне, как и всегда. Сомневаюсь, смогла бы я вынести жизнь здесь, если бы ее не было.

Когда мне одиноко, я плачу. Рэйко говорит, что это хорошо, что я могу плакать. Но одиночество — это действительно тяжело. Когда мне одиноко, разные люди заговаривают со мной из ночной темноты. Как деревья шуршат от ветра в ночи, так разные люди заговаривают со мной. В такие минуты я помногу разговариваю с Кидзуки или сестрой, которые давно уже стали призраками. Им тоже одиноко, и они ищут, с кем поговорить.

Я часто перечитываю твои письма в такие одинокие мучительные ночи. Большая часть того, что приходит снаружи, приводит мой рассудок в смятение, и лишь мир вокруг тебя, который ты описываешь в свих письмах, как нельзя лучше меня успокаивает. Так странно, не знаю, почему так.

Поэтому я их читаю по несколько раз, и Рэйко тоже по несколько раз их перечитывает. И мы говорим с ней вдвоем о том, о чем в них написано. Мне очень понравилась история об отце Мидори. Мы с нетерпением ждем твоих писем, которые приходят раз в неделю, как одного из наших немногих развлечений — письма здесь развлечение.

Я тоже стараюсь выбирать время и писать, но стоит взяться за бумагу, и руки опускаются. Это письмо я тоже пишу, собрав все свои силы. Рэйко отругала меня за то, что я не посылаю ответа.

Но ты не пойми меня неверно. Я очень много чего хочу тебе сказать, много чего сообщить. Но на бумагу эти вещи выходить не хотят. Из-за этого писать письма для меня необыкновенно мучительно.

Девушка по имени Мидори, похоже, очень забавный человек. Прочитав это письмо, я сказала, что ты ей, похоже, нравишься, а Рэйко сказала : «Естественно, мне тоже Ватанабэ нравится».

Последнее время мы каждый день собираем белые грибы и каштаны и едим их. Все время едим кашу с каштанами или с грибами, но очень вкусно и не надоедает. Но Рэйко, как и раньше, ест совсем мало и только курит без конца. Птички живы и здоровы, кролики тоже. Пока."

Через три дня после того, как мне исполнилось двадцать лет, пришла посылка от Наоко. Внутри были свитер винного цвета и письмо. «Поздравляю с днем рожденья», писала Наоко.

"Желаю тебе счастливого двадцатилетия. Мои двадцать лет, похоже, закончатся мерзко, но если ты будешь счастлив и за себя, и за меня, то радостнее для меня ничего, наверное, и быть не может. Я искренне так считаю.

Этот свитер мы с Рэйко связали вдвоем по половине. Если бы я вязала одна, то управилась бы, наверное, где-то к дню святого Валентина. Та половина, что получилась получше, это ее, а та, что не получилась, моя.

У Рэйко все так хорошо получается, что, глядя на нее, мне за себя становится стыдно. Мне ведь совершенно нечем похвастать перед другими. Пока, не болей."

Была там и коротенькая записка от Рэйко.

«Как жизнь? Для тебя Наоко, может быть, и создание, подобное высшему счастью, а для меня она не более чем никудышная неумеха. Ну ничего, свитер к сроку с грехом пополам довязали. Как он тебе, нравится? цвет и рисунок мы выбирали вдвоем. С днем рожденья тебя.»

1969-й год вспоминается мне как какое-то непроходимое болото. Глубокое и топкое болото, где при каждом шаге кажется, что сапог вот-вот соскользнет и останется в трясине. Со страшным трудом шагал я по этому болоту. Ничего не было видно ни спереди, ни сзади. Всюду тянулось лишь это мрачное болото.

Даже время плелось медленно, в такт моим шагам. Люди вокруг были уже где-то впереди меня, и только я со своим временем барахтался в болоте.

Мир вокруг меня сильно изменился. Умерли многие люди, начиная с Джона Колтрейна. Люди орали о перевороте, и казалось, что переворот этот уже не за горами. Но все эти события были не более чем бестелесным, совершенно бессмысленным фоном.

А я лишь проживал день за днем, низко склонив голову к земле. Все, что отражалось в моих глазах, было лишь болото без края и конца. Я поднимал правую ногу и делал шаг, потом поднимал левую ногу и делал еще шаг. Я даже не понимал, где я точно нахожусь. Я не был даже уверен, в ту ли сторону я иду. Я просто передвигался шаг за шагом, потому что не идти никуда было нельзя.

Мне исполнилось двадцать лет, из осени я вступил в зиму, но никаких мало-мальски значимых перемен в моей жизни не было. Без всякого энтузиазма я ходил в университет, три раза в неделю выходил на работу, временами перечитывал «Великого Гэтсби», по воскресеньям стирал и писал длинные письма Наоко. Иногда я встречался с Мидори, и мы вместе ужинали, ходили в зоопарк, смотрели кино.

Магазин Кобаяси был успешно продан, и она и ее сестра сняли двухкомнатную квартиру вблизи от станции метро Мёгадани и стали жить там. Мидори сказала, что когда сестра выйдет замуж, она оттуда съедет и снимет другую квартиру.

Как-то раз она позвала меня туда, и я у них пообедал. Это была чистенькая квартирка на солнечной стороне, и жить Мидори там, похоже, было куда уютнее, чем когда она жила книжной лавке.

Нагасава несколько раз зазывал меня пойти поохотиться на девочек, но я каждый раз отказывался, говоря, что занят. Все казалось чересчур утомительным. Конечно, переспать с женщиной мне хотелось. Но стоило вспомнить весь процесс выезда на ночную улицу, поглощения спиртного, поиска подходящих подруг, болтовни и перехода в мотель, и становилось тошно. Я вновь и вновь поражался, каким человеком должен был быть Нагасава, который не проявлял ни утомления, ни раздражения, без конца повторяя эти действия.

Может оттого, что я услышал это от Хацуми, я чувствовал себя счастливее, оживляя воспоминания о Наоко, чем когда спал с девчонками, которых не знал даже по именам. Ощущение пальцев Наоко, доводивших меня до оргазма посреди зеленого поля, оставалось отчетливее чего бы то ни было.

В начале декабря я послал Наоко письмо, в котором спросил, можно ли мне будет приехать к ней в зимние каникулы. Вместо нее ответ прислала Рэйко. Она писала, что моего приезда они ждут с радостью и нетерпением. Также было написано, что хоть она и пишет ответ вместо Наоко, поскольку той писать тяжело, это не означает, что состояние ее какое-то особенно плохое, так что чтобы я не переживал, так как это не более чем нахлынувшая вдруг волна.

Как только в университете начались каникулы, я собрал рюкзак, надел зимние ботинки и поехал в Киото. Как и говорил тот странный врач, зрелище окутанных снегом гор было великолепным.

Как и в прошлый раз, я переночевал две ночи в квартире Наоко и Рэйко и провел почти такие же три дня, как и в прошлый раз. Когда солнце садилось, Рэйко играла на гитаре, и мы беседовали втроем. Днем вместо пикника мы наслаждались бегом на лыжах.

После часа бега на лыжах по горам я запыхался и весь вспотел. В свободное время я помогал остальным убирать снег. Тот странный врач по имени Мията во время ужина вновь сел за наш стол и объяснил нам, «почему у человека средний палец на руке длиннее, чем указательный, а на ноге наоборот». Охранник Омура опять рассказал о токийской свинине. Рэйко была безумно рада пластинке, которую я привез ей в подарок и сыграла несколько из мелодий с нее на гитаре, записав их нотами.

По сравнению с тем разом, когда я приезжал осенью, Наоко разговаривала гораздо меньше. Когда мы были втроем, она почти не разговаривала и лишь улыбалась, сидя на диване. Взамен больше говорила Рэйко.

— Но ты не обращай внимания, — сказала Наоко. — Такой сейчас период. Мне слушать больше нравится, чем говорить.

Когда Рэйко ушла куда-то по делам, мы обнимались на диване. Я тихо целовал ее шею, плечи, грудь, а она, также как в прошлый раз, руками помогла мне кончить. Кончив, я обнял Наоко и сказал ей, что все эти два месяца вспоминал прикосновения ее рук. Я рассказал ей, как мастурбировал, вспоминая ее.

• Предыдущая
• 65/81
• Следующая