Черный вечер (сборник) - Моррелл Дэвид - Страница 24

• Предыдущая
• 24/66
• Следующая

До города добрался без приключений. Стало совсем темно, но в «Мутном глазе» горит свет. Надо же, удача-то какая!

Фортуна — дама непостоянная: через секунду окна стали темными, и на крыльцо вышла официантка. Похоже, дверь закрывает. Я хотел попросить ее задержаться, но так и не решился. Официантка обернулась. Странно! Разве она меня видит? В отличие от всех остальных, женщина со мной заговорила. Голос слабый, некоторые звуки теряются, как у больных заячьей губой или волчьей пастью, но в целом приятный.

— Я смотрела в окно и видела, как вы вернулись.

На улице ни одного фонаря, и я не мог различить ее уродства. Похоже, мне попался нормальный собеседник! Ну, почти нормальный; отрешиться от того, что видел в зеркале, никак не удавалось.

— Машина сломалась, — пояснил я, стараясь держаться как можно естественнее. — Думал, вы еще открыты... Перекусить хотел.

Ответила женщина не сразу.

— Простите, — наконец сказала она, — ресторан закрылся полчаса назад. Я просто не успела вовремя домыть посуду. Ничего горячего не осталось.

— Может, пиво и жареный картофель, пусть холодный, неважно!

— Я уже выручку сдала...

— Не нужен мне ни чек, ни сдача! Заплачу, сколько скажете!

Снова повисла неловкая пауза.

— Жареный картофель и пиво? — переспросила она.

— Да, пожалуйста!

— А ночевать где будете, в машине?

— Да, если не найду гостиницу.

— Не найдете. Вам нужно как следует поесть и выспаться.

Какая странная ночь! Даже сверчков не слышно.

— Я живу одна, — пропела незнакомка. — Можете переночевать в гостиной, а я поджарю отбивные.

— Нет, спасибо, — быстро проговорил я в ужасе от мысли, что придется снова увидеть ее лицо.

— Свет включать не будем, бояться нечего.

— Дело не в этом! Просто неудобно вас затруднять, — соврал я.

— Вы нисколько не затрудните, — с чувством сказала женщина. — Хочу вам помочь! Я всегда в милосердие верила...

Она уходит, нужно быстро принимать решение. Диван — это, конечно, лучше, чем спать в машине! Да еще горячие отбивные...

Но ее лицо... Боже, ну как мне поступить?

Наверное, к такому отношению ей не привыкать. А что бы я на ее месте чувствовал? Милосердие. Она сказала, что верит в милосердие. Может, и мне пора в него поверить? И я пошел за ней вовсе не ради горячих отбивных, а потому, что хотел поступить по-человечески.

Незнакомка жила в трех кварталах от ресторана. Безмолвные силуэты домов, полная тишина, даже ветер стих.

Двухэтажный викторианский дом. Скрипнуло деревянное крыльцо, мы вошли. Хозяйка сдержала слово и не стала включать свет.

— Гостиная прямо и налево; диван у противоположной от входа стены. Располагайтесь, а я отбивными займусь.

Диван оказался необыкновенно мягким и уютным. Я с наслаждением вытянул ноги. В кухне наверняка горел свет, но до меня не доходил даже слабый отблеск, только шипение и умопомрачительный аромат жарящегося мяса. Вроде хозяйка идет...

— Я не спросила, какие отбивные вы любите, поэтому приготовила средние: без крови и без румяной корочки.

— Великолепно! — Я так проголодался, что мог проглотить и быка.

Не включая свет, женщина поставила передо мной поднос, а потом принесла отбивные, хлеб, масло, соус и пиво. Я уничтожил все в мгновение ока. Очень вкусно, великолепно, божественно, восхитительно!

Едва сдержался, чтобы не облизать пальцы. Наверное, тарелка блестела, но в темноте не разглядишь.

Присевшая на стул хозяйка молчала.

— Очень вкусно! — блаженно щурясь, проговорил я. — Как мне вас отблагодарить?

— Вы уже отблагодарили.

О чем это она? На полный желудок всегда туго соображаю.

— Вы так и не спросили.

— О чем не спросил? Не понимаю...

— Еще как понимаете! Вам ведь не терпится узнать...

— Узнать?

— Почему местные жители так уродливы?

По спине побежал холодок. Мне действительно хотелось узнать. Город необычный, люди, мягко говоря, странные. Однако я сдержал любопытство. Эта женщина так добра! Зачем лишний раз заострять внимание на ее уродстве? Выбившееся из-под контроля воображение услужливо нарисовало то, что я несколько часов назад видел в зеркале: один глаз, челюсти вообще нет, вместо носа две прорези, огромные чирьи.

Меня затошнило, и не только от воспоминаний. Кажется, в животе началась революция, будто я не сочную отбивную, а улей проглотил.

— Все дело в грехах, — проговорила женщина.

Я испуганно заерзал.

— Давным-давно, в Средние века, некоторые священники бродили по деревням. Вместо того чтобы слушать исповеди, они очищали души. Каждый из селян приносил что-нибудь из еды и ставил на стол. Священник шептал молитвы, и грехи жителей деревни переходили в еду.

Безотчетный страх захватил меня в ледяные объятия, я почувствовал вкус желчи.

— А потом начинался пир, священник съедал чужие грехи.

В мелодичном голосе столько ненависти, что хотелось бежать без оглядки.

— Люди знали, что ради них священник обрекает себя на страдания, и щедро платили. Естественно, находились и скептики, считавшие, что это чистой воды жульничество. Они ошибались.

Женщина встала.

— Потому что доказательство было налицо в прямом и переносном смысле. Грехи словно расползались по телу священника и, стремясь вырваться, уродовали его.

Со стульчика, где сидела хозяйка, послышался какой-то шорох.

— Грехи умели есть не только священники, но и некоторые женщины, — негромко проговорила она. — Вот только что делать, если грехоед сам захочет очистить свою душу? Как избавиться от своих и чужих грехов? Передать другому, вернее, скормить.

— Вы сумасшедшая! Выпустите меня отсюда!

— Потерпите, совсем чуть-чуть осталось.

Вот откуда шорох, она спичку зажигает. Появилось тоненькое пламя, а мой живот тем временем разрывался от боли.

— Целый город грехоедов! Люди нас чураются, а мы страдаем за тысячи, миллионы спасенных душ!

Женщина зажгла свечу и встала предо мной. Заглянув в ее лицо, я словно окаменел, но на этот раз совсем по другой причине — увидев красавицу с роскошными длинными волосами и лоснящейся кожей.

— Нет, боже мой! — закричал я. — Ты что-то подсыпала в еду...

— Я все объяснила!

— Думаешь, я верю в этот бред? — Я попытался встать, однако ноги не слушались. Мое тело будто расширялось, корчилось, извивалось. Перед глазами все плыло. — Что это? ЛСД? Мескалин? У меня галлюцинации... — Собственный голос доносился словно издалека.

Я съежился от страха, а прекрасная хозяйка приближалась, хорошея с каждым шагом.

— Как давно меня никто не хотел! Еще бы, такое уродство...

Границы реальности расплылись. Женщина скинула одежду, обнажив грудь, округлый живот, гибкие бедра...

В ту секунду я даже о боли в животе позабыл — так сильно ее хотел.

Не в силах укротить свою страсть, мы упали на пол. Боже, мы урчали, царапались, извивались, как маньяки-садомазохисты. Когда моя голая спина ударилась о ножку стола, я закричал — не от боли, а от удовольствия.

Сейчас, сейчас все кончится, но она меня не отпускает! Надо же, грехи мне всучила, а все ей мало...

— Съешь меня, съешь! — молила женщина, прижимаясь ко мне.

Я потерял сознание.

Через два дня полиция Небраски нашла меня на федеральной автостраде номер 80 без сознания, абсолютно голым.

Говорят, я обгорел на солнце. Ничего не помню, потому что очнулся в больнице Айова-Сити.

В палате для буйно помешанных.

Врачи лгут, утверждая, что я не урод. Тогда, спрашивается, зачем меня держат взаперти и не дают зеркало? Почему медсестры шарахаются, а еду приносят в сопровождении вооруженной охраны? На окнах решетки, но ночью я ухитрился рассмотреть свое отражение. У меня нет подбородка, только один глаз, а вместо носа прорези. Я наказан. Наказан за грехи всего человечества.

В детстве меня растили добрым католиком, повзрослев, я отошел от веры, тем не менее помню, чему учили в воскресной школе. На исповеди говорят примерно так: «Благослови меня, святой отец, ибо я согрешил. В последний раз исповедовался... — нужно назвать дату последней исповеди, затем рассказать о грехе и закончить словами: — Прости мне этот и все остальные грехи». Итак, прости меня, господи, за все грехи, хоть я их и не совершал. Это не мои грехи!

• Предыдущая
• 24/66
• Следующая