Будь моим сыном - Печерский Николай Павлович - Страница 21

• Предыдущая
• 21/34
• Следующая

Смотрела за окошко и, наверно, думала: какие странные и непонятные еще встречаются люди — фасонят или в са­мом деле не любят вкуснейшей в мире штуки, сахара...

Седьмой день лежал Ванята в постели, глотал противную микстуру. Ребята валом валили к нему. Уйдет один, и снова скрипит дверь, шелестят свертки с подношениями. И кажет­ся, совсем не друзья были, а вот поди ж ты!

Забрел как-то в полдень к нему и Ваня Сотник. Он за­метно похудел, вытянулся и как будто бы повзрослел. Ком­бинезон Сотника был в темных, расплывшихся пятнах, насквозь пропах машинным маслом, землей и степным солн­цем. Сотник протянул Ваняте темную и тоже замасленную руку и строго сказал:

— Я на минуту. За подшипниками послали. Запарка у нас там... Как живешь?

— Тебе что — интересно?

— Просто так. Тоже скажешь!

— Чего спрашиваешь, если просто так?

Сотник посмотрел на табуретку, хотел сесть, но пере­думал.

— Узнать пришел. Ты ж больной. Температура, го­ворят...

— Ну и больной. Лекарства вон пью. Видишь?

— Я не про лекарства. Тоже скажешь!

— А других новостей нет. Были — и все вышли...

— Чудной ты, — задумчиво сказал Сотник. — Право сло­во, чудной...

— Какой есть.

— Вижу! Верно парторг сказал — как дикобраз!

Ванята даже зубами заскрипел.

— Он не так говорил! Не ври!

— А ты что — подслушивал? Раз говорю, значит, знаю...

— Много ты знаешь — оргвопрос! Я еще на станции по­нял, какой ты!.. Единоличник!

Глаза Сотника потемнели. На щеках — справа и слева — заиграли тугие желваки.

— Ну ладно, если так, — глухо сказал он. — Я думал, ты парень серьезный... Я пошел. Мне тут некогда треп раз­водить!

— Я разве держу! Иди... В болото опять не свались...

— Тебя позову выручать. Ты, вижу, бедовый на язык!..

Он постоял еще минуту возле кровати, вспомнил что-то, отстегнул «молнию» на верхнем кармане. Покопался там и положил на табуретку конфету в тонкой засаленной обертке.

— Бери вот. И так опаздываю...

Сотник ушел. Ни слова не сказал про тот случай на свекле. Жалеет! Очень ему нужна такая жалость!

Ванята взял конфету Сотника за хвостик, будто мышь, повертел и, от нечего делать, начал отдирать прилипшую насмерть бумажку. Конфета была твердая и безвкусная, как подшипник, за которым приехал в деревню Сотник. Ванята перекатывал «подшипник» от щеки к щеке, не переставая думать о Сотнике и вообще о своей жизни в Козюркине.

Конфета не убывала. Не прибавилось в этой странной ве­щи и вкуса. Ванята смотрел на ворох гостинцев, которые притащили ребята, и грустно улыбался. Пора кончать с этой болезнью. Так и вообще можно опуститься и стать нахлеб­ником у общества...

На крыльце послышался топот шагов и пыхтение. Это пришел Пыхов Ким. В Козюркине, да видно и в других селах, в дом не стучат, не спрашивают разрешения. Открыто — значит, заходи, а закрыто — стучи или заглядывай в окош­ко, что там в избе и как. Ким тоже вошел без спросу. Под рукой у него был какой-то огромный, в полметра длиной, сверток.

— Чего приволок — бревно? — спросил Ванята.

— Не, это макароны-соломка. Бери!..

Ванята рассмеялся.

— У матери спер?

— Нет. Я матери говорю: «Я снесу чо-нить Ваняте», а она говорит: «Ну снеси чо-нить». Ну, я и взял...

— Зачем же мне соломка, садовая твоя голова?

Пыхов Ким немножко обиделся.

— Сваришь, — нетвердо сказал он. — Мать из райцентра привезла. Там прямо нарасхват...

— Ладно, садись, — разрешил Ванята. — Соломку потом отнесешь. У нас у самих есть. Что там на ферме — бе­лят?

— Ага, белят... Нам теперь учителя прислали. Ивана Григорьевича. Историю преподает. Во человек! Ты скорей болей. У нас теперь порядочек!

— Прижимает учитель?

— Нет. Он законный! Газетки в перерыв читаем. По оче­реди. Сначала один, потом другой. Потом Иван Григорьевич объясняет. Я тоже читал...

Ванята вспомнил свой недавний сон, поглядел на Пыхова Кима и улыбнулся.

— Ты правда шиворот-навыворот умеешь?

Ким смутился, но тут же понял, что Ванята спрашивает без подковырки.

— Умею... Давай газету!

Ким потянул с табуретки газету, перевернул ее вверх ногами, прицелился глазом и быстро, без запинки прочи­тал:

— «Встреча прошла в обстановке доверия и понимания общих задач координации усилий в этом важнейшем на­правлении...»

Ванята слушал и улыбался. Ну и Ким! Хоть в цирке его показывай!

— Ну, а еще что там? — спросил Ванята, когда Пыхов Ким закончил чтение.

— Там такое делается — ужас!

— Ну?

— Я ж тебе говорю: там теперь полный матриархат. Марфеньку бригадиром выбрали. Знаешь, что такое матри­архат?

— Немножко...

— Это когда женщины власть забирают. В словаре сам читал. В древности так было.

— Теперь, что ли, древность?

— Нет, теперь новый матриархат... Когда бригадира вы­бирали, я говорил: «Зачем нам бригадир? Можно и без бригадира обойтись». А Иван Григорьевич говорит: «Надо, чтобы у вас своя полная власть была». Вот и послушай его... А тогда я сказал: «Давайте Ваняту выберем», и он сказал: «Пузырев больной, Заглазно нельзя». — Пыхов Ким огор­ченно вздохнул и признался: — Совсем со мной не счи­таются!

Ванята похлопал невезучего Кима по колену.

— Ладно, не переживай... Задрала Марфенька нос?

— Не говори! Как милиционер! Только уйдешь куда, уже кричит: «Где Пыхов Ким?» Матриархат, в общем...

Ким поглядел на часы, которые беспечно тикали на сте­не, и руками взмахнул.

— Ух ты ж! Два часа прошло. Она ж мне!..

— Где тебя носило?

Пыхов Ким вздохнул, погладил рукой мокрую голову.

— На речке, Только два раза мырнул.

— Сбежал с фермы?

— Нет. Я ж ей сказал — к больному. Я побежал. Лад­но? Ты лежи тут...

Пыхов Ким снова погладил свою рыжую мокрую голо­ву, но с места не тронулся. Ему не особенно хотелось на ферму, и он с удовольствием полежал бы в кровати вместо Ваняты или еще раз «мырнул» с кручи в синюю прохладную речку.

— Ну иди, — сказал Ванята. — Соломку в шкафчик спрячь. А то мать увидит. Завтра заберешь.

Пыхов Ким открыл дверцы шкафчика, стал заталкивать в угол макароны. Что-то свалилось с полочки и подозритель­но зазвенело.

— Разбил чего?

Пыхов Ким запыхтел, начал вслепую шарить в шкаф­чике.

— Блюдце, кажись. Ты не бойся, я спрячу.

Он вынул белые с голубой каемкой осколки, затолкал поровну в каждый карман и задом пошел к двери.

— Ты не бойся. Я их в яму фугану...

После Кима посетителей не было. Наверно, ребята кон­чили работу и теперь купались в речке. Ванята открыл книжку, почитал немного и незаметно для себя уснул. Когда он проснулся, в избе было темно. За окошком мерцали дале­кие неяркие звезды. Изредка на улице слышались чьи-то шаги. Постоят возле темной избы и идут дальше.

«Ко мне?» — загадывал Ванята. Нет — мимо и мимо. Это возвращались с работы колхозники. Но вот — снова ша­ги. Ближе и ближе. Звякнула на калитке щеколда, заскри­пели под ногой ступеньки.

— Эй, кто тут живой? Отвечай!

Ванята узнал голос Платона Сергеевича, обрадовался.

— Я тут живой. Заходите!

— Не вижу ничего. Есть в этой избе выключатель?

— Возле двери. Вот там...

Парторг пошарил в темноте рукой, включил свет.

— Живой, значит?

— Ага, садитесь...

— Матери нет?

— Скоро придет. Вы подождите.

Платон Сергеевич сел возле Ваняты, положил на согну­тое колено худую костлявую руку.

— На службу когда выпишут? — спросил он.

— Не пускает докторша.

— Ну ничего. Врачей слушать надо. Они...

— Все слушают, что ли?

Платон Сергеевич понял намек.

— Я не в счет. Такой характер...

— У меня тоже...

— Да ну?

Парторг взял Ванятину руку, стал слушать пульс.

— Точно! А я, брат, и не знал. Тикает...

Платон Сергеевич вынул пачку папирос, посмотрел на Ваняту и снова спрятал в карман.

• Предыдущая
• 21/34
• Следующая