Солнечный круг - Герчик Михаил Наумович - Страница 33

• Предыдущая
• 33/48
• Следующая

— Думайте, — прошипел он. — Думайте! Мы обязательно должны удрать! Нужно предупредить твоих, чтоб сменили пароль, — хорошенькую свинью мы им подложили!

Мы думали. О чем? Я, например, о головомойке, которую нам устроит отец, — из-за нашего ареста срывался весь график движения. Витька, конечно, о том, как отсюда выбраться. О чем думал Казик, я не знаю, но спорить готов, что не о побеге.

— Эй вы! — вдруг послышалось за дверью. — Держите! — И в оконце влетел объемистый сверток.

Казик поймал его и зашуршал бумагой.

— Не хотите? Ну, ладно, тогда я сам перекушу.

— Я знаю, что нужно сделать! — шепотом сказал Витька, когда Казик расправился со свертком и затих, растянувшись на полу. — Нужно рыть подкоп. Тут кладка в один кирпич, ну, в полтора… Запросто подкопаем. Только как оторвать доску от пола?

— А это что? — вскочил Казик и ткнул пальцем под полку.

Под полкой, будто специально для нас приготовленные, лежали кирка с длинной ручкой и куча граблей.

— Чудаки! — Витька аж затрясся от смеха. — Куда они нас посадили! Вот умора!.. Не пройдет и двадцати минут, как мы будем на свободе…

Пронзительно звонко пропел горн свою песню: «Спать, спать, спать по палатам! Спать, спать, спать всем ребятам!» Но нам было не до сна. Мы поставили зажженную лампу на пол и уселись вокруг нее. Нужно было обождать, пока лагерь заснет.

— Ну, как тебе в твоих «Соснах» живется? — спросил Витька у Казика.

— Нормально. — Наевшись, Казик заметно повеселел.

— Вожатый хороший. Купаться водит, игру вот затеял. Ну, и шамовка соответствующая. Конечно, не то что у вас на плоту, но жить можно.

Мы немного поболтали, а затем Витька встал и осторожно поддел киркой крайнюю от стены доску.

— Лезь к окну и следи за лагерем, — приказал он Казику.

— Есть, — ответил тот, подтянул какой-то ящик и прилип к решетке. — Давай действуй, никого нету.

Витька налег на кирку. Доска сухо затрещала.

— Смелей, — подзадорил его Казик. — Они уже все дрыхнут без задних ног.

Витька так рванул доску, что кирка слетела с ручки, и он грохнулся на пол, чуть не опрокинув лампу. Я помог ему встать. Морщась от боли, Витька протянул мне ручку кирки.

— Попробуй ты. Ну и инструмент…

Я насадил кирку, подергал в одном месте, в другом, и доска отскочила. Под ней была земля. Можно рыть подкоп.

— Сдери верхний слой, — шепнул Витька. — Дальше должен быть песок. Место высокое, сосняк…

Разрыхлив киркой верхний слой и обрубив старые сосновые корни, я выгреб землю. Получилась приличная ямка.

Вскоре мы уже углубились настолько, что кирку пришлось снова снять с рукоятки, иначе было не повернуться. Песок выгребали руками, щепками, крышками от банок с керосином.

Работали по очереди, на всякий случай кто-нибудь торчал у решетки.

Если разобраться, мы подкапывались под забор. Он ведь и служил нашей темнице задней стеной. Здесь даже фундамента не было, так что дело у нас шло довольно быстро. Минут через двадцать — тридцать лаз был готов. Я первым протиснулся сквозь него, за мной — Казик, замыкающим — Витька. Прижимаясь к мокрой от росы траве, мы заползли в ельник и только там почувствовали себя в полной безопасности.

— Ну, теперь держитесь! — Витька взъерошил волосы, вытряхивая из них песок и шильник, и погрозил кулаком в сторону лагеря. — Мы вам устроим военную игру…

— Ничего не будет, — послышался в темноте голос отца, такой неожиданный, что мы от испуга прижались друг к другу. — Мы сохраним нейтралитет. — Отец посветил фонариком, и мы увидели рядышком с собой под елочками Ростика, Леру и Жеку. — Мы как раз ломали голову, как вас выручить, но коль вы выбрались сами, — тем лучше. Казик пусть отправляется в лагерь, а мы — на плот. На рассвете снимаемся с якоря. Не будем вмешиваться в чужую игру, мы только все испортим.

— Глеб Борисович, — взмолился Казик, — возьмите меня на плот.

— Не могу, брат, — ответил отец. — Дисциплина есть дисциплина. И потом — завтра ваш лагерь пойдет в бой. Если ты не вернешься, это будет просто дезертирство.

Казик запыхтел от огорчения.

— Тогда погодите, — прошептал он. — Там ведь остался план всех укреплений «Орленка», правда, он немного пожеванный, но я все восстановлю! Сейчас я за ним слазаю.

— Но это будет несправедливо… — начал было отец, однако я перебил его:

— Это будет справедливо. Им удалось узнать пароль, Казик унесет план. Постой, я сам его притащу, а то ты еще застрянешь в дырке…

Уходя, мы забыли погасить лампу, и я без труда нашел мокрый комок бумаги. Эх, и пожалеет завтра тот Андрей, что не унес его!

А потом мы проводили Казика до лагеря и сами обходной тропинкой двинулись к плоту.

Жалко, что отец объявил нейтралитет, мы б этому «Орленку» показали, как нужно играть!

Отплыли мы на рассвете: побоялись, что ребята из «Орленка» хватятся, прибегут и всыплют нам за подкоп и все остальное. Быстро уложили палатку, собрали одеяла, посуду и снялись с якоря.

Река подхватила плот на свои упругие плечи и медленно понесла его сквозь зыбкий вязкий туман к далеким кострам, разгоравшимся на востоке. Вдоль реки, как вдоль длинного коридора, тянуло влажным низовым ветром. Мы накинули на плечи одеяла, вывернули поближе к фарватеру, чтоб случайно не наткнуться на мель, и поставили парус. Парус поймал ветер и надулся от радости, наверно, ему уже давно надоело висеть толстой колбасой под реей. В предутренних сумерках он казался не алым, а черным, и отсыревший флаг хлопал над ним тяжёлым глухариным крылом. Веселее зажурчала под бревнами стылая вода, и вскоре наша стоянка, оба лагеря с их «войной», «шпионами» и «каталажкой» остались далеко за поворотом.

Отец с Ростиком ладили на корме спиннинги. Витька выбивал чечетку в «вороньем гнезде», высматривая встречные суда и баржи, чтобы заблаговременно отвернуть к берегу, — бочка гудела где-то вверху глухо, как барабан. Лера дремала, свернувшись калачиком на сене, мы с Жекой несли вахту у руля.

Так мы плыли без происшествий и приключений, а небо над нами серело, словно какой-то добродушный толстяк-маляр подмешивал и подмешивал в густую синеву белила, и костры на востоке разгорались все жарче, подсвечивая снизу перистые облака, и в этом дрожащем свете одна за другой медленно гасли звезды. Слева и справа от фарватера покачивались бакены, у них слезились и мутнели зеленые и красные от бессонницы глаза. Со свистом рассекая воздух, звонко шлепались блесны, а потом Витька перестал выбивать в бочке чечетку и закричал:

— Ребята, солнце всходит!

За черными ольховыми кустами, за серым луговым разнотравьем, за фиолетово-сизым ячменным косогором медленно всходило солнце. Оно проклюнуло горизонт, как желтый пушистый цыпленок яйцо, и во все стороны от него брызнули веселые лучи, до блеска отмытые холодной росой. Будто подожженный, вспыхнул наш парус, и бог солнца древних полинезийцев, намалеванный на нем, широко улыбнулся солнцу, и зыбкая дорожка перечеркнула реку, словно ножом вспоров порозовевший туман.

— Солнышко, солнце, выгляни в оконце! — Витька в своей бочке словно ошалел; я подумал, что вот сейчас он высадит днище и рухнет на палубу. — Там твои детки кушают котлетки! А у нас котлеток нет, у нас тушенка на обед…

В этой восторженной пулеметной трескотне я расслышал, как кто-то сдавленно прошептал:

— Ой, мамочка-мама…

Голос был незнакомым, хриплым. Я скосился и увидел Леру. Она стояла у мачты, вытянувшись на цыпочках, словно хотела заглянуть за линию горизонта, туда, откуда выкатывался и выкатывался мохнатый огненный шар, и прижимала кулаки ко рту, наверно, чтобы не закричать, а глаза у нее были — как два солнца, и растрепанные рыжие волосы, в которые набились сухие травинки, — солнце, и даже веснушки — по маленькому круглому солнцу. Меня просто жаром обдало, такая она вся была солнечная. И мне захотелось сделать что-то такое… такое… Что-то необыкновенное! Засвистеть во всю мочь, чтобы над рекой закачались кусты! Заорать, чтоб эхо донесло мой голос до самого Черного моря! Забраться к Витьке в «воронье гнездо» и ласточкой прыгнуть оттуда в воду! Чтоб Лера оторвала глаза от солнца, и взглянула на меня, и улыбнулась мне, а может, даже похлопала по плечу, как когда-то Жеку. Но я не засвистел, не закричал и не прыгнул в воду. На костыле, вколоченном в мачту, висела малокалиберка. Я сорвал ее и, не целясь, выстрелил.

• Предыдущая
• 33/48
• Следующая