Поединок. Выпуск 9 - Акимов Владимир Владимирович - Страница 98

• Предыдущая
• 98/113
• Следующая

— С пола можно есть?

— Можно… Но не подавись — в малине много костей… Зина, пойдем сейчас к маме… Я решил…

Профессор потащил Зинаиду к трапу — на нижнюю палубу. Оттуда навстречу поднимался негр. Схватив Родионова за локоть (профессор крепче прижал к груди пакет с малиной), Хопкинсон сказал негромко и раздирательно:

— Я должен немедленно покинуть пароход… Я хотел сойти на этой остановке, но здесь — ни железной дороги, ни лошадей…

— Ближайшая остановка — завтра утром…

— Тогда я погиб!

— Очень странно… (Профессор подхватил пакет.) Здесь многие испытывают то, что они будто бы должны погибнуть… И некоторые уже погибли… В особенности удивляет торопливость, с которой… (Он задрал бородку и глядел из-под низа очков)… Очевидно, излишек кислорода, а?..

— Ночь! Впереди — ночь! — выкатив глаза, повторил Хопкинсон. — Я могу быть полезным?

— Мне помочь нельзя… (Он улыбался, но длинные руки дрожали.) Меня нужно сжечь живым! Убить во мне черную кровь!.. Дорогой профессор… (Он увлек Родионова к перилам… Профессор от волнения уронил пакет, Зинаида всплеснула руками…)

— Папа, ты с ума сошел…

— Сейчас, сейчас, детка, к твоим услугам…

— Дорогой профессор, возьмите от меня известную вам рукопись, ту, что мы расшифровали, — твердо проговорил Хопкинсон.

— Такая ответственность! Нет, нет!

— Я не имею права держать здесь (рванул себя за карман пиджака) счастье целого народа… Я боюсь… Я буду бороться… А если не хватит сил? Я буду преступником!..

Тогда Родионов наклонился к его уху:

— Ничего не понимаю…

Негр сунул ему в карман клеенчатую тетрадь.

— Берите… А я постараюсь сделать сто кругов по палубе энергичным шагом…

Пока Родионов засовывал рукопись, негр уже отбежал: на тускнеющем свете заката пронеслась его худая тень — руки в карманах, плечи подняты, рот оскален до ушей — и скрылась на носу за поворотом. Профессор поднял палец:

— Зинаида, на пароходе происходит что-то неладное.

Он и Зинаида спустились на корму. Наверху шел Гусев с папироской. Из освещенного салона выкатились Ливеровский, Лимм, Педоти и Хиврин, говоривший возбужденно:

— Обычное русское хамство… Вдруг больше не подают водки.

— Мы не пьяны, нет — мы не пьяны! — кричал Лимм. И Педоти, схватившись за Хиврина:

— Я требую коньяк, они должны подавать. Это паршивые порядки — у вас в России!

— Идем вниз к буфетчику, там все достанем, — напористо-громко сказал Ливеровский. И — Лимм:

— Вниз к буфетчику! Хорошо!

Педоти:

— Потребуем водку с мадерой!

Хиврин с энтузиазмом:

— Люблю иностранцев — расстреливайте меня!

Все четверо устремляются вниз, к буфетчику, лишь Ливеровский, покосившись на Гусева, задерживается, закуривает. Гусев вполголоса:

— А это зачем понадобилось?

— Тащить иностранцев в буфет?

— Иностранцев ли?

— Подготовка за пятнадцать ходов, — даю шах и мат.

— Мне?

— Вам.

— Ливеровский, я вас решил арестовать.

— Когда? — спросил он поспешно.

— В Самаре, завтра…

— Вам же влетит за это.

— Знаю. Наплевать! Не могу иначе.

— Ай, ай, ай! Так, значит, запутались окончательно? Струсили? Не ожидал, не ожидал…

— Мне неясен один ваш ход.

— Именно?

— Пойдете ли вы на мокрое дело?

— Догадывайтесь сами…

— Хорошо. Я тоже иду вниз.

— Не боитесь?

Гусев шагнул было к трапу, но остановился, медленно обернув голову, — так неожиданно был странен этот вопрос. Нахмурился:

— Ах, вот как вы…

— Я — сейчас — за папиросами и — вниз. — Ливеровский хихикнул, отошел. Гусев медленно стал спускаться. В окне отодвинулись жалюзи. Эсфирь Ребус спросила:

— Алло, Ливеровский?

Он на секунду присел под ее окном:

— Только что сели на этой остановке двое, наши агенты.

— Надежны?

— Как на самого себя…: Бывший помощник пристава Бахвалов и — второй — корниловец Хренов, мой сослуживец. Инструкции им уже даны.

— Нужно торопиться.

— Я бегал вниз. Настроение подходящее. Мы еще подогреем.

— Нужно сделать все, чтобы негра взять живым.

Ливеровский развел руками:

— Постараемся. Это самое трудное, миссис Эсфирь…

— Это настолько важно… В крайнем случае я решила пожертвовать собой… (Ливеровский живо обернулся к ней.) Если отбросить кое-какие предрассудки, — нетрудно вообразить, что мистер Хопкинсон может даже взволновать женщину…

Говоря это, она медленно затянулась папироской. Он молча встал, отошел к борту и плюнул в Волгу. По палубе неслась тень негра — белые зубы, белый воротничок.

— Уйдите… Совсем уйдите, — сказала Эсфирь. Ливеровский нырнул вниз по трапу. Под окном миссис Ребус негр споткнулся, как будто влетел в сферу магнитных волн, останавливающих магнето. Он сделал неудачное движение к борту. На секунду вцепился в поручни, — рот раскрыт, глаза как у быка. Бедный человек хотел сделать вид, что спокойно любуется природой. Но сейчас же, уже нечеловеческой походкой, подпрыгивая, помчался дальше… Эсфирь продолжала курить, — глядела на закат, и, если бы не струйка дыма между пальцами ее узкой руки, — могло показаться, что эта красивая женщина в окне парохода, это неподвижное лицо с красноватым отсветом в глазах — лишь приснилось черному человеку… Не добежав до кормы, он сделал поворот, схватился за голову и начал возвращаться, — руки полезли в карманы штанов, походка бездельника-волокиты… Только в пояснице какая-то собачья перешибленность. Должно быть, нелегко ему доставалась борьба с дикими чувствами, кипевшими в его артериях… Так же медленно, навстречу ему, Эсфирь поворачивала голову. О, если бы — заговорила. Нет, продолжала спокойно молчать.

— Душный вечер на Волге, — с трудом проговорил он (осклабился, встал на каблуки, зашатался). — Вы, кажется, скучаете? (Короткое движение, — как будто хватаясь за курчавые волосы)… Отчего вы так странно молчите… Миссис Эсфирь…

— Я сказала все, что может сказать женщина… Дело за вами…

Тогда с кашляющим стоном он кинулся на скамью под окном, схватил руку миссис Эсфирь, прижал к губам:

— Я хотел бежать… Я хотел кинуться в воду… Я искусал себе руки…. Молчу, молчу… Вы все понимаете… Маленький человек вздумал бороться с Нулу-Нулу… Он миллионы веков напитывал нашу кровь яростью… Нулу-Нулу — в полдень встает над лесом, над нашей жизнью. Ствол баобаба, глаз взбешенного тигра — Нулу-Нулу… Он сжег мой разум… Мою совесть… Мою человеческую гордость… Все, все — в жертву ему…

Бормоча всю эту чушь, Хопкинсон встал на скамье на колено и глядел миссис Ребус в лицо с полуопущенными веками.

— Еще, — сказала она.

— Поверните ключ в двери… Я приду…

— Еще о Нулу-Нулу…

— Он стоит над миром… Все горит — травы, леса, земля… Все в дыму, в мареве… Нулу-Нулу нюхает дым… Мужчина приближается к женщине… «Хорошо», — говорит Нулу-Нулу… И он жжет их… Огонь вылетает у них изо рта, из глаз, из животов…

Жалюзи вдруг захлопнулись. Хопкинсон оборвал на полуслове, схватился за лицо и — раскачиваясь:

— Слепой идиот, старый аллигатор, глухая птица Кви-Кви… Трех линчей мало тебе, мало…

Эсфирь сейчас же появилась на палубе. На плечах — испанская шаль.

— Вот — ключ от моей двери… Вы получите его в свое время (оглянулась направо, налево и — шепотом): сейчас ко мне нельзя, — позднее… Абраам, поговорим серьезно… (С улыбкой провела ладонью по его щеке.) Нулу-Нулу, вы мне нравитесь… Будьте все время таким… Абраам, я решила… Я связываю мою жизнь с вашей. Вы гениальный человек… А ведь рука женщины, как лапа хищной птицы… Я хватаю добычу — это мое, вы весь мой! Таковы женщины… Абраам, расскажите о вашем замечательном открытии… Какой сладкий ночной ветер, подставьте лицо, — он освежает… Что главное в вашем открытии? Из-за чего в Америке такой переполох?

Складывая руки, как насекомое богомол, Хопкинсон беззвучно смеялся:

— Я не способен, я не способен, все благоразумное выскочило из моей головы…

— Когда женщина отдает себя всю, она хочет быть гордой, — сурово сказала Эсфирь. — Предположите, что я честолюбива.

• Предыдущая
• 98/113
• Следующая