Дарю вам праздник - Мур Уорд - Страница 12

• Предыдущая
• 12/51
• Следующая

— Ты путаешь последействие с бездействием, Ходжинс. Это все равно, что путать рябь на поверхности пруда, в который бросили камень, с рябью на спокойной поверхности, которую никто никогда не тревожил. Нет, Ходжинс, эти типы абсолютно различны и не могут переходить один в другой. Шеф швейцарской полиции Карл Юнг, усовершенствовав и развив классификацию Ломброзо, показал, как деятельный тип всегда может быть достоверно определен.

Я чувствовал, что он говорит сущую чепуху, хотя никогда не читал Ломброзо и не слышал о полицейском начальнике Юнге.

— Деятельному типу созерцатель кажется бесполезным существом, а созерцателю человек действия кажется несколько смешным и ограниченным. Прирожденный созерцатель воспримет формирование кадрированных рот, назначения офицеров, секретные тренировки — все эти нешуточные усилия Великой Армии стать настоящей армией — как нечто невыносимо серьезное и отшатнется от них.

— Вы полагаете, я отношусь к созерцающему типу, мистер Тисс? — напрямик спросил я.

— Без сомнения, Ходжинс. Некоторые черты поначалу могут обмануть: глаза посажены широко, губы скорее узкие, чем полные, крылья носа приподняты — но все это дезавуируется более существенными признаками. Нет вопросов — Юнг определил бы тебя как созерцателя.

Если бы эти фантастические рассуждения и эта нелепая манера классифицировать людей по видам, как животных, могли освободить меня от необходимости решительно отказаться от вступления в Великую Армию, я был бы только рад. Но они совсем не умеряли моей тревоги по поводу того, что я

— пусть даже в самой незначительной степени — являюсь соучастником избиений, похищений и убийств; и я успокаивал свою совесть, пытаясь уверить себя, будто в конце концов могу и ошибаться, думая, что Великая Армия меня использует. По временам я чувствовал: я должен честно объясниться и уйти; но когда передо мною вставала перспектива поисков жилья и пропитания — даже если отрешиться от потребности в книгах — мужество мне изменяло.

Созерцатель? Почему бы и нет? Созерцателям не приходится принимать трудных решений.

Страна, разгромленная в жестокой войне, лишенная половины территорий, утрачивает жизненную энергию и силу духа; народ испытывает шок. В течение нескольких поколений ее жители только и делают, что печально размышляют о случившемся, бредят прошлым и мечтают о чуде, которое бы все изменило — пока время не принесет спасительное равнодушие или новые исторические потрясения. Великая Армия с ее грубой философией и бесчеловечными методами была ответом уязвленной гордости на поражение.

Это был не единственный ответ; у двух основных политических партий были иные. Трезво мыслящие виги хотели привести экономику страны в соответствие с реальными условиями в мире — полностью, ничуть этого не скрывая, отдать ее во власть великим промышленным нациям и с благодарностью принять инвестиции и покровительство извне. В качестве немедленного результата ожидалось повышение благосостояния имущих классов; виги полагали, что это поведет к постепенному повышению уровня жизни в целом, поскольку предприниматели смогут нанимать больше рабочих, и контрактная система, не выдерживая конкуренции с системой оплаты по труду, отомрет сама собой.

Популисты возражали. Правительство, утверждали они, когда находились в оппозиции, должно создать отечественную индустрию, законодательно запретить контрактную систему, выкупить контракты квалифицированных рабочих и установить достаточно высокие для возникновения внутреннего рынка ставки заработной платы; от остального мира следует отгородиться, создав новую армию и новый флот. То, что будучи у власти, они никогда не могли воплотить свою программу в жизнь, списывалось на коварные происки вигов.

Предвыборная компания 1940 года была такой неистовой, будто пост президента — этот пустой титул — и впрямь стоил борьбы, будто реальная власть не находилась в руках лидера большинства Палаты представителей и его, по сути дела, кабинета, состоящего из председателей комиссий. Уже в мае в одного из ведущих популистских претендентов стреляли, и он был жестоко изувечен; Кливленд-холл, где происходил съезд вигов, подожгли.

Чтобы иметь право голосовать, мне не хватало двух лет, но и меня захватила предвыборная горячка. Популист Дженнингс Льюис был, наверное, самым уродливым кандидатом из всех, когда-либо выдвигавшихся; абсолютно лысая голова его как две капли воды походила на череп мертвеца. Дьюи, прошедший от вигов, обладал некоторой привлекательностью, что могло бы оказаться преимуществом, если бы настойчивые сторонники женского равноправия преуспели хоть в чем-то.

Как и прежде, кандидаты не отважились забираться западнее Чикаго, сосредоточив всю свою активность на Нью-Йорке и Новой Англии и передоверив ведение кампании в малонаселенных пространствах за Миссисипи местным политическим боссам. В этом году оба претендента пустили в ход все средства, чтобы привлечь побольше избирателей. Дьюи предпринял грандиозное турне на своем многогондольном аэростате; Льюис снялся в серии коротких звуковых кинолент, которые демонстрировались бесплатно. Дьюи несколько раз на дню выступал перед небольшими аудиториями. Льюис предпочитал колоссальные еженедельные митинги с факельными шествиями.

В начале сентября один из таких популистских митингов ожидался на Площади Союза; должны были выступать и Джордж Норрис — президент, срок которого истекал, и Норман Томас — единственный после обожаемого народом Брайана популист, пробывший в свое время президентом два срока. Тисс великодушно разрешил мне уйти из магазина за несколько часов до начала митинга, чтобы я смог занять место, откуда все видел бы и слышал. Определив выборы как бессмысленную суету, придуманную для одурачивания масс, сам он, несмотря на собственное определение, развил в эти дни бурную, но загадочную, непонятную для непосвященных деятельность.

Когда я подоспел, площадь была уже заполнена; самые искушенные в акробатике забрались даже на статуи Лафайета и Вашингтона. На Каллиопах[24] наяривали патриотические песни, компрессоры плевались клубами дыма, на миг рисуя ими в воздухе имя претендента — тут же, впрочем, расплывавшееся. Обреченный видеть издалека, в просветах между головами, лишь мелькание, я двигался вдоль края толпы и думал о том, что с тем же успехом могу и совсем уйти.

— Пожалуйста, не топчитесь так на моей ноге. Или это входит в популистские традиции?

— Простите, мисс. Виноват. Неужели я сделал вам больно?

Мы стояли достаточно близко к фонарю, и я сразу увидел, что она молода и хорошо одета. Вряд ли она была из тех девушек, которые любят ходить на политические митинги — там крайне редко всерьез рассчитывают на женскую аудиторию. Она слегка потерла подъем стопы и неохотно пробормотала:

— Все в порядке. Поделом мне за любопытство… Будто толпы не видела. Она была полненькая и хорошенькая, с небольшими досадливо поджатыми

сейчас губами и длинными светлыми волосами, падавшими на плечи.

— Отсюда много не увидишь, — сказал я. — Впрочем, если вы такая страстная поклонница важных персон, что вас устроит даже беглый взгляд издалека, я могу помочь вам залезть на трамвай. В качестве компенсации за неуклюжесть.

Она смерила меня задумчивым взглядом.

— Я сама о себе позабочусь. Но если вы хотите как-то искупить свою вину, может, объясните, зачем люди ходят на эти нелепые сборища?

— Зачем? Послушать ораторов.

— Вряд ли они расслышат. Разве что те, кто близко стоит.

— Ну тогда, наверное, чтобы выразить поддержку своей партии.

— Вот и я так думаю. Это обычай. Ритуал, или что-то в этом роде. Дурацкая забава.

— Но недорогая, — ответил я. — А у тех, кто голосует за популистов, денег негусто.

— Возможно, дело именно в этом, — проговорила она. — Если бы они занялись чем-нибудь более полезным, то заработали бы денег; а тогда они не голосовали бы за популистов.

• Предыдущая
• 12/51
• Следующая