- Вознесенский Андрей Андреевич - Страница 15

И услышать: «Дышит!» —

из иных времен.

В озере присниться

или на реке,

нефтяному принцу

отказать в руке.

Почему не верим?

Подо что заем?

Почему царевен

наших продаем?

Открытка

Что тебе привезти из Парижу?

Кроме тряпок, т. д. и т. п.

Пожелтевшую нашу афишу

И немного тоски по тебе.

Небогатые это подарки.

Я в уме примеряю к тебе

Триумфальную белую арку,

Словно платье с большим декольте.

~~~

Энергиею переполненный,

шагаю в тусклом свете дня.

Душа, как шаровая молния,

ударит в небо из меня.

Я так измучен этой жгучей,

наичернейшей из свобод.

И так легко! И луч из тучи

торчит, точно громоотвод.

К барьеру

(На мотив Ш. Нишнианидзе)

Когда дурак кудахчет над талантом

и торжествуют рыцари карьеры —

во мне взывает совесть секундантом:

к барьеру!

Фальшивые на ваших ризах перлы.

Ложь забурела, но не околела.

Эй, становитесь! Мой выстрел — первый!

К барьеру!

Бездарность славословит на собранье,

но я не отвечаю лицемеру,

я пулю заряжаю вместо брани —

к барьеру!

Отвратны ваши лживые молебны.

Художники — в нас меткость глазомера —

становимся к трибуне и к мольберту —

к барьеру!

Строка моя, заряженная ритмом,

не надо нам лаврового венца.

Зато в свинцовом типографском шрифте

мне нравится присутствие свинца…

Ко как внезапно сердце заболело

и как порой бывает не под силу —

когда за гранью смертного барьера

жизнь пахнет темнотой и апельсином…

Классицисту

Ваш стиль классично-скопидомен,

глядите тухло-глубоко,

у рафаэлевской мадонны

от вас свернется молоко.

~~~

Ах, переход в полосках белых

асфальта между двух канав!..

Лежала улица и пела,

кусок тельняшки показав.

Тебе

(На мотив А. Йожефа)

Я так люблю Тебя,

когда плечами, голосом, спиною

меня оденешь Ты собою,

как водопадная вода!

Я обожаю быть внутри

Твоей судьбы. Твоих смятений,

неясный шум

Твоих артерий

как сад растущий раствори.

Да будет плод благословен

Твоего тонущего лона!

Из всех двуногих миллионов

Ты мною выбрана затем.

И легкие, как два куста,

в Тебе пульсируют кисейно.

Я слышу печень и кишечник,

ты вся священна и чиста.

За что же жребий мне такой.

Я родился, чтоб утром рано

увидеть руку со стаканом,

с Твоею жилкой голубой.

~~~

Соловьиная перспектива!

Словно точку поняв свою,

люди, фары, заборы, ивы

устремляются к соловью.

Я живу в Твоей перспективе,

с Твоим именем на губе.

Все, что в жизни происходило,

перекрещивается в Тебе.

Но как тянет все примитивней

расширяющийся закон,

где обратная перспектива

новгородских вольных икон…

Март

С Черемушкинского рынка

в Москву прилетает весна,

Ходынка!

В сугробах страна.

Но женщина в красной косынке

одела в аэропорту

бутоны тюльпанов в резинки,

чтоб предохранить красоту.

Рука 44-го года

И. Г.

Торчала среди Европы, блестя ободком кольца,

из засыпанного окопа

рука твоего отца.

Протягивалась к жизни

из глуби небытия

мертвая, во вздутых жилах

отцовская пятерня.

Ее солдат проходивший

ударил концом штыка.

И судорогой закричала дернувшаяся рука!

Живой! Сверкнули лопаты.

Он жив до сих пор, мужик,

со шрамом в рукопожатье.

Спасибо, жестокий штык!

Вы жали ли руку Времени?!

Вы жали ли руку Христу?!

По скользкому шрамику кремния

узнаете руку ту.

Вот почему в испарине судорогою лица

ко мне через стол уставленный

ты клонишься, сын отца.

И побледнеют женщины. Запнется магнитофон.

В столе откроется трещина Времен.

И, содрогая недра, зовет тебя и меня,

из земли протянута к небу,

отцовская пятерня.

Предсмертная песнь Резанова

Я умираю от простой хворобы

на полдороге,

на полдороге к истине и чуду,

на полдороге, победив почти,

с престолами шутил,

а умер от простуды,

прости,

мы рано родились,

желая невозможного,

но лучшие из нас

срывались с полпути,

мы — дети полдорог,

нам имя — полдорожье,

прости.

Родилось рано наше поколенье —

чужда чужбина нам и скучен дом.

Расформированное поколенье,

мы в одиночку к истине бредем.

Российская империя — тюрьма,

но за границей та же кутерьма.

Увы, свободы нет ни здесь, ни там.

Куда же плыть? Не знаю, капитан.

Прости, никто из нас

дороги не осилил,

да и была ль она,

дорога, впереди?

Прости меня, свобода и Россия,

не одолел я целого пути.

Прости меня, земля, что я тебя покину.

Не высказать всего…

Жар меня мучит, жар…

Не мы повинны

в том, что половинны,

но жаль…

1982

Как метель бы ни намела,

на машинах, летящих мимо,

есть счастливые номера.

Я люблю гадать на машинах.

Что сулишь в Новый год, Москва?

Что ты хочешь, чтобы я понял?

19-82,

по идее, счастливый номер.

Из суммарности этих цифр —

справа десять и слева десять —

проступает великий шифр?

Будьте, люди, счастливы, дескать.

Я хочу, чтобы повезло

пешеходам московских улиц,

чтобы не подвело число,

или просто — чтоб улыбнулись.

Чтобы правда была права.

Чтобы дома все было в норме.

19-82,

по идее, счастливый номер.

Я хочу, чтобы нам с тобой

не солгали автомобили,

чтобы свет царил да любовь.

Это главное — чтоб любили.

Чтоб любовь не была мертва,

чтобы каждый дарил, ликуя,

в год по 1982

полноценных поцелуя.

Чтоб не гнула людей беда,

чтоб ловились сельдь и омуль.

19-82,

по идее, счастливый номер.

Заметает снег номера,

суеверье XX века.

Чтоб примета не подвела,

очень хочется верить в это.

Чтобы крохотный шар Земли

не сожгли глобальные взрывы.

Чтобы люди не подвели

эти с виду счастливые цифры.

Штиль

Вторую ночь без всякой дрожи

под круглой красною луной

отвесно врезана дорожка

неумолимою рукой.

Ты говоришь: «То зодчий ада,

чтобы задумалась толпа,

нас тешит планом и фасадом

огненновидного столба».

~~~

Безоблачное небо.

Вороны черный зонт.

Сверкнул, как ручка, клюв.

Где спрятаться, свернув?

Грузинский храм

У храма, где погода голубая,

я деревце ореха посадил.

«Тимотес, — повторяю я. — Убани,

ты — самых синих фресок монастырь».

Я через год вернулся.

Древо это растет наклонно, ствол перекося.

Оно тянулось к фресковому свету,

чей синий пересилил небеса.

Три синих

(Послесловие к трехтомнику)

Прощайте, три тома,

Вы синими родились.

Прощайте, три дома —

Жизнь — Смерть — Высь.

Бог, видно, прошляпил,

на вас ледерин не учел —

одел вас в оставшийся штапель,

ошибочной сини клочок!

Прощайте, три синих!

Кого я на вас подпишу?

Непереносимо,

что кто-то идет к стеллажу.

Спустя сто лет точно

возьмет гениальный сопляк,

сверкнув голубою пощечиной,