Поединок. Выпуск 9 - Акимов Владимир Владимирович - Страница 23
- Предыдущая
- 23/113
- Следующая
А ежели вы окажетесь в Англии, то обязательно посетите город Тринке, который прославлен основанным здесь миллионером Чарльзом Ротшильдом грандиозным музеем. Возможно, этот музей и не вызовет у вас приятных эмоций, но ошеломит наверняка. Это музей вшей, в котором экспонируется около двух тысяч разновидностей этих милых насекомых, досаждавших еще древнегреческим героям и философам, бесстрашным рыцарям средневековья и их прекрасным дамам…
Мне думается, что каждый из этих — и сотен других — музеев имеет, как принято говорить, право на существование. Игральные кости высвечивают одну из граней человеческой натуры — чувство азарта. Удовлетворяют они и эстетическим потребностям; среди экспонатов попадаются подлинные произведения искусства, созданные талантливейшими мастерами. Кроме того, как известно, кости и карты послужили толчком к созданию теории вероятностей, и этот факт вызывает к ним невольное уважение.
Не стоит презрительно относиться и к насекомым из собрания Чарльза Ротшильда. Ведь они не только наблюдали за историей человечества, но и вмешивались в нее, что порой вело к некоторым прогрессивным преобразованиям. Во всяком случае, имеются сведения, что именно они «покончили» с Суллой, безбожно терроризировавшим своих сограждан, и отправили к праотцам королей Филиппа Второго и Фердинанда Четвертого, чем заслужили законное право на благодарность…
Итак, коллекционеров следует приветствовать. Но при всем том свою шляпу я сниму все же только у входа в Лувр, Эрмитаж или в музей часов. Тут уж я ничего не могу с собой поделать: часы — моя слабость…
Иногда мне даже кажется, что человечество — в случае крайней необходимости, понятно, — вполне обошлось бы без какого-либо шедевра живописи, а вот без часов — вряд ли… Часы для меня — символ жизни и прогресса.
Жить без времени и вне времени нельзя. Время — наш благодетель и наш палач. Оно бесстрастно и неподкупно, мудро и справедливо.
«Все мои владения — за одну минуту жизни», — сказала, чувствуя приближение смерти, английская королева Елизавета.
Придворные забегали вокруг постели умирающей повелительницы. Как им хотелось поднести ей на золотом блюде, украшенном драгоценными камнями, не одну-единственную минуту, а час, сутки. Шутка ли, королева готова отказать все свои владения! Только настенные часы в спальне даже не вздрогнули и не замедлили свой равномерный безостановочный бег. Им не нужны были земли английской короны, корабли королевского флота, казна… И они не кичились своим бескорыстием. Они просто и скромно выполняли свой долг перед вечностью и людьми.
Время — одно и то же для всех. Напрасно суетитесь, благородные леди и лорды! Напрасно, совсем напрасно. А вы, ваше величество, приготовьтесь к смерти. Время вам не подвластно. Вы слышите меня? Эта секунда — последняя секунда в вашей жизни. Тик-так… Прощайте, ваше величество!
С помощью приборов, созданных тысячи лет назад, человечество определяло время сна и бодрствования, великих открытий и великого позора, благословенные часы любви и вдохновения, часы слез и смеха, подвигов, войн, созидания и разрушения.
Глупцы думали, что время можно обмануть. Мудрецы смеялись над ними. Они понимали: это безнадежно.
Вы знаете, что такое клепсидры? Так называли водяные часы, созданные в глубокой древности. Простейшие из них очень напоминают песочные. Капля за каплей вытекала вода из маленького отверстия, сделанного в дне сосуда. Такими клепсидрами в Риме и Древней Греции измеряли выступления ораторов. И глупые подкупали служителей клепсидр. За золото хранители времени так сильно суживали отверстие на дне сосуда, что подкупивший мог говорить в два раза дольше других. Но ни Демосфен, ни Цицерон никогда не прибегали к подобным трюкам. Поэтому они и стали великими ораторами. Они знали: если оратор не убедил людей короткой речью, то длинной лишь вызовет их раздражение. И вообще, что такое длинная речь? Это кража времени у себя и у слушателей. А такая кража — самая тяжкая, ибо можно возместить все, кроме похищенного времени…
Часы водили кистью Рафаэля, пером Льва Толстого и смычком Паганини.
Они подгоняли великих творцов, напоминая им о том, что время быстротечно и его нельзя вернуть.
«Помните о смерти и торопитесь», — говорили они.
И творцы торопились сделать на земле все, что им было предначертано.
Они разрабатывали философские системы, сочиняли музыку, создавали романы, осваивали новые методы лечения людей, учились летать, писали картины и опускались на дно океана. Исследовали микрокосмос и макрокосмос.
Личная жизнь?
«Имеющий жену и детей искушает судьбу: это — препятствие для великих предприятий…» — сказал Бэкон, прислушиваясь к голосу жены и глядя, как движется по кругу стрелка часов.
И умирают холостяками: Адам Смит, Гоббс, Спиноза, Кант, Лейбниц, Бойль, Дальтон, Юм, Леонардо да Винчи, Рафаэль, Микеланджело, Гендель, Бетховен, Мендельсон, Мейербер…
Комфорт? Удобства? Условия для работы?
Тикают часы, и Сервантес пишет в мадридской тюрьме «Дон-Кихота». А когда ему не на что купить бумаги, он записывает свои мысли на обрезках кожи.
Смерть?
Совсем не вовремя. Но что поделаешь! Надо торопиться. Кто знает, сколько у меня еще осталось минут! И Моцарт умирает, держа перед собой партитуру «Реквиема». Его дрожащая рука указывает на одну из нот, а губы стараются выразить особый эффект турецкого барабана.
До последней минуты сочиняет Россини свою «Торжественную мессу», которая впервые исполняется на его похоронах.
Часы и люди… Об этом можно было бы написать философский трактат. Но вернемся к «Ларцу времени».
…Отец стал коллекционировать часы еще мальчишкой. Началось с того, что как-то в день ангела дед подарил ему пять карманных часов времен первой французской революции. Это были необычайные часы. Их задача заключалась не столько в том, чтобы показывать время, сколько в том, чтобы засвидетельствовать политические симпатии своих владельцев. Тогда во Франции по прическе, одежде и часам определяли политическую принадлежность граждан: якобинцы, например, носили длинные белые панталоны, синие фраки с острыми фалдами, синие плащи и красные фригийские колпаки. Волосы у них были длинные и гладкие. Они не пользовались пудрой. На крышке их часов чаще всего красовалось изображение гильотины — сурового стража революции; термидорианцы предпочитали фрак с закругленными фалдами, короткие, по колено штаны и высокий зеленый галстук. Они носили часы-луковицы с цепочкой, украшенной многочисленными брелоками; что же касается роялистов, то те свято придерживались моды последних лет монархии. Приверженцы короля пудрили и тщательно завивали волосы, а из-под короткого жилета у каждого из них свисали по обеим сторонам живота цепочки двух карманных часов с изображением лилии или золотой королевской короны…
Вскоре к дедовским часам присоединились подаренные теткой два гномона (солнечные часы). Один из них, судя по стрелке, указывающей направление к Мекке, был в давние времена сделан правоверным мусульманином — видимо, арабом. Другой же гномон, цилиндрической формы, легкий и изящный, с некоторыми элементами готического стиля, по мнению часовщика тетки — ничем, впрочем, кроме рассуждений, не подтвержденному, — являлся детищем самого Альбрехта Дюрера (великий немецкий живописец, гравер и скульптор очень увлекался гномоникой).
Затем дед купил отцу в подарок на ярмарке десять веселых и ярких, как бабочки, «ходунцов», или «екальщиков», изготовленных в Звенигородском уезде Московской губернии кустарями деревни Шарапово. Были «екальщики» с кукушкой, с звонкоголосым петухом, с медведем, который каждый час высовывался из берлоги. На одном из «екальщиков» красовалось что-то вроде астрологического календаря с соответствующими таблицами, из которых легко было узнать, когда следует «кровь пущать, мыслить почать, жену любить или бороду брить».
Другой «екальщик», сделанный тем же мастером, прославлял грамматику: «Кто книжная писмена устраяет, или стихи соплетает, или повести изъясняет, или послании посылает… то все мною, грамматикою, снискает».
- Предыдущая
- 23/113
- Следующая
