Проклятый горн - Пехов Алексей Юрьевич - Страница 30

• Предыдущая
• 30/99
• Следующая

Мы не сговариваясь покинули дом, вышли в полутемный, холодный двор, миновали мертвых тигров. И до Свешрикинга шагали в полном молчании.

Когда я закрыл дверь и зажег свечи, Проповедник поднял голову с подушки:

— Тело Господне! Где тебя полночи носило?

— Были дела, — уклончиво ответил я, чувствуя себя так, будто на мне пару часов танцевали все плотогоны Арэо.

— Оно и видно по твоей роже. Во что мы влипли на этот раз?

— Мне нравится это «мы». Обычно ты шарахаешься от всего более-менее сомнительного. Но сейчас не пропустил ничего интересного. — Я снял куртку и бросил ее на стул.

— Позволь мне решать, пропустил я или нет! Святые мощи Аброзия! — Он аж подлетел на кровати, когда из шкафа, точно паук, выбралось Пугало. — Что на твоей башке?!

На башке у одушевленного была шляпа. А к шляпе крепился изгвазданный кровью тигриный хвост. Пугало подошло поближе к свечам, изящно крутанулось на тот случай, если Проповедник не рассмотрел трофей.

— Мерзость какая! — в отвращении скривился старый пеликан. — Ты бы еще дохлую шавку к мундиру приколол!

Одушевленный задумчиво прищурился.

— А это был плохой совет. Если он притащит мертвую собаку, выбрасывать ее предоставлю тебе. И чистить помещение тоже.

Проповедник и сам понял, что сболтнул лишнего и решил вернуться к прежней теме:

— Так что стряслось?..

Выслушал меня он молча и обошелся без куриного кудахтанья, что, признаться честно, редко с ним бывало.

Я подвел итог:

— Шуко узнал о каком-то страже то, чего не следовало знать. Затем этот неизвестный решает прикончить меня — так как боится, что цыган все же успел что-то разболтать. А заодно нанимает нескольких человек, чтобы они убрали хагжита, который продал яд.

— Значит, ты еще в опасности, — на всякий случай уточнил старый пеликан. — Ты ведь жив и можешь что-то знать. Людвиг, тебе надо найти этого стража. Кстати, что там насчет пляшущей крысы? И ифрита. Это ведь черт по-хагжитски?

— Ну, чужая мифология такая вещь, что трактовок у нее может быть несколько. Я склонен считать, что речь шла о темной душе, которая подчинялась стражу.

Он издал звук, точно придавленная лягушка.

— Если так, то нечего удивляться, почему убили Шуко! Но отчего никто из других стражей не заметил этого?!

— Он хорошо скрывался.

— Да тут же магистры, и люди… ну… — Он помахал в воздухе рукой, словно пытался придать весомость своим словам. — Опытные. Такие, как ты. Вы ведь носом их чуете.

— Если они не скрываются. И кто будет искать темные сущности в самом сердце Братства?

— То есть если ты сейчас нарисуешь фигуру…

— То она покажет множественные контакты в округе, — ровным тоном произнес я. — В Свешрикинге, как ты уже знаешь, достаточно темных сущностей, с помощью которых учат детей. Мы ничего не найдем и ничего не докажем. Если он умен, то брал тварь из… назовем это клеткой. А затем просто вернул ее назад.

Проповедник кротко вздохнул:

— Я знаю лишь одно, для тебя непозволительная роскошь находиться в Арденау. Сколько сейчас здесь стражей?

— С учетом того, что в апреле обычно приезжают многие из тех, кто находится в соседних странах? Человек сорок, думаю. Не считая детей, старших учеников и учителей. И будут прибывать еще.

— Найти среди них душегуба, — он хихикнул над таким каламбуром, — очень тяжело. Знай я тебя чуть хуже, предложил бы сбежать, пока он не повторил попытку.

— Но…

— Но так как я знаю тебя гораздо лучше Мириам, советую пошевеливаться и вывести ублюдка на чистую воду, — сурово отчеканил он и хлопнул себя по лбу. — Дева Всеблагая! Мириам! Я совершенно забыл! Она просила тебя зайти к ней. Срочно!

Я выругался. Проповедник — мастер передавать отсроченные важные послания.

— И когда это было?

Он нахмурился, припоминая, произнес неуверенно:

— Часа три назад.

Апартаменты Мириам находились в Гнезде Сойки, на самом верхнем этаже, над спальнями учениц. Они состояли из шести комнат, и, сколько я себя помнил, меня пускали лишь в прихожую да гостиную, по форме похожую на куриное яйцо, заставленную белой мебелью.

Дверь открыл Филхо, старый сухопарый лакей магистра. Он не выглядел заспанным, несмотря на поздний час. Слуга вежливо мне поклонился, хотя я знал, что после моего громкого ухода от Мириам он считает меня едва ли не предателем человечества.

— Вас давно ждут.

Я сделал шаг в сторону гостиной, но он кашлянул, привлекая внимание, и, наклонившись ко мне, попросил:

— Если можно, не сообщайте ей неприятных новостей. Она слишком устает в последнее время. Не в гостиную. Госпожа примет вас в кабинете.

На секунду я даже не поверил услышанному. Довольно неожиданное изменение традиций. Мириам не считала нужным пускать кого бы то ни было в святая святых своего жилища.

Следуя за слугой, я прошел три комнаты и оказался в просторном помещении, с удивлением разглядывая его, так как ожидал совсем иного: дубовых панелей, книжных шкафов до потолка, забитых уникальными томами, гор бумаги и писем на столе, темной мебели, необычного чучела чудовища в углу, в конце концов.

Здесь же были простые белые стены. Настолько белые, что от них становилось холодно и неуютно. Ореховый стол возле окна. На нем я увидел стеклянную чернильницу с золотой крышкой, полную почти до краев; тяжелое бронзовое пресс-папье в виде орла, прижимавшее стопку дорогой хагжитской бумаги; держатель для конвертов; несколько аккуратно лежащих гусиных перьев; перламутровый ножичек для их заточки. Также там были настольные часы, похоже, флотолийской работы — слишком уж миниатюрными, я бы даже сказал, воздушными они казались. Часовщик сделал стенки из хрусталя, скрепил их серебряными плашками, внутри были видны медленно движущиеся золотые шестеренки и сжатая большая пружина.

В углу кабинета стоял кожаный диван, на котором валялось несколько маленьких подушек и скомканный плед.

На стенах висели пять небольших картин. Четыре из них были аляповатыми, с зелеными полями и темными мельницами — рисунки, которые забываешь сразу же после того, как перестаешь на них смотреть.

Пятая, напротив стола, была на религиозную тему, что тоже меня удивило — Мириам таким никогда не увлекалась. На деревянной плашке художник изобразил золотоволосого ангела в серых одеждах, который что-то говорил внимательно слушавшей его девушке. Она держала в руках тяжелый кувшин, до краев полный воды, набранной из источника, возле которого стояла эта парочка. Кроме них на картине я нашел еще шесть человек — пастухи, женщины, несшие собранные колосья пшеницы, купец. Все они валялись на земле с искаженными от плача лицами, зажимая руками уши. На заднем плане полыхала деревня.

Мириам, с растрепанными волосами, в простом вишневом платье, вошла в кабинет, кутаясь в шерстяную шаль. Она заметила мой взгляд, скользнувший по ее лицу, и сказала с насмешкой, в которой я почувствовал и вызов, и горечь:

— Теперь будешь знать, как выглядят старухи, которых мучает бессонница.

Про смертельную болезнь она не упомянула, но эти несказанные слова повисли в воздухе между нами.

— Даже сейчас ты не похожа на старуху.

— Неужели я успела дожить до того дня, когда ты научился льстить? Нравится? — Вопрос был о картине.

— Нет. Удивлен, что ты такое у себя держишь.

— Работа моего самого первого ученика. Его уже давно нет в живых, а полотно не дает мне забыть его. Встреча святой Леонтии с вестником.

— Почему остальные люди выглядят так странно?

— Слова ангела имеют силу, Людвиг. И они не предназначены для чужих ушей. Разве ты не помнишь легенду о двух городах, куда прилетел крылатый вестник, и сказанные им слова оставили лишь руины? — Мириам села за стол, с благодарностью приняла от лакея дымящуюся кружку с травяным отваром и снова заметила мой взгляд.

— Все так плохо? — Следуя ее жесту, я сел на диван, сдвинув в сторону шерстяной плед.

• Предыдущая
• 30/99
• Следующая