Заря маладжики (СИ) - "Elle D." - Страница 11
- Предыдущая
- 11/24
- Следующая
- Сулейн-паша ожидает сиятельного принца, - как мог смиренно сказал он.
Тагир посидел на полу, в мокрой луже, моргая. Потом выдернул полотенце у Алема из рук и протёр лицо.
"Теперь он убьёт меня? - с любопытством подумал Алем. - Забавно будет, если убьёт".
Тагир отбросил полотенце, встал, пошатываясь. Красными, ввалившимися глазами взглянул в зеркало на стене. И, не оборачиваясь, хрипло сказал:
- Вели нормальной воды умыться, платье, вина... Нет, - поморщился он. - Вина не надо. Ну, вели просто, чтоб всё...
Алем поклонился, пряча улыбку. Подошёл к двери. чтобы кликнуть рабов, и уже у самого порога вдруг услышал:
- Ты же тот самый конюх, верно? Тот самый вшивый мальчишка?
Вшивым Алем никогда не был, но вряд ли стоило именно сейчас об этом напоминать. Он молча кивнул. И тогда принц Тагир спросил его:
- Как твоё имя?
Он не знает. О Аваррат. Дважды опозорил меня и даже не знает.
- Алем иб-Хал, - ответил он, и вышел без поклона - хватит тратить время попусту, Сулейн-паша и так уже заждался.
О чём говорили и что порешили в тот день Сулейн-паша с принцем Тагиром - про то знали только Тагир и паша. Одно было ясно: принц на время угомонился. Несколько дней не происходило ничего. Сытые ибхалы тренировались на плацу под неприязненными взглядами маладжикийского гарнизона, иншар Ниюб сверлил шимрана Гийяза ненавидящими глазами, город привык к ибхалам и успокоился. Алем вернулся в конюшню и ухаживал за лошадьми, как привык, и даже не заглядывал на плац - его тренировки теперь отводились на его собственное усмотрение, он мог бы и вовсе не тренироваться, если б хотел. Но тело просило смертельной пляски, руки просили меча - Алем слишком привык ко всему этому, чтобы вот так запросто отказаться. А вот жажда убивать не гложила его сердце, и он радовался, что больше не должен ежедневно пить из этого горького ручья. В их отряде состоял один юноша, Хишам, который к шестнадацтилетию убил всего лишь тридцать врагов - Алем только диву давался, как он вообще дожил до дня посвящения. Теперь он стал поваром, стряпал для своих братьев, и не было, пожалуй, в среде ибхалов места позорней - а Хишам казался таким же довольным своей участью, как и Алем. Раньше они не дружили, но, оказавшись в Маладжике, стали общаться больше, и именно с ним Алем теперь устраивал спарринги, которые длились всегда до первой крови. Гийяз, конечно, знал об этом - Далибек исправно шпионил за Алемом и обо всём докладывал шимрану, - но наказывать их не спешил. Хоть ибхалов и радушно приняли в Маладжике, а всё-таик их было здесь слишком мало, и каждый из них был теперь на счету, так что друг за друга приходилось стоять горой.
Так миновала половина месяца. А потом Тагир собрался в поход. И не просто в поход - он решил повести только ибхалов, оставив дома маладжикийский гарнизон. Ходили слухи, что таково не его собственное решение, а приказ Сулейна-паши. Но Алем уже достаточно знал принца, чтобы сомневаться в истинности этих предположений. Принц всегда делал то, что хотел, даже если потом приходилось принять за это выволочку задним числом. И хорошо ещё, пока наказать его может любящая длань отца - а что станет, когда ответ придётся держать перед разящим кулаком врага или беспощадным перстом Аваррат? Об этом, похоже, принц Тагир не особо задумывался.
Так или иначе - поход. Поход! Что и говорить, застоялись ибхалы в своём новом лагере, отъелись, обленились даже. Теперь, когда их жизни принадлежали Сулейну-паше, им запрещено было убивать друг друга на тренировках, и они жаждали крови. Промедли Тагир ещё немного - стали бы лить её прямо в маладжикийских стенах. Так что день, когда они спустились с Лежбища Аваррат в пустыню, стал воистину счастливым днём. Алем тоже чувствовал возбуждение - хоть битва и не приносила ему упоения, но настроение товарищей волей-неволей передалось и ему, будоражило кровь. И это волнение утроилось, когда в конюшню ворвался счастливый Хишам, и, захлёбываясь от восторга, спросил, не найдётся ли ему коня.
- Да ты что, - оторопел Алем, - стряпать, что ли, на поле станешь?
- Вот ещё - стряпать! Кочевников убивать! Сегодня в бой пойдут все ибхалы, не только старшие . Так приказал Сулейн-паша!
Тагир-бей, а не Сулейн-паша, хотелось поправить Алему, но он смолчал. Надо же. Вот, должно быть, перекосило Гийяз-бея. А уж Далибека!.. Алем неожиданно для самого себя разулыбался. Он год не ходил в настоящий бой, и хотя большую часть времени был этим вполне доволен, сейчас ощущал, что рад. Аваррат, да ведь даже этот увалень Хишам рад, хотя драться любит ещё меньше Алема! И то правда, различия между ибхалами значимы лишь для самих ибхалов. Для их хозяев особой разницы между старшим и младшим ибхалом нет. Есть просто отменные воины, да не полстони, а полсотни плюс тринадцать - стало быть, всех их надобно испытать в бою. Всех!
Улыбаясь от уха до уха, Алем кинул Хишаму поводья только что осёдланного коня. Ибхалы гурьбой валили в конюшню, уводили лучших скакунов, пока не разобрали почти подчистую, и сейчас осталось всего несколько лошадей, самых старых и неповоротливых - но Хишаму и такой сгодился. Однако, забираясь в седло, он всё же бросил завистливый взгляд на роскошного гнедого охринца, одного из тех, которых привезли из Ильбиана. Этого принц Тагир оставил себе, и Алему было велено подготовить его в последнюю очередь, чтоб не измаялся под седлом без всадника. Он стоял в отдельном стойле, фыркая и роя копытом солому, и Алем взглянул на него с нежностью - этого коня он и сам успел полюбить.
- Ты на нём поедешь? - спросил Хишам, и Алем покачал головой.
- Нет, что ты. Я на Песчаной Буре, - он похлопал по холке немолодую, но выносливую кобылу, которую не выбрал никто из тех, кто успел посетить конюшню. Ибхалы не жаловали кобыл, предпочитали им жеребцов или на крайний уж случай меринов. Но Песчаная буря стоила иного мерина, и Алем, сам того не зная, приберёг её для себя.
Хишам выехал из конюшни, и Алем повернулся к охринцу Тагира - войско уже спустилось в пустыню, принц вот-вот явится за своим конём. И едва успел взяться за сбрую, как от входа послышался резкий голос:
- Он ещё не сёдлан? О боги, чем ты тут занимаешься - оприходуешь кобылиц?
Алем заставил себя не обернуться, не ответить. Быстро и ловко оседлал коня - к тому времени, как он почувствовал, что Тагир уже стоит у него за плечом, осталось только подтянуть подпругу. Похлопывая себя по ноге кнутом, принц придирчиво оглядел работу Адема, вскочил в седло, натянул поводья. Охринец всхрапнул, когда губы ему растянули удила, мотнул головой, так что грива хлестнула воздух.
- Я ещё имени ему не дал, - сказал принц, глядя на Алема сверху. - Может, подскажешь?
Алем, чуя подвох, пожал плечами. И не увидел - кожей ощутил улыбку принца, точно плевок.
- Молчишь. Ну ладно. Назову его Алемом. Пусть в битве будет рядом со мной, и подо мной. А ты, - добавил он, когда Алем, забыв осторожность, метнул в него гневный взгляд, - останешься здесь. Иди в мои покои и жди меня там. Да вымойся. Всякий раз приходится напоминать.
И, сказав это, он дал коню шенкелей и галопом выехал из конюшни, осыпав остолбеневшего Алема ворохом грязной соломы.
Все ибхалы в тот день спускались по каменной лестнице в скале; один Алем поднимался. Идя, он думал, мог ли принц ещё сильней оскорбить и унизить его? Нет, не мог. Когда все ибхалы, даже никчемушный Хишам, поскакали рубить кочевников, Алема отправили в господскую опочивальню и велели приготовить себя для соития, точно наложницу! Нет, думал Алем, скрежеща зубами, уж лучше убивать. Уж лучше день и ночь убивать, чем так! "А лучше ли?" - шепнуло вдруг что-то в его голове. и перед місленнім взором всплыла отсечённая голова старухи-шаманки с застывшей улыбкой. Улыбается... и ветер пустыни шевелит волчьи когти в её косах.
А лучше ли, Алем иб-Назир...
Дворец стоял странно пустым, словно все, а не только ибхалы, ушли на войну. В покои принца Алема пустили беспрекословно: он боялся расспросов и насмешек рабов, но те кланялись ему, принесли воды, пастилы и шербета, словно всё понимали даже лучше, чем сам Алем. Только тогда он понял, что принц, должно быть, не с ним первым так поступает. Ну конечно. Алем и не мог быть первым - он просто очередной, один из многих, и когда Тагир наиграется им, его сменит другой. К женщинам, похоже, принц не испытывал особенной тяги. Надо же, как повезло... Алем с кривой усмешкой стащил с себя пропитанную потом и конским духом тунику, погрузил своё сухощавое тело в ароматную горячую воду. Вымывшись, поел фруктов, выпил шербета, а потом, поколебавшись. забрался прямиком на кровать принца. Разбросал мягкие покрывала, взбил парчовые подушки, и, запутавшись ногами в шелковых простынях, уснул. Старуха-шаманка говорила, что не надо оглядываться назад - а раз так, то и вперёд смотреть незачем. Есть только этот день и только этот миг, остальное - тщета.
- Предыдущая
- 11/24
- Следующая
