Хроники Заводной Птицы - Мураками Харуки - Страница 37

• Предыдущая
• 37/168
• Следующая

Монгольская армия те места действительно знала хорошо и даже в половодье посылала на правый берег Халхин-Гола вооруженные группы, хотя и не так много. Так что места для переправы были, и отряд мог перейти реку – при желании. А уж коли переправлялись монголы, мог переправиться и этот Ямамото, да и нам, наверное, это было по силам.

Мы оказались у одной такой переправы, построенной, как мы предполагали, монгольской армией. Ее тщательно замаскировали, так что заметить с первого взгляда было трудно. Между двумя перекатами прямо в воде перекинули мост из досок, закрепленный натянутыми канатами, чтобы его не смыло стремительным течением. Если бы воды в реке было поменьше, по нему спокойно могли бы проехать грузовики с солдатами, бронемашины и танки. Поскольку мост покрывала вода, с самолета он не просматривался. Хватаясь за канаты, мы пересекли поток. Первым перешел Ямамото. Он убедился в отсутствии монгольских патрулей, и за ним последовали все остальные. В ледяной воде ноги немели, но все-таки мы перебрались на левый берег вместе с лошадьми. Он был гораздо выше, и с него открывался вид на уходившую вдаль бескрайнюю степь. В том числе и поэтому Советская армия во время боев у Номонхана все время была в более выгодном положении. Разница в высоте сильно влияет на точность артиллерийской стрельбы. Помню, меня поразило, как сильно отличаются берега друг от друга. Я так окоченел, что долго не чувствовал собственного тела и на какое-то время у меня даже голос пропал. Но стоило подумать, что мы находимся на вражеской территории, как, скажу откровенно, я сразу забыл о холоде.

Мы двинулись вдоль Халхин-Гола на юг. Река, извиваясь как змея, текла внизу, слева от нас. Спустя некоторое время Ямамото сказал, что нам лучше снять знаки отличия, и мы последовали его совету. Попади мы в плен, подумал я, нам пришлось бы плохо из-за этих значков. Поэтому я снял еще и свои офицерские сапоги и натянул вместо них краги.

В тот же день вечером, когда мы занимались устройством лагеря, к нам подъехал какой-то монгол. Монголы ездят в необычно высоких седлах, поэтому всадника можно заметить издалека. Увидев приближающегося человека, Хамано схватился за винтовку, но его остановил возглас Ямамото:

– Не стрелять!

Унтер, не говоря ни слова, медленно опустил винтовку. Мы все вчетвером стояли на месте и ждали, когда подъедет всадник. За спиной у него была винтовка советского производства, на поясе висел маузер. Заросшее лицо, на голове шапка с висячими ушами. Монгол носил такую же замусоленную одежду, что и скотоводы, но по его осанке сразу можно было понять, что он профессиональный военный.

Неизвестный спешился и заговорил с Ямамото, как мне показалось, на монгольском языке. Я немного понимал по-русски и по-китайски, но то была совсем другая речь. Ямамото отвечал на том же языке, и это еще больше убедило меня в том, что он офицер разведки.

– Лейтенант Мамия! – обратился ко мне Ямамото. – Сейчас мы с этим человеком уедем. Надолго ли – не знаю, но хочу, чтобы вы ждали меня здесь. И обязательно все время выставляйте часовых. Если я не вернусь через тридцать шесть часов, доложите об этом в штаб. Пошлете кого-нибудь на ту сторону, на наблюдательный пункт армии Маньчжоу-го.

Я сказал, что все понял, и Ямамото, сев на лошадь, направился вместе с монголом на запад.

Оставшись втроем, мы разбили лагерь и кое-как поужинали. Приготовить что-нибудь основательное или разжечь костер было нельзя. Вокруг, насколько хватало глаз, лежала дикая степь, где, кроме низких песчаных холмов, не видно ничего, за чем можно укрыться. Мы могли оказаться в руках противника из-за любого дымка. Поэтому палатку поставили пониже, укрыв ее за холмом, и подкрепились сухарями и холодными мясными консервами. Солнце утонуло за горизонтом, и все вокруг сразу погрузилось во мрак, на небе зажглось бесчисленное множество звезд. Где-то завыли волки, и голоса их слились с шумом реки. Мы лежали на песке, отходя от накопившейся за день усталости.

– В опасное дело мы ввязались, господин лейтенант! – произнес Хамано.

– Похоже на то, – сказал я в ответ.

К тому времени мы – я, унтер Хамано и капрал Хонда – уже хорошо узнали друг друга. Я – неопытный новоиспеченный офицер. Обычно долго прослужившие сержанты и унтера, вроде Хамано, держались от таких подальше и насмехались над ними, но у нас с Хамано такого не было. Он испытывал ко мне что-то вроде уважения за то, что я окончил университет, а я не придавал значения чинам и старался относиться с вниманием к его военному опыту и практической сметке. Вдобавок он родился в Ямагути, да и я недалеко оттуда – в Хиросиме. Поэтому мы как-то само собой нашли общий язык и сблизились. Он рассказывал мне о войне в Китае. У Хамано, прирожденного солдата с несколькими классами начальной школы за плечами, имелись свои сомнения по поводу этой нескончаемой, тягостной войны, и он откровенно делился ими со мной.

– Я человек военный, и война для меня – в самый раз, – говорил унтер. – За родину я готов умереть – такая у меня работа. Но эта война, господин лейтенант, из-за которой мы с вами тут сидим, – она нечестная, что ни говори. Неправильная какая-то… Линии фронта нет, с противником лицом к лицу не сойдешься. Наши идут вперед, а они почти не сопротивляются и отходят. Отступают, а потом снимают форму и смешиваются с гражданскими. Выходит, никак не поймешь, кто враг. Из-за этого многих невиновных убивают, а называют это «охотой за бандитами» или «остатками войск противника». Реквизируют провиант у китайцев. Ну продовольствие, положим, приходится отбирать, потому что фронт движется вперед так быстро, что тылам за войсками никак не угнаться. Пленных держать негде, кормить нечем – остается только убивать. Это разве правильно? Что мы в Нанкине [40] натворили! Наша часть там тоже «отличилась». Людей бросали в колодцы десятками и забрасывали гранатами. Язык не поворачивается рассказывать, что там наделали. Я вот что думаю: нет у этой войны никакой «великой идеи», господин лейтенант! Самая настоящая резня, вот и все. А страдают, выходит, бедные крестьяне, которым до всех этих идей никакого дела нет. Наплевать им и на Гоминьдан, и на маршала Чжана [41], и на 8-ю армию [42], и на нас. Для них – была бы еда, и слава богу. Я сам из семьи бедного рыбака и хорошо знаю, чем бедняки живут. Работают как каторжные с утра до ночи, и все равно еле-еле на хлеб хватает. Неужто Японии польза от того, что мы их тут колотим без смысла, без разбора. Сомневаюсь я, господин лейтенант.

Капрал Хонда, в отличие от Хамано, много о себе не рассказывал. Он вообще был человек молчаливый и всегда просто внимательно слушал наши разговоры. Но немногословность в его случае не означала замкнутости или угрюмости характера. Просто Хонда по своей инициативе редко открывал рот. Из-за этого, правда, мне иногда приходило в голову, что я толком не знаю, о чем думает этот парень, но неприязни он у меня не вызывал. Скорее даже его спокойствие как-то смягчало людские сердца. Что бы ни случилось, он сохранял на лице одно и то же невозмутимое выражение. Хонда родился в Асахикаве, где его отец заведовал маленькой типографией, и был моложе меня на два года. После школы стал вместе со старшими братьями помогать отцу в работе. Всего их было три брата, самого старшего за два года перед тем убили в Китае. Хонда любил читать и, как только у него выдавалась свободная минута, тут же укладывался с какой-нибудь книжкой о буддизме в руках.

Я уже говорил, что Хонда не имел никакого боевого опыта – только год военной подготовки в Японии. И тем не менее это был замечательный солдат. В каждом взводе обязательно есть один-два таких человека, выносливых и выполняющих свой долг беспрекословно, без лишних жалоб. Физически крепкие, с отличной реакцией, эти люди моментально схватывают то, чему их учат, и очень хорошо пользуются этим на практике. Хонда был из их числа. Он проходил подготовку в кавалерии, поэтому лучше всех разбирался в лошадях и взял на себя заботу о наших животных, которых в отряде было шесть. Впрочем, он не просто заботился о них. Нам даже казалось, что Хонда до самой последней мелочи понимает лошадиное настроение. Хамано сразу признал способности капрала и со спокойным сердцем стал ему многое поручать.

• Предыдущая
• 37/168
• Следующая