Двадцать лет спустя (часть вторая) (худ. Клименко) - Дюма Александр - Страница 42

• Предыдущая
• 42/95
• Следующая

Между тем Атос, с пылающим взором, крепко сжимая кулаки и до крови кусая губы, весь кипел от ярости, слушая эти бесконечные глумления и дивясь безмерному терпению короля. Его твердая рука, его верное сердце трепетали от возмущения.

В эту минуту обвинитель закончил свою речь словами:

— Настоящее обвинение предъявляется от имени английского народа.

Эти слова вызвали ропот на трибунах, и другой голос, уже не женский, а мужской, твердый и гневный, прогремел позади д’Артаньяна:

— Ты лжешь! Девять десятых английского народа ужасаются твоим словам.

Это был Атос. Не в силах совладать с собой, он вскочил с места, протянул руку к обвинителю и бросил ему в лицо свои гневные слова.

Король, судьи, публика и все собравшиеся тотчас повернулись к трибуне, где находились наши друзья. Мордаунт сделал то же самое и сразу узнал французского офицера, около которого поднялись его трое друзей, бледные и угрожающие. В глазах Мордаунта вспыхнула радость: наконец-то он нашел тех, отыскать и убить которых было целью его жизни. Гневным движением подозвав к себе десятка два мушкетеров, он указал им на трибуну, где сидели его враги, и скомандовал:

— Пли по этой трибуне!

Но тут д’Артаньян быстрее молнии схватил Атоса, а Портос — Арамиса; одним прыжком перемахнув через головы сидевших впереди, они бросились в коридор, спустились по лестнице и смешались с толпой. Тем временем в зале три тысячи зрителей сидели под наведенными мушкетами, и только мольбы о пощаде и крики ужаса предотвратили едва не начавшуюся бойню.

Карл тоже узнал четырех французов; одною рукой он схватился за грудь, как бы желая сдержать биение сердца, а другой закрыл глаза, чтобы не видеть гибели своих верных друзей.

Мордаунт, бледный, дрожа от ярости, бросился из залы с обнаженной шпагой в руке во главе десятка солдат. Он расталкивал толпу, расспрашивал, метался, наконец вернулся ни с чем.

Суматоха была невообразимая. Более получаса стоял такой шум, что нельзя было расслышать собственного голоса. Судьи опасались, что с любой трибуны могут грянуть выстрелы. Сидевшие на трибунах глядели в направленные на них дула, волновались и шумели, снедаемые страхом и любопытством.

Наконец тишина восстановилась.

— Что вы можете сказать в свою защиту? — спросил Бредшоу у короля.

— Прежде чем спрашивать меня, — начал Карл тоном скорее судьи, чем обвиняемого, не снимая шляпы и поднимаясь с кресла не с покорным, а с повелительным видом, — прежде чем спрашивать меня, ответьте мне сами. В Ньюкасле я был свободен и заключил договор с обеими палатами. Вместо того чтобы выполнить этот договор так, как я выполнял его со своей стороны, вы купили меня у шотландцев, купили за недорогую цену, насколько мне известно, и это делает честь бережливости вашего правительства. Но если вы купили меня, как раба, то неужели вы думаете, что я перестал быть вашим королем? Нисколько. Отвечать вам — значит забыть об этом. Поэтому я отвечу вам только тогда, когда вы докажете мне ваше право ставить мне вопросы. Отвечать вам — значит признать вас моими судьями, а я признаю в вас только своих палачей.

И среди гробового молчания Карл, спокойный, гордый, не снимая шляпы, снова уселся в кресло.

— О, почему их здесь нет, моих французов, — прошептал Карл, устремляя гордый взор на ту трибуну, где они появились на одну минуту. — Если бы они были там, они увидали бы, что друг их при жизни был достоин защиты, а после смерти — сожаления.

Но напрасно старался он проникнуть взором в толпу, напрасно надеялся встретить сочувственные взгляды. На него отовсюду смотрели тупые и боязливые лица; он чувствовал вокруг себя лишь ненависть и злобу.

— Хорошо, — сказал председатель, видя, что Карл твердо решил молчать. — Хорошо, мы будем судить вас, несмотря на ваше молчание. Вы обвиняетесь в измене, в злоупотреблении властью и в убийстве. Свидетели будут приведены к присяге. Теперь ступайте; следующее заседание принудит вас к тому, что вы отказываетесь сделать сегодня.

Карл поднялся и, обернувшись к Парри, увидел, что тот стоит бледнее мертвеца, с каплями холодного пота на лбу.

— Что с тобой, мой дорогой Парри? — спросил он. — Что так взволновало тебя?

— О ваше величество, — умоляющим голосом отвечал ему сквозь слезы Парри, — если будете выходить из зала, не смотрите влево.

— Почему, Парри?

— Не смотрите, умоляю вас, ваше величество.

— Да в чем дело? Говори же, — настаивал Карл, пытаясь заглянуть за шеренгу солдат, стоявшую позади него.

— Там… но вы не станете смотреть, ваше величество, не правда ли?.. Там на столе лежит топор, которым казнят преступников. Это гнусное зрелище; не смотрите, ваше величество, умоляю вас.

— Глупцы! — проговорил Карл. — Неужели они считают меня таким жалким трусом, как они сами? Ты хорошо сделал, что предупредил меня; благодарю тебя, Парри.

И так как настало время уходить, король вышел в сопровождении стражи.

Действительно, налево от входной двери лежал, зловеще отражая красный цвет сукна, на которое его положили, стальной топор с длинной деревянной рукояткой, отполированной рукой палача.

Поравнявшись с ним, Карл остановился и, обращаясь к топору, сказал со смехом:

— А, это ты, топор! Славное пугало, вполне достойное тех, кто не знает, что такое рыцарь. Я не боюсь тебя, секира палача, — добавил он, стегнув его своим тонким, гибким хлыстом, который держал в руке. — Удар за тобой, и я буду ждать его с христианским терпением.

И, пожав плечами с чисто королевским достоинством, он прошел вперед, повергнув в изумление всех теснившихся вокруг стола, чтобы посмотреть, какое лицо сделает король при виде топора, который в недалеком будущем отделит его голову от туловища.

— Право, Парри, — продолжал король, идя по коридору, — все эти люди принимают меня за какого-то колониального торговца хлопком, а не за рыцаря, привыкшего к блеску стали. Неужели они думают, что я не стою мясника?

Говоря это, он подошел к выходу. Здесь теснилась громадная толпа людей, которым не нашлось места на трибунах и которые желали насладиться концом зрелища, хотя самой интересной части его им не удалось видеть. Среди этого неисчислимого множества людей король не встретил ни одного сочувственного взгляда; всюду видны были угрожающие лица. Из груди его вырвался легкий вздох. «Сколько людей, — подумал он, — и ни одного преданного друга».

И когда в душе его проносилась эта мысль, внушенная сомнением и отчаянием, словно отвечая на нее, чей-то голос рядом с ним произнес:

— Слава павшему величию!

Король быстро обернулся; на глазах его блеснули слезы, сердце болезненно сжалось.

Это был старый солдат его гвардии. Увидя проходящего мимо него пленного короля, он не мог удержаться, чтобы не отдать ему этой последней чести.

Но несчастный тут же чуть не был забит ударами сабельных рукояток. В числе бросившихся на него король узнал капитана Грослоу.

— Боже мой! — воскликнул Карл. — Какое жестокое наказание за столь ничтожный проступок!

С болью в сердце король продолжал свой путь, но не успел он сделать и ста шагов, как какой-то разъяренный человек, протиснувшись между двумя конвойными, плюнул ему в лицо.

Одновременно раздался громкий смех и смутный ропот. Толпа отступила, затем вновь нахлынула и заволновалась, как бурное море. Королю показалось, что среди этих живых волн он видит горящие глаза Атоса.

Карл отер лицо и проговорил с грустной улыбкой:

— Несчастный! За полкроны он оскорбил бы и родного отца!

Король не ошибся: он действительно видел Атоса и его друзей, которые, снова вмешавшись в толпу, провожали его последним взглядом.

Как легко можно было предвидеть, парламент приговорил Карла Стюарта к смерти.

Хотя наши друзья и ожидали этого приговора, однако он поверг их в глубокую скорбь. Д’Артаньян, находчивость которого обыкновенно пробуждалась в самые критические моменты, еще раз торжественно поклялся, что он пойдет на все, только бы помешать кровавой развязке этой трагедии. Но каким образом? Он и сам еще хорошенько не знал. Все зависело от обстоятельств. А в ожидании, пока план окончательно созреет, нужно было во что бы то ни стало выиграть время и помешать исполнению казни на следующий день, как это постановил суд. Единственным средством было увезти лондонского палача.

• Предыдущая
• 42/95
• Следующая