Шерлок Холмс. Новые заметки доктора Ватсона - Резник Майкл (Майк) Даймонд - Страница 11

Энн внимательно слушала его рассказ, как будто пытаясь понять, какую роль она сыграла во всем этом.

— Он попросил у отца моей руки, и отец согласился. У меня не было выбора — я любила Гарри, но мой отец и слушать бы не захотел о такой партии для меня. Нам нужно было бежать… нам просто нужно было сбежать, и тогда ничего этого не произошло бы…

— Теперь уже ничего не исправить, — мягко произнес Гарри. — Для нас — на какое-то время — все в конечном итоге разрешилось хорошо. По крайней мере, до настоящего времени. Итак, вот что произошло. Я был вне себя от ярости — я избавил Линча от финансовых затруднений, я помог семье Энн получить доход, а все обернулось против меня же, и это меня бесило. Поэтому я сам изготовил подделку — плохую копию нескольких страниц, которые я видел у Линча до этого. Я знал достаточно о манере его работы, о его методах, чтобы это приняли за его труд. И я хотел, чтобы эту работу сочли не соответствующей требованиям. Я показал эту подделку в своей фирме, сказав, что она поступила из того же источника, что и другие раритеты, но что эта заставляет сомневаться в подлинности других, и спросил, что мне теперь делать. Ну, это разорило Линча, да. Были досконально изучены все его работы, и неожиданно всплыли все изъяны и исторические несоответствия, пусть и мелкие. Разразился скандал. Дело дошло до судов, ему пришлось возместить семье Кенни убытки, насколько это было возможно, ведь он вновь погряз в долгах. Нечего и говорить, что помолвка также была расторгнута. Мы с Энн сблизились в это непростое время, ведь руководство фирмы, естественно, отказалось от моих услуг, несмотря на то, что было одурачено так же, как и все. Мне сказали, что я виноват в том, что подделки попали на рынок. И они были правы, но быть обвиненным в глупости гораздо лучше, чем сесть в тюрьму, как мне казалось. — Он замолчал и потупил взгляд, вспоминая, очевидно, о том, какое проявил малодушие.

— Но вы все изменили, — вставил я, вспомнив слова оценщика. — Вы создали рынок подделок, которые сами по себе являлись произведением искусства.

Гибни кивнул.

— Да, но… В общем, он уехал к тому времени. Он пришел ко мне перед тем, как отправиться в Англию. Рассказал, что подстроил свою собственную смерть, чтобы избежать тюрьмы, подделал свидетельство о смерти и все такое, и теперь вынужден бежать. Он грозился убить меня за то, что я растоптал его. Но у него не хватило смелости, и он ушел в сильном раздражении, сказав, что еще встанет на ноги и покажет, на что способен.

Гибни потянулся за шляпой, висевшей на спинке стула, как будто вспомнив, что его собственное бегство, в отличие от побега Виктора Линча из Ирландии, все еще было возможным. Но он продолжил:

— К тому времени я уже слабо различал, что хорошо, а что плохо. Один человек охотится на другого, говорил я себе, ну что ж, так тому и быть. Надо было действовать по принципу: съешь сам или съедят тебя. Если бы я не сделал всего этого, Линч так никогда бы и не преуспел; но если бы я не помешал ему, он отобрал бы у меня Энн. Наш мир — борьба, и пусть победит сильнейший — иногда это один, иногда другой. Вот что я говорил себе. И я не видел ничего плохого в том, что разжился за счет его работ. Он тоже получил за них деньги и собирался заработать еще больше в Лондоне; почему бы и мне этого не сделать? Почему нет? Поэтому я расхваливал подделки, говорил всем, что они сами по себе тоже произведения искусства. Что их автор мертв, и это делает их еще более привлекательными. Мистер Кенни рискнул и разрешил мне выставить одну из них на рынок, и она была продана. И тогда коллекция вновь начала чего-то стоить, что не могло не радовать мистера Кенни. Я вновь встал на ноги, восстановил свою репутацию — отстроил ее заново, фактически с нуля. Я основал собственную фирму и женился на Энн. И мы жили прекрасно.

— Но вскоре вы передумали, — подсказал я, потому что он снова неловко замолчал.

Гибни теребил шляпу в руках, как это делал бы парень, который мог себе позволить накрыть голову лишь дешевой фетровой шляпой. Тяжелый шелк, к которому привыкли богатые люди, не подчинялся виноватым движениям рук, которые помнили, каково это — быть бедным.

— Да, я передумал. Я подумал, что смог бы найти его в Лондоне. — Он выдержал паузу и сказал: — И я нашел.

— Но это не конец истории, — сказал Холмс довольно сурово, словно мы все забыли, что это привело к смерти, разрушившей все.

Создалось впечатление, что теперь Гибни впал в транс. Жена не стала тревожить его, лишь пересела на ручку стула и погладила его по плечу.

— Я не мог поверить, что он живет в таком месте. Он был болен, я видел это. Было такое ощущение, что его вымышленная смерть понемногу становится реальностью. Что-то в пигментах, как сказал он, — свинец или ртуть — было ядом замедленного действия. Он знал об этом на протяжении многих лет и старался держаться подальше от этих веществ, но когда с ним случился провал, он начал использовать их снова.

Все материалы были у него там же, в квартире, он платил за них подделыванием юридических документов, контрактов для менял и тому подобным. Это было искусство, говорил он. Он не мог смириться, что никто не увидит его искусство, никто не оценит его. Он, как дракон, сидящий в своем тайном логове, прожил все эти годы наедине со своими рукописными книгами, полагая, что никто не поймет их. Поэтому он дал объявление, предназначавшееся мне, и подделал письма от моего имени. Как я полагаю, он думал, что я единственный человек, который сможет понять их, единственный человек, который знал, что он жив и который не засадит его за решетку за то, что он сделал. Он не знал… — Голос мужчины дрогнул, и он тяжело закашлялся, словно пытаясь через силу выговорить следующие слова. — Он не знал, что все изменилось, что его работы стали ценными. Он не знал, сколько денег мог бы заработать благодаря тому, что когда-то подстроил свою смерть.

— Вы рассказали ему? — чуть ли не шепотом спросил Холмс.

Гибни кивнул, вздрогнув от воспоминаний и моргая, словно от лучей слишком яркого источника света.

— Он ужасно разозлился, правда. Сказал: «Чтобы получить то, что мне причитается, я должен быть мертвым! Разве ты не видишь, что я уже умер, умер для этого мира, умер для всех моих мечтаний?» Он схватил со стола свой перочинный нож, тот, каким точат перья. Я испугался, что он замахнется на меня, но он шагнул к каминной полке и со злостью вырезал на ней свои инициалы. «Тогда пусть это будет моим жалким наследством. Моя последняя подпись!» Он вел себя странно. Я думаю, яд повлиял на его мозг. Он начал носиться по комнате, разбрасывая книги, бросая в огонь все, что только мог схватить. Я пытался остановить его. Я поднял кочергу, чтобы вытащить книги из пламени, а он схватился за другой ее конец… и… и… он, должно быть, споткнулся, так как повсюду под ногами валялись книги… он упал вперед… — У него вырвался крик ужаса, который постепенно перешел в стон, а Энн в это время гладила его волосы и что-то нежно шептала.

Здесь нам уже нечего было делать. Мы оставили их вдвоем, чтобы они могли вернуться в Ирландию к руинам своей жизни. И хотя Холмс внес это дело в свой блокнот под буквой «В», я не буду публиковать описание этой истории до тех пор, пока мне не позволят этого оставшиеся в живых участники событий. Незачем, на мой взгляд, еще больше травмировать их, я согласен с Холмсом — за свою несправедливость и подозрения они получили сполна.

А что касается тайны, то это убийство должно было остаться нераскрытым делом Холмса. Холмс доложил инспектору Барни, что вещественные доказательства и беспорядок в комнате, так же как и угол входа кочерги в тело, свидетельствуют, что смерть наверняка произошла в результате несчастного случая. Он установил, что было обнаружено тело Виктора Линча, который, несмотря на официальное мнение, был жив. Мы оставили несколько вопросов без ответа и сохранили в тайне имя человека, который после сожжения своей собственной пропитанной кровью одежды — из страха быть обвиненным в несовершенном им убийстве — ушел в другом пиджаке Линча.