Лесная дорога - Можаев Борис Андреевич - Страница 3

• Предыдущая
• 3/7
• Следующая

– А почему снегозадержатели там не поставят?

– Не знаю, – пожал плечами ветврач. – Оно дело-то пустяковое, да сверху никто не распоряжается… Видать, привыкли.

– Теперь дорога сносная, – возразил свое Попков. – Зачем понапрасну обижаться. Вот летом фасон другой…

– Это уж точно… Летом тяжельше.

– Сахару месяцами не было.

– Что там сахару! Хлеба не подвозили…

– А нынче и хлеб и сахар… Магазин вон торгует. Чего еще надо?

– Зачем обижаться? Теперь жить можно.

– Точно, точно, – повторяли со всех сторон, и даже шорник согласно кивал головой.

Километровый участок дороги за Баином мы пробивали медленно метр за метром; машина дрожала от рева и напряжения, продвигаясь мелкими рывками по заметенной колее. И когда уже оставалось рукой подать до лесной опушки, грузовик затрясся, как в ознобе, и стал.

– Так… Понятно! – Попков выключил зажигание и вылез из кабины.

С минуту он осматривал задние скаты, зачем-то бил каблуком по неподатливой, как дерево, резине и наконец изрек:

– В колесник сели… Это мы си-ичас.

Он полез в кабинку, сдвинул сиденье и выбросил оттуда грязную брезентовую куртку, топор, пилу и лопату.

– Дай покопаться? – попросил я.

– Сиди! – он взял лопату, встал на одно колено и начал откидывать снег из-под задних колес.

– Это еще ничего… Снег ноне неглубокий. Вот в марте сядешь – беда. Не докопаешься.

По словам Попкова получалось так, что я попал в самую счастливую пору его шоферской жизни. Вот комедиант! Меня это стало раздражать.

– Значит, у вас теперь самая легкая пора?

– Чего? – он перестал копать и глядел на меня с недоумением.

– Легкая пора, говорю, у тебя.

– Ага! И у тебя сейчас будет легкая пора, – подмигнул мне Попков. – Ну-ка, подай куртку! Та-ак… А теперь лезь под машину! Полезай, полезай! Во-от… Протаскивай рукава сквозь колесо… Та-ак! Ташши, ташши! Чего смотришь? Ну-к, дай сюда.

Он, сердито сопя, стал повязывать брезентовую куртку на заднее колесо. Рукава протянул между скатами и скрутил их жгутом. Потом залез в кабину, громко хлопнул дверцей. Заурчал, завизжал мотор, затряслась машина, и бешено закрутились задние колеса, поднимая снежную пыль. Ни с места…

Попков высунулся из кабинки:

– Эй, из конторы! Возьми топор и дуй в лес. Вагу сруби подлиньше… Да еще чурбак! Вывешивать машину будем.

А потом негромко матюгнулся вслед мне:

– Легкая пора! Язви тя…

Странно, меня ничуть не обидела ругань Попкова. Мне даже доставляло какое-то непонятное удовольствие его озлобление. Еще несколько минут назад я думал о скверной привычке человека довольствоваться малым.

Но это была привычка циркача, танцующего на канате. А что нам стоит? Перекувыркнуться? Пожалуйста! Все очень просто… Но не вздумай сказать ему, что работа его и в самом деле простая и легкая.

Пока я вырубал вагу и чурбак, пока нес их из лесу, обливаясь потом, возле грузовика уже крутился «газик», а мой шофер командой ал, размахивая руками:

– Давай назад! Осади, говорят!! То-ой!

– Эй, из конторы! – крикнул он, увидев меня. – Ты что, в лес по грибы ходил, что ли ча? Давай сюда! Чего остановился? Обрубок клади под колесо… Та-ак! Да это ж нешто вага? Это ж бревнище! Хоть в венец укладывай… Эх, заставь богу молиться… медведя.

Он подошел к «газику», открыл правую дверцу:

– Как вас по имени-отчеству, извиняюсь?

– Иван Макарович, – раздалось из «газика».

Потом тяжело вылез хорошо одетый грузный мужчина. Я узнал директора леспромхоза Пинегина. Мы поздоровались.

– Берись за верхушку, Макарыч! – подвел Попков Пинегина к ваге. – И гни, дави ее!

– Из конторы! – обернулся он ко мне. – А ты поддерживай ногой чурбак и тоже на вагу ложись… Брюхом. Та-ак! – Попков залез в кабину и продолжал оттуда командовать. Он включил мотор. – Ну, взяли. Р-раз-два! Эй, поехала…

Мы подняли засевшее колесо, «газик» натянул трос, и грузовик медленно выполз на пробитую колею.

Попков собрал свой шанцевый инструмент, отвязал с колеса брезентовую куртку и спросил меня:

– Со мной поедешь или пересядешь к ним?

– А вы куда едете? – спросил я Ивана Макаровича.

– На Мади. Мазепу ищу.

– И мне он нужен, Мазепа. Подвезете?

– Пожалуйста.

Попков кивнул мне:

– Ну, бывай, помощник из конторы.

Так и не простил он мне «легкой поры».

Иван Макарович подал ему руку и сказал уже в «газике»:

– Орел… Сразу видно – мазеповской выучки.

Иван Макарович человек приятный, обходительный – светлая улыбка постоянно на его лице. И одет он как-то весело: светло-белые валенки, серое пальто, серый каракуль… И шутит как-то весело:

– Наши хозяйственники рупь в карман кладут, десять на дорогу бросают.

– Мазеповская выучка, – сказал я.

– Ты Мазепу не трогай… Он уже в счет будущего года работает.

Мы подъехали к реке Бурлиту… Длинный бревенчатый мост, настланный по каким-то деревянным козелкам и по неокрепшему льду, местами перехлестывала вода, вырывавшаяся из промоин и трещин. Река кипела. Ехать по такому шаткому основанию было рискованно. Иван Макарович вылез из машины, потрогал валенками бревна, вздохнул.

– Эх, Мазепа ты, Мазепа! Атаман ты, и больше ничего… Видал, какая стихия? – спросил он меня, кивая на кипящую реку. – А они каждый день мотаются по ней. Башки отчаянные! Одначе, с волками жить – по-волчьи выть, – сказал он, влезая в «газик», потом смиренно своему шоферу: – Давай, Петя! Плыви…

Но как только «газик» забарабанил по шаткому бревенчатому настилу, Пинегин приоткрыл дверцу.

– Ты на всякий случай тоже приоткрой дверь-то, – обернулся он ко мне. – Все успеем вынырнуть.

Он опасливо заглядывал в реку, вытягивая, как гусь, шею:

– Да тут вроде и неглубоко, а, Петя?

– Местами по шейку, – тихо ответил Петя.

– Вот обормоты! Даже бортовых бревен не положили… Да куда ты на край-то лезешь? – крикнул Пинегин.

– Чуток занесло.

Петя, остроносенький белобрысый паренек в черной фуфайке, как скворец, сидел сгорбатившись, крепко вцепившись в баранку, положив подбородок на руки, и пугливо таращил глаза.

– Весной на этом месте растащило мост… «ЗИЛ» провалился, – сказал Петя. – Шофер вон там, у Монаха, вылез. – Он кивнул в сторону высокого черного камня, одиноко торчащего из воды.

– Да, купель в эту пору так остудит, что штаны примерзнут, – сказал Пинегин.

«Газик» приостановился; сразу за мостом разлился широкий заберег с раскрошенным снегом и льдом.

– Прикройте двери, – сказал Петя. – С разгона пойдем. Не то сядем в этой квашне.

Я захлопнул дверцу.

– А здесь не глубоко? – Пинегин вопросительно посмотрел на шофера.

– По-моему, по дифер.

– Ну давай… С разгона так с разгона…

Но дверцу Пинегин все-таки не прикрыл; и пока «газик» шумел колесами по воде, он напряженно поглядывал, как волны обмывали подножку. Наконец мы выскочили на прибрежный откос.

– Сколько героизма проявляется на одной только дороге! – сказал Пинегин, облегченно вздыхая и шумно хлопая дверцей. – Скромные, незаметные труженики… А чуть поскреби каждого – романтик! Мало мы говорим о них, мало пишем! Простите за любопытство, вы очерк о Мазепе думаете написать? – спросил он, обернувшись ко мне.

– Пожалуй, нет.

– А что же, если не секрет?

– Еще не знаю.

– Он стоит и очерка. Сам покоя не знает и другим не дает. – Пинегин торжественно умолк, чтобы дать почувствовать значимость сказанного.

– Такие кадры – наша опора, – сказал он через минуту. – Завтра в райкоме совещание передовиков. От Мазепы целая бригада будет. Вот так…

– Вы представляете, сколько стоит временный мост через Бурлит? – спросил я Пинегина. – Ну, хотя бы приблизительно…

– Зачем приблизительно? Я могу вам точно сказать – десять тысяч списывают на него ежегодно.

– Десять тысяч! За двадцать пять лет – двести пятьдесят тысяч… два с половиной миллиона рублей на старые деньги! – считал я вслух. – За эти деньги можно было четыре постоянных моста построить.

• Предыдущая
• 3/7
• Следующая