Хроники Заводной Птицы - Мураками Харуки - Страница 69
- Предыдущая
- 69/168
- Следующая
А как же воздух? На дне этой узкой бетонной трубы я уже несколько дней, да еще под плотно закупоренной крышкой. Циркуляции воздуха почти никакой. Стоило об этом подумать, как воздух вокруг сразу сделался каким-то тяжелым – то ли из-за игры воображения, то ли в самом деле из-за недостатка кислорода. Чтобы проверить, в чем причина, я несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул. С каждым вдохом дышать становилось все труднее. От страха по всему телу выступил пот. Вместе с мыслями о воздухе в голову во всей жуткой реальности и неотвратимости пробралась и в ней поселилась смерть. Как черная вода, она поднималась без единого звука, затапливая сознание. До этого у меня на уме была голодная смерть, до которой, впрочем, времени оставалось навалом. Все, однако, кончится гораздо быстрее, если я останусь без кислорода.
Как умирают от удушья? Это долгая мучительная агония? Или человек постепенно теряет сознание, будто засыпает? Я представил, как Мэй Касахара придет и обнаружит меня мертвым. Окликнет несколько раз, не дождавшись ответа, бросит в колодец горстку камешков, думая, что я заснул. Но я не проснусь. Тут-то она и поймет, что мне каюк.
Захотелось громко заорать, позвать кого-нибудь. Кричать, что меня здесь заперли, что я хочу есть, что становится нечем дышать. Я почувствовал себя беспомощным маленьким ребенком, который вышел из дома и заблудился, забыл дорогу. В детстве мне много раз снился кошмарный сон – я потерялся и не могу найти дорогу обратно. Эти кошмары давным-давно забылись, и вот теперь, на дне глубокого колодца, они снова оживали с пугающей ясностью. Время во мраке двигалось в обратную сторону, поглощалось другим измерением.
Достав из рюкзака фляжку, я отвинтил крышку, осторожно, чтобы не пролить ни капли, сделал глоток. Долго держал влагу во рту и только потом проглотил. Откуда-то из глубины горла раздался громкий звук – точно на пол свалилась какая-то твердая и тяжелая штуковина. А ведь я проглотил всего-навсего несколько капель воды.
– Окада-сан! – Сквозь сон я услышал, как меня кто-то зовет. – Окада-сан! Окада-сан! Проснитесь, пожалуйста.
Голос Криты Кано. Я кое-как разлепил глаза, но вокруг по-прежнему было не видно не зги. Граница между сном и явью оставалась размытой. Попробовал приподняться, но пальцы ослабли и совсем не слушались. Тело съежилось, сделалось холодным, вялым – как завалявшийся в холодильнике огурец. В голове мутилось от истощения и бессилия. «Ладно! Давай, если хочешь. Сейчас снова мысленно напрягусь, а кончать буду по-настоящему. Хочешь – пожалуйста». Как в тумане я ждал, когда она расстегнет мне ремень на брюках. Стоп! Голос Криты доносился откуда-то издалека, сверху. «Окада-сан! Окада-сан!» – звала она. Я поднял голову – половина крышки колодца была открыта и через нее на меня смотрело великолепное звездное небо. Кусочек неба, вырезанный в форме полумесяца.
– Я здесь! – Я кое-как приподнялся, встал на ноги и, глядя вверх, прокричал еще раз: – Здесь я!
– Окада-сан! – Это в самом деле была Крита Кано. Наяву. – Вы тут?
– Тут-тут. Это я.
– Как вы там оказались?
– Долго объяснять.
– Извините, вас плохо слышно. Громче, пожалуйста.
– Я говорю: это долгая история, – заорал я. – Выберусь отсюда – тогда расскажу. Я не могу сейчас громко говорить.
– Тут ваша лестница лежит?
– Моя.
– Как она здесь оказалась? Вы что, ее забросили сюда?
– Да нет! – «Интересно, зачем мне лестницу из колодца выбрасывать. И потом – это ведь еще умудриться надо», – сказал я про себя. – Нет, конечно. Ничего я не выбрасывал. Ее кто-то вытащил и мне не сказал.
– Значит, вы не можете оттуда вылезти, Окада-сан?
– Именно, – отвечал я, набираясь терпения. – Совершенно верно. Не могу вылезти. Может, сбросите лестницу? Тогда я выберусь наверх.
– Ой, конечно. Сейчас бросаю.
– Погодите! Проверьте сначала, привязана ли она к дереву. А то…
Ответа не последовало. Наверху, похоже, уже никого не было. Во всяком случае, в отверстии колодца я никого не разглядел, сколько ни напрягал зрение. Вытащив фонарь из рюкзака, я посветил вверх, но вместо человеческого силуэта луч наткнулся на веревочную лестницу. Она висела на своем месте, будто всегда была там. Я глубоко вобрал в себя воздух, а когда выдохнул, почувствовал, как тает и растворяется твердый комок в груди.
– Эй! Крита Кано! – крикнул я.
Опять никто не отозвался. На часах 1:07. Ночи, конечно, – в вышине мерцали звезды. Забросив рюкзак на плечи, я сделал один глубокий вдох и стал взбираться по раскачивающейся лестнице. Подъем давался с трудом – от любого движения все мышцы, кости и суставы скрипели, кричали от боли. Однако с каждой осторожно пройденной перекладиной воздух становился все теплее, смешиваясь с терпким запахом травы. Стало слышно, как стрекочут насекомые. Ухватившись руками за край колодца, я собрал последние силы, перевалился через бортик и плюхнулся на мягкую землю. На воле! Несколько минут я лежал на спине, ни о чем не думая. Глядел в небо, глубоко набирая в легкие воздух – густой теплый воздух летней ночи, напоенный свежими ароматами жизни. Я вдыхал запахи земли, запахи травы. Одних запахов было достаточно, чтобы ощутить ладонями мягкую землю и шелковистую траву. Хотелось хватать их руками и жадно поедать все, без остатка.
На небе уже не осталось ни одной звездочки – их было видно только из колодца. Висела лишь почти полная, массивная луна. Не знаю, сколько я пролежал так, прислушиваясь к ударам сердца. Казалось, слушай только, как оно бьется, и все – так можно жить вечно. Но в конце концов я все-таки поднялся на ноги и огляделся. Никого. Только ночной сад вокруг и статуя птицы, как всегда уставившейся в небеса. Света в доме Мэй Касахары не было – только в саду горела одинокая ртутная лампа, отбрасывая невыразительный бледный свет на безлюдную дорожку. Интересно, куда же подевалась Крита?
Как бы там ни было, надо идти домой. Прийти, попить, закусить чего-нибудь, а потом забраться под душ и как следует смыть с себя все. От меня, должно быть, несет за километр, так что для начала нужно избавиться от этого духа. Второе – наполнить пустой желудок. Все остальное – потом.
Я зашагал к дому обычным маршрутом, но дорожка в этот раз выглядела почему-то другой, не такой, как всегда. Под живым струящимся светом луны следы запустения и разложения выступили с небывалой прежде ясностью. В нос ударила вонь, будто от разложившегося трупа, отчетливо пахнуло нечистотами. Было уже очень поздно, но во многих домах еще не спали, разговаривали, что-то ели, смотрели телевизор. Из одного окна – там что-то жарили в масле – донеслись такие ароматы, что у меня заломило в голове и закололо в желудке. Из гудящего кондиционера меня обдало струей нагретого воздуха. Послышался шум воды из душа, за стеклянным окошком ванной смутно маячила чья-то тень.
С трудом перебравшись через стенку перед домом, я очутился в саду. Отсюда наше жилище выглядело совершенно темным; казалось, будто дом затаил дыхание. В нем не чувствовалось никакой теплоты, никакой близости. Дом, где день за днем проходила моя жизнь, был теперь всего-навсего пустой, безлюдной постройкой. Но кроме нее, мне больше некуда идти.
Поднявшись на веранду, я тихонько отворил стеклянную дверь. Ее долго не открывали, и потому воздух внутри был спертый и затхлый. Пахло перезрелыми фруктами и средством от тараканов. На столике в кухне лежала моя короткая записка. В сушилке в том же порядке стояла вымытая посуда. Я взял стакан и напился, раз за разом наполняя его водой из-под крана. В холодильнике ничего особенно не было – так, случайный набор продуктов и разных остатков: яйца, ветчина, картофельный салат, баклажаны, латук, помидоры, тофу, сливочный сыр. Вылил в кастрюлю банку овощного супа, подогрел его, залил молоком кукурузные хлопья и съел. По идее я должен страшно хотеть есть, но вид еды в холодильнике почти не вызвал аппетита. Наоборот, я почувствовал легкую тошноту и все-таки сжевал еще несколько крекеров, чтобы успокоить боль в пустом желудке.
- Предыдущая
- 69/168
- Следующая
