Поединок. Выпуск 9 - Акимов Владимир Владимирович - Страница 19

• Предыдущая
• 19/113
• Следующая

— Я знаю… — сказал Смолин.

— Что?

— Сказать, — помолчав, проговорил Смолин.

— Кому?

— Им, — Смолин кивнул на салон.

— Что вы… — Спиридонов, смущенно улыбаясь, сел рядом со Смолиным. — Они ж, конечно… Ведь чуть не год, как без дома…

— Тем более, значит, они весь этот год верят вам.

— Вы поймите, — начал убеждать его Спиридонов, — все откладывается минимум на год… Вся моя работа, все надежды. Да что на год — лет на пять… Да… Если мы пойдем назад, то ведь и вы с нами, а как же ваш приказ?!

— Сами скажете? — Смолин встал. Казалось, во время этого разговора он сам принял важное решение. — Или мне сказать?

Спиридонов отвернулся, встал. «Что же это, — горько подумал он. — Всему конец?.. Опять ходи по кабинетам, доказывай, что ты не верблюд?..»

…«Партизан» стоял у ледяного берега, часто вздыбленного торосами. Трап покачивался над самым льдом.

От «Партизана» уходил лыжник — это был Смолин с вещмешком, автоматом и рацией за спиной. Он так решил, а по-другому решить не мог, да и не хотел.

— А он у вас, Толя, случаем, не того? — К Романцеву, стоявшему у трапа, подошел Спиридонов.

— Нет, — ответил Романцев.

— Тогда чего ж вы с ним не пошли?

— Он велел возвращаться с вами, — ответил Романцев.

— А-а… — как-то обидно, как показалось Романцеву, протянул Спиридонов.

— А-а — это в каком смысле?

— Это в смысле того, когда не того… — Спиридонов повернулся и пошел к лесенке трюма.

…Романцев догнал Смолина в тот момент, когда «Партизан» дал прощальный гудок и пошел разворачиваться в обратный путь — нефтеразведчики Спиридонова возвращались на материк…

— Давай рацию, — сказал Романцев. — А Степка пусть возвращается. У него первенство и все такое. И охота ему с этими железками валандаться, а?

Смолин поглядел на Романцева и вдруг обнял его.

— Вот еще, — шмыгнул носом Романцев, — нежности какие… Ты хоть куда идти, знаешь?

— Тут самое узкое место полуострова… Километров шестьдесят. Мы проходим его насквозь и выходим почти у самого мыса Малого.

— А время? А погода?

— Мы будем знать, что сделали все, что смогли.

…Степа стоял на корме и, тяжело вздыхая, смотрел, как удаляются в белую пустыню две фигурки. Как становятся все меньше… Как исчезают за торосами… Появляются… Вот их уже и не видно…

И тут Спиридонову вдруг вспомнилось далекое, сорокалетней давности. Как после очередного «боя» он шел от развалин к себе во двор. У овощного магазина сгружали с полуторки первые арбузы. Один из грузчиков замешкался, арбуз выскользнул и, стукнувшись об асфальт, раскололся с сухим треском. Грузчики, весело дивясь на его синяки, крикнули, что отдают ему арбуз, и он принял это как должное, как знак уважения иного, взрослого мира, где, как думалось, все справедливо, как Победа, и прекрасно, как майский салют.

Тогда он не пошел во двор, а сел на бульваре, выгрызал добела корки и прикладывал их к своим горящим синякам.

Здесь, на бульварной лавочке, он понял, что необязательно победить — главное, чтоб перестало быть страшно…

Потом был долгий путь по торосам. Обход трещин, подло припорошенных снегом и совершенно не заметных в сумерках. Подъем по склону берега, крутому, как стена пятиэтажного дома, и скользкому, как наледенелая детская горка.

…Майор Лесников, сидя на тахте, натянул меховые сапоги, застегнул ремешки на голенищах. Встал, притопнул несильно.

— Ты уже пришел? — сонно спросила жена из соседней комнаты.

— Я уже ухожу, — ответил майор, затягивая ремешок портупеи.

Вышел в переднюю. Посыльный, тот самый боксер, что доставил столько неприятностей Романцеву, вытянулся, козырнул.

— Что там? — спросил майор, снимая с вешалки полушубок.

— Синоптики, товарищ майор, антициклон обещают…

— И только-то? — у майора даже рука в рукаве застряла.

— А еще вас командующий, товарищ майор… К прямому проводу…

— С этого б и начинал, — майор, уже одетый по форме, распахнул дверь в пургу.

…Но они шли. Согнувшись в три погибели под напором бурана. Ложились в снег. Затем кто-то из них вставал первым. Поднимал товарища. Сил уже не было. Но они шли…

Звон… Смолин приподнялся на локте. Зажал уши рукавицами. Звон прекратился. Открыл — звон. Колокольцы…

Подполз Романцев. Показал рукавицами на уши — перекрикивать буран не было ни сил, ни желания. Смолин понимающе кивнул.

— Значит, помираем, Мишка… — прохрипел Романцев.

А из мятущегося белого — белое, звенящее…

— …Связь со спецгруппой была пять часов назад. С борта судна «Партизан», товарищ «Первый»… Нет… С тех пор молчат… — майор Лесников, косясь на трубку, морщился. — Так точно, товарищ «Первый». Я знаю, что они должны быть в эфире в 10.21. Вижу, товарищ «Первый», что осталось 3 часа 42 минуты… Нет, лететь им не на чем… — И, прикрывая мембрану ладонью: — Сивак!.. Что там у этих лоботрясов за антициклон опять?! В общем, готовь спасателей и на всякий случай десантников опять! — Потом снова в телефон: — Да я понимаю, товарищ «Первый». Да объясните же там, что это Север, тут по-другому не бывает…

…Ярко горел костер. Оленья шкура, натянутая на шесты, заслоняла огонь и их самих от мятущейся вьюги. Белая рубашка и двое безымянных оленей паслись на опушке карликового, неправдоподобно изогнутого леса. Побрякивали нашейные ботала — это их звон услышали ребята в белой пурге. Маринка, в нарядной ягушке, расшитой орнаментом, помешивала в котелке деревянной ложкой на длинной ручке.

— …Отец в меховом ателье работал… Он меня все к себе водил, меха разные учил различать, а мне что-то жалко этих зверей было, которые шкурками висели, — глядя на огонь, рассказывал Смолин.

Ноги его были укутаны шкурой, а сапоги на колышках сушились возле костра.

— Однако, что жалеть? — спросила она. — Шкура и есть шкура. Когда плохо сделана, пропадает… Тогда жалко, правда…

— Пацан был наивный… — грустно усмехнулся Смолин. — Ну вот… Короче говоря, месяца через полтора после похорон отец женился… На тете Лизе, материной лучшей подруге…

— Хорошо, — вдруг кивнула она.

— Ага, — кивнул Смолин. — Очень. Оказалось: мать год болела, а у них… полным ходом… Они, культурно выражаясь, роман крутили… Один раз прихожу домой, недели через две, как мать померла, — он за столом сидит, перед ним бутылка пустая. А раньше не пил. На столе фотографии материны, порванные на мелкие клочки, и где одна и где с ним.

— Нехорошо, однако, — сказала она.

— Я, как увидел, ошалел, болтаюсь, как воробей по конюшне…

— Как это? — она высоко подняла бровь.

— Да не в этом дело… — отмахнулся Смолин. — Главное, Марин, я ему про фотографии ничего не сказал… Представляешь? Вот номер. Как вспомню — от злости аж в ушах звенит…

— А у нас тоже обычай был, — сказала она, зачерпнув ложкой варева, — если старший брат умрет, то младший на его жене женится, его детей растить помогает…

Смолин удивленно посмотрел на нее, помолчал и продолжал:

— Надо, думаю, самому кусаться, а то заедят… Ну, вот, пишет он мне аккуратно каждую неделю, а я рву. Второй год… Послушай, а почему тебя зовут так странно?

— Маринка — чего ж тут странного? — улыбнулась она. — По-гречески — Морская. И я море люблю.

— А наш майор говорит: «Не надо путать северное побережье Черного моря с южным побережьем Белого. Это две большие разницы». Это когда кто-нибудь что не так сделает.

Она засмеялась, потом спросила:

— Ты когда обратно?

— На днях.

— Мы тут до весны каслать будем, — сказала она. — На Севере так: если один раз в жизни человека увидел, уже говорят: а, этот, я его знаю… Если два раза — это уж старые приятели, друзья, — она отчего-то смутилась.

• Предыдущая
• 19/113
• Следующая