Синева - Алмазов Борис Александрович - Страница 7

• Предыдущая
• 7/17
• Следующая

— Спускайтесь немедленно! — строго приказал Сурок.

— Но почему? — спросил Тимоша.

— Ты упадёшь и больно разобьёшь коленки… или нос…

— Не упаду… Не упаду-у-у… — кричал Тимоша, пикируя и взмывая вверх по всем правилам высшего пилотажа.

— Тимоша! — простонал Сурок. — Спустись, пожалуйста… Все эти полёты плохо кончаются!

— Счас, — сказал мальчик, — вот слетаю на улицу…

— На улицу! — как в набат, зазвонил Будильник. — Родители категорически запретили… Там же дождь, там же машины.

— Вот именно! Вот именно! — поддакивал Сурок. — Спускайтесь немедленно! Прекратите это… — Иван Карлыч не мог найти слово, чтобы назвать это немыслимое явление. — Это опасно! Очень опасно!

Тимоша всегда был послушным, но ему совсем не хотелось спускаться, а, наоборот, ужасно хотелось на улицу.

— Но мы же никому не мешаем, Иван Карлыч! Мы полетаем и вернёмся! Летать безопаснее, чем ходить: ведь все машины внизу. А вверху целое небо и всем просторно!

— Может быть, мы всё-таки спим? — с надеждой сказал старый Сурок. — Может, всё-таки нам это снится?

— Нет! — отрезал Будильник. — Я никогда не сплю!

— Нет! — подтвердил Тимоша. — Я сейчас так о шкаф треснулся! Больно! Значит, не сон!

— Тимоша! — заламывая лапки, взмолился Сурок. — Спускайся скорее, мой мальчик, если ты упадёшь, ты стукнешься ещё больнее!

— Не понимаю, — звенел Будильник. — Мы, конечно, не спим. Но ведь люди наяву не летают…

— А на самолётах! На дельтапланах! — кричал сверху Тимоша.

— Но ведь у тебя ничего этого нет! — сказал Будильник.

— А на крыльях! — закричал Чижик. — А на крыльях что, не летают? Во я как могу! И штопором, и ласточкой!

— У тебя-то, разумеется, есть крылышки! Ты птица! — согласился Будильник. — А у него?

— И у меня! И у меня! — восторженно кричал Тимоша. — Смотрите какие! Большущие! Я хочу взлететь повыше — делаю взмах и лечу! А вот, смотрите, раскидываю их во всю ширь и мчусь плавно и быстро, как с горы на лыжах, только этой горе нет конца…

— Да нет! Нет! — простонал Иван Карлыч.

— Чего нет? — Мальчик замер в воздухе.

Старый Сурок потупился.

— Чего нет? — тревожно допытывался Тимоша.

Иван Карлыч старательно протирал пенсне кружевным платочком.

— Ничего! Никаких крыльев! — честно сказал он.

И в ту же секунду пол, что был так далеко внизу, бросился на Тимошу.

Пол был настоящий, паркетный, покрытый лаком, на нём уже протоптались дорожки.

Лёжа на животе, Тимоша попытался заглянуть себе за спину.

— Иван Карлыч, — спросил он с отчаянием, — разве ты не видишь мои крылья?

Старый Сурок что-то уж очень внимательно смотрел в окно, точно увидел там нечто совершенно необыкновенное.

— Да он в своём пенсне воще ничего не видит! — пропищал из-под потолка Чижик.

— Будильник, ты железный, ты точный, — сказал Тимоша, — ты всегда говоришь только правду. Скажи: ты видишь мои крылья?

Но Будильник тоже уставился в окно.

Все молчали.

— А может, они воще такие невидимые? — неуверенно пискнул Чижик.

— Значит, и ты, Рекс, их не видишь? — поднял голову мальчик.

— Как это — не вижу! — торопливо зачирикал Рекс — Очень даже вижу! Здоровенные такие… Это… как у орла… Воще!

— Нет, — грустно сказал Тимоша, — они не такие.

Он поднялся, снял пижамную куртку, словно надеясь на ней отыскать свои крылья. Но пижама была самая обыкновенная — байковая, в голубую и розовую полоску.

Тимоша сел на свой любимый стульчик, который ему купили давно, когда он только учился ходить. С тех пор мальчик сильно вырос, на стуле помещался с трудом, но выбрасывать стульчик не давал.

В трудные минуты не было у него лучшей опоры, чем этот стул.

Он сидел сгорбившись и подперев рукой-соломинкой свою вихрастую голову.

— Они были… Большие… Лёгкие… — шептал мальчик.

Иван Карлыч поднял с пола пижамную курточку и накинул её мальчику на голые плечи.

— А что, собственно, случилось? — сказал он, откашлявшись. — Ничего, собственно, не произошло! Ну, нет крыльев — и не надо… Надень!

Тимоша послушно вставил руки в рукава и застегнулся на все пуговицы.

— Уверяю тебя, — говорил Иван Карлыч. — Никогда нигде я не читал, чтобы крылья вырастали сами по себе… И вообще, крылья — это опасно! И не стоит так расстраиваться! — Он гладил мальчика по голове. — Ну неужели кроме крыльев нельзя придумать что-нибудь не менее интересное… Ну хотите, сейчас сыграем в лото? А?

— Как я теперь жить-то буду! — сказал Тимоша.

Чижик сочувственно пискнул и сел ему на плечо.

— Уверяю тебя! — утешал его Сурок. — Очень скоро ты обо всём этом позабудешь. Сны забываются…

По оконным стёклам звонким грохотом сыпанул дождь, заколотил по железному карнизу. Взмыли к потолку белые балконные занавески и опали, как паруса севшего на мель корабля.

— И потом, ещё неизвестно, что бы из всего этого вышло… — говорил Иван Карлыч, закрывая балконную дверь. — Так что давайте будем считать, что ничего такого не было… И не могло быть… Никаких крыльев, никаких полётов… Хотите, я поставлю чайник, попьём чаю…

— Но позвольте! — вдруг трезво рассудил Будильник. — Давайте разберёмся! Ведь мальчик летал? Летал! Мы все это видели!

— Летал! Точняк! — затрепыхался Чижик.

— Нам это показалось, — твёрдо сказал Иван Карлыч, наконец справившись со сквозняком, который ломился в балконную дверь, как безбилетник в кино. — Этого не может быть.

— Как это — не может быть, если его полёт — это факт! — твёрдо сказал Будильник.

— Любой факт можно истолковать по-разному, — упорствовал Иван Карлыч.

— Да что там истолковывать! Против фактов не попрёшь! — кипятился Рекс.

— Да уймись ты! Дефективный! — цыкнул на Чижика Будильник.

— Во! Смотрите! — зашёлся тот. — Оскорбляют!

Но Будильник не обращал на него внимания.

— Дорогой Иван Карлыч, — сказал он, — представьте себе: если бы вашему пра-пра-пра-(и так далее) дедушке, про которого композитор Людвиг ван Бетховен написал замечательную песню, сказали бы, что настанет время, когда любой человек, глядя в светящееся окошко ящика, будет видеть всё, что происходит на другом конце света, что бы он сказал? Он бы сказал: «Чудес не бывает!» А ведь это никакое не чудо, это — обыкновенный телевизор.

— Во! Во! — заорал Чижик. — Иван Карлыч! Слушай сюда! Воще!

Он слетел с Тимошиного плеча и бухнулся перед Иваном Карлычем.

— Вот если бы мне там, у нас, в инкубаторе, сказали, — щебетал он, бегая в волнении по полу, — если бы сказали, что сурок, этот железный и птица могут разговаривать и понимать друг друга, да я бы… да я бы… ни за что не поверил!

— Может, в том, что вы, друзья, говорите, и есть доля правды. «Есть многое на свете, друг Гораций, что и не снилось нашим мудрецам…»

— А Гораций — это кто такой? — осведомился Чижик. — Твой друг?

— Это друг принца Гамлета, — усмехнулся Сурок. — Я тебя с ним познакомлю.

— Ну да! — грустно сказал Рекс. — Он со мной водиться не станет.

— Почему?

Чижик вздохнул:

— С инкубаторскими воще никто не водится.

— Этот будет водиться! — засмеялся Иван Карлыч. — Поверь мне!

— Он что, тоже всё понимает? Про всех?

— Он учит понимать, — сказал Иван Карлыч.

— Вот вы тут говорите… — сказал тихо Тимоша. — Вы тут говорите: сурок, будильник и чижик понимают друг друга… А ведь, кроме нас, этого никто не знает! Папа с мамой думают, что Иван Карлыч — обыкновенный сурок, Рекс — просто чижик, а Будильник — такие часы…

— Беда не в этом, пусть думают, — сказал, обнимая его за плечи, Иван Карлыч. — Беда, когда мы сами перестаём разговаривать и понимать друг друга. Тогда всё становится обыкновенным, чудо исчезает…

Они забрались все вместе в старое кресло, где обычно спал, укрывшись клетчатым шотландским пледом, Иван Карлыч, и затихли, тесно прижавшись друг к другу: старый Сурок, мальчик с укутанным горлом и Чижик. Только Будильник вышагивал по комнате на своих коротеньких ножках, и две серьги его с надписями: «Ход» и «Бой» бряцали в такт шагам, как кавалерийские шпоры.

• Предыдущая
• 7/17
• Следующая