Синева - Алмазов Борис Александрович - Страница 3

• Предыдущая
• 3/17
• Следующая

Спокойно, спокойно, — испугался Будильник. — Староста так староста. Я лично этого Булкина и не видел никогда.

— Вот именно! Вот именно! — кипятился Иван Карлыч, размахивая пенсне. — Он Тимоше уроки по телефону диктует. Заразиться, видите ли, боится!

— Ну и что? — удивился Будильник. — Он же выполняет свой товарищеский долг.

— Нет никаких долгов! — завопил Иван Карлыч. — Друзья — это когда друг друга любят, а не выполняют долг. Дружба в долг, любовь в кредит!..

— Так что же ему, ангиной заражаться, если он друг? Булкина понять можно! — не соглашался Будильник.

— Понять можно — простить нельзя! Ох, ох… — Иван Карлыч стал хвататься за сердце. — Есть вещи, которые объяснить трудно. Они либо есть, либо нет… Ох, разволновал ты меня. Не друг ему Булкин, не друг!

— Ну хорошо! Хорошо, — успокаивал Сурка Будильник.

— Да ничего хорошего! — опять рассердился Иван Карлыч. — Что же может быть хорошего без друзей? Это же кошмар!

— Да не волнуйтесь так! Успокойтесь! Поспите!

— Какой уж тут сон… — вздохнул Сурок. — Мечтал поспать, но… Ну что это за жизнь… Одни волнения! Ох! Нужно подниматься, за дела приниматься. Суета, она отвлекает!

Иван Карлыч прошлёпал на кухню, загромыхал там кастрюлями, хлопнул дверцей холодильника.

— Вот! — сказал он, возвращаясь в комнату с листком бумаги. — Очередное послание от родителей! Воспитание, изволите ли видеть, в письменной форме. Скоро родители своих детей воспитывать начнут по телевизору. Так что же они пишут?

Он водрузил на нос пенсне, заправил чёрный шнурок за ухо. Подошёл к свету.

Что за почерк! Боже мой, что за почерк! Ничего не разберу…

— Давайте я! — Будильник склонил свою круглую голову над письмом. — «Одуванчик!» — прочитал он.

— Дурацкое прозвище! — фыркнул Сурок.

— А мне нравится, — сказал Будильник. — Очень даже нежное прозвище.

— Ничего нежного! Сорняк. Трава. И вообще, зачем же существуют тогда имена, отчества, фамилии? Зачем они своего сына назвали Тимофеем?

Будильник решил не спорить с Иваном Карлычем и стал читать дальше:

— «Сынок, каша на плите».

— Опять каша, — вздохнул Сурок.

Тимоша вздохнул тоже.

— «Молоко в холодильнике».

— У ребёнка ангина, а они молоко засовывают в холодильник.

— Ничего, — сказал Будильник, — можно разогреть.

— Ребёнку восемь лет — он должен возиться с газом!

— У него это неплохо получается. А вы, Иван Карлыч, если боитесь газа, так и не трогайте плиту, а то ещё взорвётесь!

— Ну знаете!.. Я… Я… — От возмущения Сурок стал заикаться. — Я ничего не боюсь! А считаю страх ниже своего достоинства! Вот так! Молодой человек…

— Да ладно, ладно… — примирительно сказал Будильник. — Какой же я молодой, меня ведь ещё в первую пятилетку сделали! Давайте дальше читать. «Милый Тимоша! Не скучай!»

— От этих слов он сразу развеселится, — не утерпел и съехидничал Сурок.

— «Мы понимаем, как тебе одиноко живётся!» — продолжал Будильник. — Ну вот, а вы говорите — они не понимают.

— Ну, допустим. Допустим. Хотя и сомнительно.

— «И поэтому решили сделать тебе подарок».

— У нас этих подарков, — присвистнул Иван Карлыч, — вагон с тележкой. Одних пистолетов на целый полк.

Но Будильник решил больше не отвлекаться и дочитать записку до конца.

— «Конечно, — читал он, — у тебя есть Иван Карлыч».

— Это ещё неизвестно, кто у кого «есть»! — проворчал Сурок. — Не было бы у меня этого мальчика — махнул бы я на родину в Поволжье или на целину — у меня там тоже родственников полным-полно — и жил бы, как все нормальные грызуны, на свежем воздухе и витаминах…

— «Но Иван Карлыч уже старый…» — продолжал читать Будильник.

— «Старый»! Я не собираюсь за олимпийскую сборную в хоккей играть! — возмутился Сурок. — Кому какое дело… Да это просто неприлично…

— «И наверно, тебе уже надоел…» — Будильник замолчал.

Тимоша приоткрыл один глаз.

Иван Карлыч стоял, уронив пенсне, и беззвучно открывал рот. Его толстенькие щёчки мелко тряслись.

Тимоша хотел вскочить, подбежать к старому Сурку, обнять его. Но болен он был всё-таки по-настоящему, и голова у него была как стопудовая, поэтому Будильник его опередил.

— Иван Карлыч! Ну что вы, Иван Карлыч! — забормотал он. — Неужели вы эти глупости принимаете так близко к сердцу? Ну разве вы какая-нибудь каша или… ну, я не знаю… телевизор, наконец? Разве вы можете надоесть?

— Иван Карлыч, миленький! — закричал Тимоша и сел на постели. — Ну что ты! Это родители так, не подумав написали. Ты на них не сердись!

— Почему? — прошептал Иван Карлыч. — Почему у таких бессердечных людей родился не телефонный Булкин, а наш мальчик?

Пенсне дрожало в его лапке.

— Да ладно! — успокоил Сурка Будильник. — Написали и написали. Что с них возьмёшь! Слушайте дальше. Где это?.. Так, это «старый». Тьфу ты пропасть! Это «надоел»… Да что такое! Вот! «И мы купили тебе молодого, весёлого чижа, чтобы он своим пением приближал тебя к природе. А то, пока у нас нет машины, мы так редко бываем за городом!»

— Кого купили? — переспросил Иван Карлыч.

— Чижа купили какого-то, — недоуменно ответил Будильник.

— А где он? — спросил Тимоша.

— Вот именно: где? — Иван Карлыч с размаху посадил пенсне на нос. — Где этот чиж?

— Надо поискать. Раз написали, должен быть.

Тимоша решительно встал.

— Тапки! Тапки! — закричал Иван Карлыч.

Мальчик покорно вбил ноги в тапки и, волоча их по полу, как каторжник ядра, пошёл в комнату родителей. Иван Карлыч и Будильник двинулись следом.

На папином письменном столе был, как всегда, идеальный порядок, который наводила мама. Однако никакого чижа там не было.

У маминого зеркала, словно на боевом посту, как говорил папа, опять-таки в идеальном порядке выстроились тюбики с губной помадой, баночки с тенями и тушью, всякие склянки с кремами.

Но чижа и там не было.

Не было его и под широкой кроватью, где сиротливо пылились папины гантели, не было его и в шкафу, и на стеллажах с книгами.

— Где же чиж? — вопрошал, вскидывая пенсне, Иван Карлыч.

— Айда на кухню!

Кухня была предметом гордости и мамы, и папы. У мамы здесь, как и во всей квартире, был идеальный порядок, кастрюльки сияли никелированными боками, всевозможные баночки и коробочки для приправ громоздились в таком количестве, точно родители собирались в ближайшем будущем перейти на изготовление блюд только из одних приправ. Правда, Тимоша знал, что в этих коробочках можно найти всё что угодно — от мелких гвоздей до электрических пробок включительно, — но только не приправы.

Папа в своё время решил придать кухне вид деревенской избы. Одну стенку он обил закопчёнными досками, чтобы в кухне, как он говорил, сформировались разные зоны — зона приготовления и зона принятия пищи. А со временем, может, выкроилась бы и третья зона — послеобеденного отдыха.

Все зоны должны были пересекаться у кухонного стола. Вот здесь-то, на кухонном столе, Будильник, Тимоша и Иван Карлыч увидели клетку, накрытую большим пёстрым маминым платком.

Тимоша торопливо стащил платок с металлических прутьев.

И тут все трое ахнули!

Клетка была снаружи так густо оклеена цветными вырезками из рекламных проспектов и иностранных журналов, что невозможно было разглядеть, кто внутри.

На фотографиях сверкали никелем и лаком мотоциклы, матово чернели магнитофоны, свернувшись улитками, громоздились наушники, оскаливались клавишами какие-то неведомые музыкальные инструменты.

Надписи на всех языках рябили в глазах так густо, что и дверца не сразу отыскалась.

Иван Карлыч осторожно постучал в эту заклеенную дверцу:

— Алло… Алло… Простите…

В клетке что-то зашуршало, и хриплый голос не очень-то вежливо спросил:

— Чего надо?

• Предыдущая
• 3/17
• Следующая