Поединок. Выпуск 10 - Хруцкий Эдуард Анатольевич - Страница 55

• Предыдущая
• 55/103
• Следующая

Саша поднял голову, криво усмехнулся.

— То-то и оно, — продолжил Сергей. — Замазался ты.

— Артура жалко, — вдруг сказал Саша.

— Какого еще Артура? — раздраженно удивился Сергей. — Ты себя жалей, Сашок.

— Его папа с мамой Артуром назвали. А на рынке он под кликухой ходил. Ай ты, Пуха, Пуха!

— Еще тебе кого жалко? Может, Семеныча? — ядовито поинтересовался Сергей.

— Нет, Семеныча мне не жалко, — рассеянно ответил Саша.

— Ты о себе думай! Как жить будешь, куда пойдешь. Дорожек, тропинок, тропочек перед тобой — не перечесть. А жизнь одна. Выбирай, Сашок, дорогу, выбирай!

— Ну, я пойду, — Саша поднялся.

— Я провожу? — предложил Сергей. — У тебя заночевать могу.

— Так теперь и будешь при мне вечным стражем? Не надо, Серега. Да и здоровье твое не богатырское.

— Это точно, — горько согласился Сергей.

Сверху опять понеслось:

— Живут же люди! — сказал Саша и направился к дверям.

Дорога от Кочновского по Красноармейской до Мало-Коптевского переулка недалека. Но преодолевал ее Саша долго. Рывками, бросками, через большие остановки, когда он осматривался, проверял, не следят ли, не целятся ли. Как на войне. Как на фронте.

У себя в комнате Саша закрыл на задвижку окно, закрыл на ключ дверь, потушил свет и поднял бумажную штору. Не раздеваясь, плюхнулся на диван, закинул руку за голову и стал слушать ночь. Проблеяла на путях одинокая «овечка». Зашумел где-то рядом автомобиль и, недолго поурчав на холостых оборотах, снова зашумел и удалился. Тишина. Саша лежал с открытыми глазами.

В темной синеве окна незаметно появилось еле различимое пятно. И слабый звук возник. Кто-то пытался открыть окно. Саша беззвучно вскочил, осторожно повернул ключ в двери, приоткрыл ее и метнулся в коридор.

Он обогнул угол, прижимаясь спиной к стене, угрем вывернулся к палисаднику и увидел неясную фигуру, которая громко барабанила в стекло его окна и звала Аликовым голосом:

— Саша! Саша!

Саша бесшумно приблизился к Алику и спросил прямо в ухо:

— Ты что орешь?

Алик присел от неожиданности, но тут же пришел в себя, обернулся, посмотрел на Сашу гордо и ответил сугубо официально:

— Если ты думаешь, что я пришел мириться с тобой, то горько ошибаешься: я не намерен возобновлять дружеских отношений.

— Да ну! — картинно удивился Саша.

— Не «да ну», а вот так.

— Так зачем ломишься ко мне?

— Только что приехал отец, и я ему все рассказал. Он хочет тебя видеть.

— Палыч приехал! — обрадовался Саша. — Так пусть отдыхает! Завтра поговорим!

— Завтра, то есть сегодня, — уточнил Алик, — он уезжает опять.

— Тогда пошли, — решительно сказал Саша, и они пошли. Саша впереди, Алик — воспитанно — сзади.

По деревянной лестнице поднялись на второй этаж. Светила синяя маскировочная лампа. Саша вдруг резко оглянулся. На лице его, синем от лампы, был ужас. Алик мгновенно развернулся к опасности и, получив могучий пинок в зад, покатился к межэтажной площадке.

— Что здесь происходит? — поинтересовался невысокий складный мужчина средних лет в гимнастерке с отложным воротником, к которой по-довоенному были привинчены два ордена Красного Знамени — боевого и Трудового. То был лихой рубака — командир в отряде Сиверса и армии Буденного, председатель контрольной комиссии Орловского губкома в 1924 году, студент Промакадемии с 28-го года, а уже с 31-го — начальник строительства многих и многих военно-промышленных объектов. Отец Алика и Ларки. И Сашин отец. Даже больше, чем отец. Иван Павлович. Палыч.

— Алик поскользнулся! — охотно объяснил Саша и посочувствовал до невозможности фальшиво: — Ты такой неловкий, Алик!

Алик уже встал и снизу смотрел, как они обнимаются. Иван Павлович отодвинул Сашу, полюбовался на награды.

— Пошли на кухню, герой. Все спят, поговорить нам больше негде.

В общей на весь коридор кухне Иван Павлович разжег керогаз, поставил чайник, дождался, пока уйдет принесший хлеб, сахар и банку американской колбасы Алик, спросил Сашу, чинно сидевшего на табурете:

— Так почему же ты все-таки опоздал на трое суток?

— Да билета не мог достать, — беспечно ответил Саша.

— Это ты не мог достать билета? Врешь.

— Ну, тогда как на духу. Загулял.

— Ладно, Сашок. Врать тебе незачем. Милицейское начальство, перед тем как встретиться с тобой, со мной советовалось.

— Вот всегда так, Иван Павлович, — обиженно заканючил Саша, — из меня дурачка делаете…

— А ты?

— Что я?

— Сейчас кто из меня дурака хотел сделать?

— Так я же по службе.

— Что же это за служба такая, старших обманывать?

— Я сейчас всех обманываю, Иван Павлович, — тихо и с тоской признался Саша.

— Ой, смотри, Сашок, как бы тебя не обманули. Схлестнулся ты с большими мерзавцами.

— А что мне, отказываться надо было, да? У милиции на всю Москву одна бригада по борьбе с бандитизмом. Ни настоящей засады устроить, ни крупной операции с серьезной подготовкой провести не с кем и некогда. Мечется этот взвод от одного ЧП к другому. А здесь, вы правильно заметили, большие мерзавцы действуют. Хитрые, злые. Их без связей не зацепишь, без настоящей информации не возьмешь. А я в этом районе и на рынке свой. Сами небось не забыли, из какой компании вы меня вытащили. Я и перышка не испугаюсь, и по фене сботаю. Мне здесь концы искать легче…

— По лезвию ножа ходишь. Ты особо не зарывайся. Это опасно, Саша.

— Я знаю, Иван Павлович.

— Ну, и как дела?

— Поначалу вроде за ниточку ухватился. Сейчас запутался слегка.

— А начальство что говорит?

— Не общаюсь пока.

— Ты из себя Ната Пинкертона не изображай. Советоваться с опытными людьми надо, герой-одиночка!

— Так ведут же все время, Иван Павлович!

— Ну-ка, расскажи подробнее.

— Не могу, не имею права. Подробнее только в отчетах пишу.

— Ясно. Тогда давай чай пить.

Иван Павлович сполоснул заварной чайник, засыпал чаю и налил кипятку. Вдруг, не оборачиваясь, упершись руками в кухонный стол и глядя в закопченную стену, негромко поведал этой стене:

— Ты мне как сын. И потерять тебя здесь, не на войне, для всех для нас — для меня, для Алика, для мамы, для Ларки — будет двойным горем.

— Что же это такое происходит, Иван Павлович? Там каждую минуту гибнут люди, да какие люди! А здесь рвань, шпана, подонки спекулируют, воруют, грабят!

— А ты за время, что здесь, где-нибудь кроме Инвалидного рынка и кабаков бывал?

— Знаю я, что настоящие люди работают до изнеможения, полуголодные ходят, все отдают тем, кто на передовой. Но эти-то существуют, действуют, процветают!

Иван Павлович положил ладонь на сжатый Сашин кулак.

— Вот говорят: такая война, как наша, облагораживает человека. Верно. Только хорошего в своих задатках человека. А человека с душонкой мелкой, завистливой любая война развращает окончательно. Война, Сашок, доводит видимую ценность человеческой жизни почти до абсолютного нуля. И эта трагическая инфляция дает негодяям ощущение вседозволенности.

Саша встал, прошелся по кухне, подошел к двери.

— Ненавижу! И не будет им от меня пощады!

И хрястнул кулаком в дверной косяк.

— Другого от тебя не ждал, — заметил Иван Павлович и спросил неожиданно: — Когда демобилизоваться собираешься?

— В последнюю очередь. Мне здесь еще долго довоевывать придется.

— Понятно. Альку чай пить позовем?

— Я с ним в ссоре.

— Ну а я позову все-таки.

Втроем они молча и истово — по-московски — гоняли чаи. Напившись, Иван Павлович глянул на часы:

— Через четыре часа за мной машина придет. Пойду сосну хоть самую малость.

Ни на кого не глядя, Алик звонко сказал:

— Папа, я хочу знать, могут ли быть у меня какие-нибудь отношения с этим человеком? Папа, он хороший человек?

• Предыдущая
• 55/103
• Следующая