Последняя побудка - Моррелл Дэвид - Страница 17

• Предыдущая
• 17/42
• Следующая

Негры двинулись за ним.

Он посмотрел на них и понял, что теперь он с ними с одном положении — единственный белый среди тысячи чернокожих. Он отыскал бревно, лежавшее около воды, столкнул его в реку и уцепился за него; оно медленно поплыло по течению, постепенно набирая скорость. Негры начали бросить в него камни. Он пригнул голову так, чтобы бревно прикрывало его; холодная вода тянула его на глубину, а вокруг сыпался град камней.

Один камень ударился о бревно и отскочил, рикошетом задев его. Плечо пронзила боль. Календар еле удержался. Бревно перевернулось, он оказался под ним, отчаянно пытаясь выбраться наверх, кашляя, задыхаясь и захлебываясь; потом бревно еще раз перевернулось и он вновь оказался сверху.

Он осмотрелся. Берег, с которого он отплыл, отдалялся, негры по-прежнему кричали и швыряли в него чем попало. Он посмотрел в другую сторону и понял, что движется вниз по течению; он попытался, гребя ногами, направить бревно к противоположному берегу, но все равно плыл по течению. Особого выбора у него не было. Он вцепился в бревно, надеясь, что его выбьет к берегу. Его протащило по реке много миль. Он не знал, сколько именно, но плыл он долго и быстро. Он оказался на берегу лишь потому, что река в том месте изгибалась, а бревно которое прежде плыло посредине, немного приблизилось к берегу, и, увидев выступающий кусок суши, он рискнул, отпустил бревно, поплыл к берегу и чуть не утонул, но все же оказался на суше.

В тот день Календар едва не умер. Только через много лет он понял, что же произошло. Он лежал на песчаном берегу, задыхаясь, всхлипывая, насквозь промокший и промерзший, и ждал, когда к нему вернутся силы, но напрасно. Он нашел в мешке размокший хлеб и пробовал поесть, но его чуть не стошнило. Он сначала решил, что заболел, но потом подумал, что просто устал. Он слышал слово “изнеможение”, но не знал его значения, понимая только, что от этого можно умереть, но думал, что это случается, если человек заблудился в буран и замерз. Он не чувствовал, что тепло покинуло его тело, когда он замерз и промок, и не знал, что даже в погожий ноябрьский день в Джорджии, когда дует легкий ветерок и нельзя разжечь костер и просушить одежду, он будет лежать, слабея с каждой минутой, и умрет через несколько часов. Это вовсе не простуда, даже не воспаление легких. Просто потерял силы от переохлаждения.

Он лежал и слабел, что-то бормоча про себя. Голова кружилась. Он пытался встать, но тут же падал. Его спасла только необходимость догнать солдат. Календар знал, что потерял много времени и сильно отстал, но он понимал, чем дольше будет лежать, тем отстанет еще больше. Он попытался сдвинуться с места; шевелиться ему не хотелось, но он знал, что это необходимо, и он собрался с силами, встал и двинулся вдоль берега. В обозримых пределах река была довольно прямой. Он решил, что если срежет угол справа, то, может быть, найдет следы, по которым определит, куда пошли солдаты. Вряд ли он их не заметит — ведь там столько людей, лошадей и снаряжения. Вопрос только в том, далеко ли они. Он пустился в путь, двигаясь медленно, спотыкаясь, еле переставляя ноги. Носки и тряпки внутри ботинок теперь намокли и натерли ноги до волдырей; он все время смотрел вперед, проходя мимо деревьев, пригорков и каменных оград. Фермы, к которым он подходил, были сожжены, а люди убиты. Неожиданно он обнаружил, что то и дело падает. Если бы только раз или два — то ничего страшного, но падал каждую минуту; и к тому же он заметил, что проходит там, где уже был. Он сделал круг, Повернул туда, откуда пришел, заметил впереди какие-то деревья и пригорки и, спотыкаясь, побрел к ним; потом двинулся к новому путеводному знаку и шел так довольно долго, пока не обратил внимание на примятую траву. Календар сначала не понял, почему все кажется серым; потом до него дошло, что солнце почти село. Он не знал, сколько времени он шел, не знал, сколько прошел миль. Он вообще ничего не помнил; в темноте он упал, почувствовав, что не может стоять. Его колотила мелкая дрожь; лежа на земле, он смотрел вперед на что-то завораживающее; до него не сразу дошло, что это огонь, а когда он это понял, сразу пополз к нему.

Потом ему сказали, что в темную фигуру, которая ползла к лагерю, сначала чуть не выстрелили. Но потом услышали стон и рискнули подождать, пока фигура приблизится. Оказалось, что это всего-навсего мальчишка в лохмотьях, который ползет на руках и на коленях. Он так и не дополз до огня, только протянул руку, ярдах в двадцати от него упал в грязь и больше не шевелился.

Они стояли и рассматривали его, а потом, придя в себя, кинулись на помощь, подняли бесчувственное тело, отнесли к костру. Они нашли шапку солдата союзной армии у него за пазухой, куда он сунул ее, переправляясь через реку. Они содрали с него одежду, завернули в одеяло, согрели у огня, высушили одежду и попытались покормить его, дав горячего питья и мяса, но к мясу он не притронулся.

На следующее утро, когда они выступили, он еще спал. Его уложили в повозку, и он первый раз открыл глаза около полудня. Проснувшись, он бредил, едва притрагивался к питью, снова засыпал и пришел в себя, когда они снова разбили лагерь; только тогда он немного поел, рассматривая их, а они рассказывали ему, где нашли его, и как он чуть не умер. Они также сказали, что он плел что-то о реке, но они ничего не поняли, и стали спрашивать, что же с ним случилось. Ему не хотелось говорить. Он снова впал в забытье, а когда среди ночи проснулся, то соображал достаточно ясно, чтобы понять, что они ничего не знают о его отце, матери и всем прочем, а если узнают, то вряд ли поверят. Так что, проснувшись утром, он рассказал им, что его отец был попрошайкой, что он его потерял, пошел за колонной, чтобы попросить о помощи, попытался переплыть через реку и чуть не утонул. Они только смотрели на него. Он не был уверен, что ему поверили, но никто ничего не сказал.

Календар оставался с ними весь декабрь, вместе с колонной двигаясь на юго-запад, к Саванне; он отставал, отрывался от них, и, когда войска взяли город, он не сразу там оказался. Когда же он тоже вошел в город, то увидел, что могут сотворить шестьдесят тысяч нетерпеливых, грязных, уставших солдат.

Сначала солдаты обчистили салуны и гостиницы, круша все, что попадалось им на пути, а потом заодно уничтожили все остальное, просто ради того, чтобы крушить, — окна, двери, столы, стулья, сдергивали шторы, били зеркала. Солдаты разгуливали по улицам, держа несколько бутылок под мышкой и одну в руке, из которой все время отхлебывали. Они опустошили продуктовые магазины, кухни, пекарни. Между делом набрасывались на женщин. Он все искал повозку или людей, с которыми он пришел, но напрасно. Он видел офицеров, стоявших на перекрестках: они старались не замечать безобразий, а иногда даже принимали в них участие. Ясно, что остановить погром они не могли, даже если бы хотели. Целью марша было проучить южан, а такое дело надо доводить до конца, иначе не подействует. Солдаты, со своей стороны, не собирались прекращать буйства. После нескольких недель почти полной свободы они скоро должны вернуться к дисциплине, и если это последняя возможность побуянить, они ее старались использовать сполна. Женщин хватали прямо на улицах. Шум стоял оглушительный: крики, вопли, отдельные выстрелы; кое-где качались пожары. В конце концов, он уже не мог выносить этого; должно быть, люди, убившие его семью, тоже находились в гуще событий; но ему стало так тошно от этого зрелища, что он не мог заставить себя отправиться на их поиски. К тому же он не был уверен, что их узнает, а тех, кто его недавно спас, он давно потерял. Выйдя из города, он долго кружил по окраинам, пока не наткнулся на базу Шермана. Она располагалась к северу от города, на равнине, откуда было хорошо видно реку и океан. Там были установлены палатки, корали, стояли часовые. Двадцать первого декабря холодно было даже тут, в Джорджии; в лагере жгли костры, и тонкие серые струйки дыма взвивались к небу. И даже в долине шум из города был слышен ему слишком явственно — крики, вопли, одиночные выстрелы, грохот выламываемых дверей и бьющихся окон. Настоящий сумасшедший дом; шум доносился и сюда, от пожаров тянулись большие черные тучи дыма, которые совсем накрыли город. Хорошо, что он ушел оттуда. Он только теперь сообразил, на кого он похож в своих крестьянских отрепьях, в союзной шапке и с грязной физиономией. Что ж, даже трогательный вид. И он знал, что ему необходима помощь, нужна одежда, еда, место, чтобы спать, и раз уж он потерял тех, кто ему помог, придется найти других. Он подошел к часовому и стал его разглядывать. Часовой тоже уставился на него.

• Предыдущая
• 17/42
• Следующая