На островах ГУЛАГа. Воспоминания заключенной - Федорова Евгения - Страница 5

• Предыдущая
• 5/94
• Следующая

Конечно, мои дети и моя семья создавали проблемы в наших отношениях с Юрой. Хотя к тому времени я уже собиралась расстаться с моим мужем – Маком, с Юрой нас разъединяло нечто более непреодолимое – разница лет, в те годы несравненно большая, чем теперь, спустя четыре десятилетия.

Он был намного моложе меня. Эти семь лет были так непреложно и навсегда разъединяющи, что и воспринимались безропотно, без напрасных надежд и ожиданий. У него впереди были университет, учеба, молодые друзья, у меня – семья, стареющая мама, которая вот-вот сдаст мне на попечение обоих моих ребят (кроме Славки еще был малыш), сложные отношения с мужем, моя начинающаяся литературная карьера…

Это чудесное лето не предвещало чудесного продолжения и воспринималось как случайный драгоценный подарок судьбы. О будущем не думалось, не хотелось омрачать настоящего. И никакие предчувствия ни разу не коснулись моей души. Юра рассказывал мне о трагической судьбе его близких друзей. Молодая девушка Елочка Каткова – робкая, застенчивая и нежная, о ней Юра говорил с дрожью в голосе (может быть, первая любовь?); двоюродный брат Сашенька – самый близкий и лучший друг («мы с ним были, как отражение в зеркале!») и еще другие – все были арестованы и исчезли неизвестно куда.

– Боже мой, за что?

– За разговоры… Такие, как и мы с тобой ведем. Ведь на каждого из нас заведены дела…

Что за странные слова? И для чего сказанные? Хотел ли он предостеречь меня? Или наоборот…

Это потом я думала об этих словах и многих других, когда вспоминала и перебирала в уме каждое слово и каждый жест; времени для этого появилось более чем достаточно. Все это было потом, тогда я просто не обратила на них внимания. Не поразил меня и эпизод с приездом Владимира Владимировича. Однажды, что бывало очень редко, мы с Юрой оба были на базе. В этот день ожидался большой заезд туристов. Мы вдвоем встречали их у террасы центрального здания.

– Боже мой, Юра? Вы?.. Да не может быть!

Один из туристов, уже не первой молодости, плотный низенький человек, остановился, как пригвожденный, всем своим видом выражая крайнюю степень ошеломления.

– Как видите, Владимир Владимирович, это действительно я!

– Да нет, не может быть! Это же чудо!

– Очевидно, и чудеса иногда бывают!

– Вас выпустили?

– Да я и не был под следствием.

– Как не были? Ведь вся же ваша группа…

– Да, да… Но, извините… Это ваш друг?.. Добро пожаловать! Ну что же мы стоим? Пойдемте, я устрою вас вместе.

Я невольно слышала этот разговор. Ну зачем, зачем ворошить? Ведь это как резать по живому. Зачем вспоминать?

Подходило к концу наше туристическое лето. Юре пора было собираться в Москву. Заодно он взялся увезти и Славку, которого мама хотела устроить в какой-то особый детский сад, готовящий «одаренных» детей к раннему поступлению в школу. Энгель отпустил меня проводить их до Сочи, оставшись на базе один с проводниками.

Как запомнился мне этот последний сочинский вечер! Было полнолуние. Пока мы потихоньку забирались на Ахун-гору, с которой весь город как на ладони, а морская гладь разливается далеко до горизонта, луна взошла, и золотая дорожка побежала по темной воде. Потом она превратилась из золотой в серебряную, и весь воздух наполнился лунным светом, словно белая фата накрыла землю. Кругом настойчиво звенели цикады, а в кустах там и тут вспыхивали и гасли светлячки. Тонкий аромат цветущих олеандров поднимался снизу из города.

Мы сидели рядом молча. Я заглянула ему в лицо, освещенное луной. Глаза его были полны слез. Мне стало безмерно жаль его, по-матерински жаль. Он мне показался мальчиком, а не юношей, беспомощным перед большим и жестоким миром, куда он уезжал от меня, в первый раз теряя и друга, и женщину…

– Ну что ты? Ведь не навсегда же мы расстаемся. Ведь я тоже буду в Москве. Захочешь – увидимся, побудем опять вместе, – пыталась я его утешить. – Ну что ты, право!

Он только горестно качал головой и повторял:

– Нет, нет…

Какие слова вертелись у него на языке и не были произнесены? Это был конец августа, и еще почти две недели жизни были дарованы мне. Я осталась на базе единственным экскурсоводом да еще и культработником впридачу, потому что барышня, занимавшая эту должность, тоже уехала. Туристов же было много – осень на Кавказе великолепна.

Мы с Владимиром Александровичем сбивались с ног. В эти последние дни мне удалось совершить две короткие экскурсии. По возвращении на базу меня ждали письма. Целых три, все с дороги, написанные зелеными чернилами его ручки с «вечным» пером. Письма, полные нежности, горести, воспоминаний о милых пустяках, фразах, улыбках, выражении глаз. И одно из них – написанное ночью на верхней полке трясучего вагона, едва разборчивое, помятое, с явными следами слез.

И вот наступил мой последний день. Утро оказалось туманным, чуть моросил мелкий дождик. В нашей музыкальной комнате, где помимо рояля стояло два шкафа с книгами, меня ждали туристы. Отперев шкафы, я предоставила им возможность самим выбирать книги. У меня же было еще одно дело: выдать желающим членские книжечки ОПТЭ. Я вытащила картонку с членскими билетами и трешками, беспорядочно наваленными в ней, а потом другую – с туристическими значками, которые все также хотели приобрести. В это время сквозь толпу протиснулась молоденькая девушка, служащая нашей конторы:

– Евгения Николаевна, вас в контору просят!

– Хорошо, скажи, что приду немного погодя, – и я снова занялась книжками, значками и ответами на сотни вопросов. Но девушка появилась опять:

– Евгения Николаевна, вас просят срочно, немедленно.

Я удивилась. Какое отношение я имею к конторе кроме того, что получаю там зарплату и делаю взносы за питание? Если они там в чем-нибудь и запутались – что за срочность? Точно не знают, что на базе с утра самая заваруха!

– Извините, товарищи, я сейчас вернусь, подождите минуточку! – сказала я туристам.

– Поскорей, пожалуйста! – нетерпеливо неслось мне вслед.

Эта «минуточка» обернулась вечностью. Никогда больше я не вернулась в эту комнату. В конторе меня ждали двое: один – военный, другой – штатский. Оба встали при моем появлении.

– Евгения Николаевна? – вежливо спросил меня штатский. – Вы на турбазе живете?

– Да, – ответила я в полном недоумении.

– Пройдемте к вам.

– Зачем?

– Пройдемте, мы вам объясним.

Мы вышли из конторы и стали подниматься вверх по тропинке, ведущей к моей квартире. Я почувствовала, как ноги становятся ватными.

– Подождите… – прохрипела я, так сдавило мне горло. – Что-то случилось с сыном?.. Крушение поезда?.. Или вообще погиб?

– Нет-нет, что вы! – учтиво успокоили меня спутники.

– С вашим сыном ровно ничего не случилось. Он благополучно прибыл в Москву.

У меня на минуту потемнело в глазах, но потом отлегло. Слава Богу!

– Так что же? – недоумевала я.

Дома один из моих спутников протянул мне бумажку. Это был ордер на обыск и арест. Совершенно четко стояла моя фамилия. Я недоверчиво покачала головой:

– Этого не может быть. Это какое-то недоразумение. Это какая-то другая Федорова.

Безукоризненно вежливо, но непреклонно военный объяснил мне, что это их не касается, что «там» разберутся, а пока я именно «та самая» Федорова, которая значится в ордере и за которой они пришли.

Производить обыск они у меня не стали. Поворошив фотографии, целая гора которых валялась у меня на столе, подарки туристов и мои собственные, они забрали мой паспорт и «трудовой список» – документ, позже замененный в Советском Союзе «трудовой книжкой», а потом предложили, чтобы «не беспокоить туристов», перемахнуть через низкую ограду и обойти турбазу по круговой дороге.

– А куда же мы пойдем? – надоуменно спросила я.

– Ну… – чуть замявшись, объяснил мне военный, – в учреждение… В милицию.

– Ну в милицию, так в милицию, – согласилась я. – Только поскорей, ведь туристы ждут…

Удивляюсь, как они не расхохотались. Но мои провожатые даже не улыбнулись. А может быть, им и немного жаль было такую дуру?

• Предыдущая
• 5/94
• Следующая