Выпусти птицу! - Вознесенский Андрей Андреевич - Страница 7

под поволокой фраз,

под службой, под фатой…

Свежо быть молодой,

нырнуть за глубиной

и неотрубленной

смеяться головой!..

…Я в южном полушарии

на спиночке лежу –

на спиночке поджаренной

ваш шар земной держу.

«Проснется он от темнотищи…»

* * *

Проснется он от темнотищи,

почувствует чужой уют

и голос ближний и смутивший:

«Послушай, как меня зовут?»

Тебя зовут – весна и случай,

измены бешеной жасмин,

твое внезапное: «Послушай…» –

и ненависть, когда ты с ним.

Тебя зовут – подача в аут,

любви кочевный баламут,

тебя в удачу забывают,

в минуты гибели зовут.

Свет вчерашний

Все хорошо пока что.

Лишь беспокоит немного

Ламповый, непогашенный

свет посреди дневного.

Будто свидетель лишний

или двойник дурного –

жалостный, электрический

свет посреди дневного.

Сердце не потому ли

счастливо, но в печали?

Так они и уснули.

Света не выключали.

Проволочкой накалившейся

тем еще безутешней,

слабый и электрический

с вечера похудевший.

Вроде и нет в наличии,

но что-то тебе мешает.

Жалостный электрический

к белому примешался.

«Теряя свою независимость…»

* * *

Теряя свою независимость,

поступки мои, верней, видимость

поступков моих и суждений,

уже ощущают уздечку,

и что там софизмы нанизывать!

Где прежде так резво бежалось,

путь прежний мешает походке,

как будто магнитная залежь

притягивает подковки!

Безволье какое-то, жалость…

Куда б ни позвали – пожалуйста,

как набережные кокотки.

Какое-то разноголосье,

лишившееся дирижера,

в душе моей стонет и просит,

как гости во время дожора.

И галстук, завязанный фигой,

искусства не заменитель.

Должны быть известными – книги,

а сами вы незнамениты,

чем мина скромнее и глуше,

тем шире разряд динамита.

Должны быть бессмертными – души,

а сами вы смертно-телесны,

телевизионные уши

не так уже интересны.

Должны быть бессмертными рукописи,

а думать – кто купит? – бог упаси!

Хочу отреченья простого

от черт, мне приписанных публикой.

Монархия первопрестольная

в душе уступает республике.

Тоскую о милых устоях.

Отказываюсь от затворничества

для демократичных забот –

жестяной лопатою дворничьей

расчищу снежок до ворот!

Есть высшая цель стихотворца –

ледок на крылечке оббить,

чтоб шли обогреться с морозца

и исповеди испить.

«Наш берег песчаный и плоский…»

* * *

Наш берег песчаный и плоский,

заканчивающийся сырой

печальной и темной полоской,

как будто платочек с каймой.

Направо холодное море,

налево песочечный быт.

Меж ними, намокши от горя,

темнея, дорожка бежит.

Мы больше сюда не приедем.

Давай по дорожке пройдем.

За нами – к добру по приметам –

следы отольют серебром.

Пасата

Купаться в шторм запрещено.

Заплывшему – не возвратиться.

Волны накатное бревно

расплющит бедного артиста!

Но среди бешеных валов

есть тихая волна –

         пасата,

как среди грома каблуков

стопа

   неслышная

        босая.

Тебя от берега влечет

не предрассудок бесшабашный,

а ужасающий расчет –

в открытом море

        безопасней.

Артист, над мировой волной

ты носишься от жизни к смерти,

как ограниченный дугой

латунный

     сгорбленный

           рейсфедер!

Но слышит зоркая спина

среди безвыходного сальто,

как зарождается волна

с протяжным именем – пасата.

«Пасата,

    возвращающая волна,

              пасата,

запретны мои заплывы,

           но хлынула тишина

возврата,

я обожаю воду –

       но что она без земли?

                Пустая!

Я обожаю свободу –

          но что она без любви,

пасата?

Неси меня, пока носишь,

           оставишь на берегу, –

будь свята!

Я встану

    и, пошатываясь,

          тебя поблагодарю,

но ты растворишься в море,

          не поглядев,

               пасата…»

«Память – это волки в поле…»

* * *

Память – это волки в поле,

убегают, бросив взгляд, –

как пловцы в безумном кроле,

озираются назад!

«Ты поставила лучшие годы…»

* * *

Ты поставила лучшие годы,

я – талант.

Нас с тобой секунданты угодливо

развели. Ты – лихой дуэлянт!

Получив твою меткую ярость,

пошатнусь и скажу как актер,

что я с бабами не стреляюсь,

из-за бабы – другой разговор.

Из-за Той, что вбегала в июле,

что возлюбленной назвал,

что сейчас соловьиною пулей

убиваешь во мне наповал!

Охотник

Я иду по следу рыси,

а она в ветвях – за мной.

Хищное вниманье выси

ощущается спиной.

Шли, шли, шли, шли,

водит, водит день-деньской,

лишь, лишь, лишь, лишь

я за ней, она за мной.

Но стволы мои хитры,

рыси – кры…

Олень по кличке «Туманный Парень»

Ты отвези меня, Туманный Парень,

к оленям вольным от недотык!

Почти до наста,

       объятый паром,

дымится

    вывалившийся

          язык.

Безмолвье тундровое фарфорно.

И слева вздрагивает бегом,

как сбоку

    зеркальце

         у шофера,

опальный воздух над языком.

Как испаряются, дрожат рогами

стада оленьи издалека!..

Так жук на спинке

         сучит ногами,

цепляя воздух и облака.

Олени вольные,

       примите с ходу!

Въезжаем в стадо, взрыхлив снега.

Четырехтысячная свобода

тебя обнюхает, как сынка.

И вдруг умчатся, ружье учуя…

Туманный Парень –

          опасный гость.

Пахнет предательством

          избыток чувства.

Не зря есть в сердце оленьем кость.

Как солнце низко,

         Туманный Парень!

Доисторическая тоска

стоит, как радуга,

         испаряясь,

немою

   музыкой

       с языка!

Жизнь не туманна – она железна.

Нам мотонарты кричат в снегу,

будто оранжевые

        жилеты

людей,

   работающих в пургу.

Стихи о чистоте

Целуется при народе

с танцором нагая подруга…

Ликуй, порнография плоти!

По есть порнография духа.

Докладчик порой на лектории,

распарившись как стряпуха,

раскроет аудитории

свою порнографию духа.

Искусство он поясняет,

лишенный и вкуса и слуха.

Такого бы постеснялась

любая парижская шлюха!

Подпольные миллионеры,

когда твоей родине худо,

являют в брильянтах и нерпах

свою порнографию духа.

Напишут чужою рукою

статейку за милого друга.

Но подпись его под статьею

висит порнографией духа.

Когда на собрании в зале

неверного судят супруга,

желая интимных деталей,

ревет порнография духа.

Как вы вообще это смеете,

как часто мы с вами пытаемся

глядеть при общественном свете,

когда и двоим – это таинство…

Конечно, спать вместе не стоит,

но в скважине голый глаз

значительно непристойнее

того, что он видит у вас.

Клеймите стриптизы экранные,

венерам закутайте брюхо.

По все-таки дух – это главное.