Последний танцор - Моран Дэниел - Страница 32

• Предыдущая
• 32/178
• Следующая

— Джимми и меня разозлил. За ужином он разглагольствовал, будто на сходке в «Обществе Джонни Реба». Я знаю, что он умнее, но... Скажи, как такой умный человек может быть настолько слепым?

— Умгм.

Она достала костюм, который собиралась надеть завтра, — черный в тончайшую полоску, с изящным золотым пояском. Брюки были слегка мешковатыми, что позволяло ей свободно двигаться. Молодая женщина не стала надевать под него рубашку, зато обулась в черные туфли для бега с мягкой подошвой — они выглядели почти как выходные. Надела шляпу, подаренную Джимми, погляделась в зеркало. Если не считать слегка обнаженной в вырезе груди, она выглядела, как всегда в этом костюме — стройным подростком с великолепными зелеными глазами. Шляпа подчеркивала этот эффект, создавая впечатление, будто ее относительно длинные волосы коротко подстрижены. Она кивнула своему отражению и вошла в спальню.

— Это на завтра. Ну как тебе?

Советник Объединения Дуглас Риппер, облаченный в зеленый шелковый халат, валялся на кровати, считывая текст с экрана, плавающего сантиметрах в двадцати от его глаз. Когда в комнате появилась Дэнис, он оторвался от своего занятия и окинул ее оценивающим взглядом. Она медленно повернулась, демонстрируя весь ансамбль.

— С рубашкой выглядит еще лучше, — заверила она. Риппер рывком сел на кровати, подозрительно глядя на нее:

— Где ты взяла эту шляпу?

— Подарок моего друга Джимми. На день рождения. Тебе нравится?

— Да, — через мгновение признался он. — Да, нравится. Так у тебя сегодня день рождения? Тебе исполнилось двадцать три?

— Ага.

— А почему ты ничего не сказала?

— Ты был занят. Риппер тихо произнес:

— Завтра я тоже кое-что тебе подарю. Дэнис сняла шляпу и положила ее на комод.

— Ладно. Значит, завтра я буду в этом костюме.

— Э-э...

— Да?

— Ты сделала правильный выбор. Достаточно профессионально для завтрашнего интервью. Но сейчас... Дэнис одарила его дразнящей улыбкой:

— И что же сейчас?

— Сними все. И снова надень шляпу, — с нежностью в голосе продолжил он.

Дэнис перевела взгляд на фетровое чудо, потом опять на мужчину, и ее улыбка сделалась шире.

— Ладно. Если тебе так больше нравится.

— Уж поверь мне!

Позже, когда, свернувшись калачиком возле расслабленного тела Риппера, Дэнис Кастанаверас погрузилась в дрему, ей приснился странный сон.

Она стояла одна на огромной, безжизненной черной равнине, гладкой, как стекло, и ровной, как стол. Равнина простиралась Далеко-далеко, до самого горизонта, где тускло помигивали какие-то огоньки.

В какую сторону ни повернись, везде она видела одно и то же: клубящуюся чернильную черноту вверху и гладкую, блестящую черноту внизу.

Там, где смыкались два вида черноты, светились и мигали огоньки.

«Я была здесь раньше».

Но в тот раз все выглядело совсем по-другому.

Она лежала на влажных от пота простынях в девичьей спальне, на жесткой койке, которую ей выделили. На нее снизошел Дар, и это не имело ничего общего с тем, что рассказывали старшие и к чему ее готовили родители, сами получившие телепатические способности только благодаря генной инженерии Сюзанны Монтинье.

Лишь малая часть ее существа оставалась на койке. Большая же пребывала где-то там, на необъятной равнине из темного хрусталя...

Ей было больно. Чужие жизни, как свечи, горели и сгорали в темноте вокруг нее, колеблясь в хрустальной мгле; оживали на миг, потом взрывались, становясь пустотой, и их смерти сопровождались мгновениями дикого ужаса, который прожигал до дна душу девочки.

Это казалось тем же самым местом... но пустым. Сплошная темнота вокруг нее.

И разрозненные огоньки где-то в отдалении.

«Вначале, — из глубины пространства раздался чей-то голос, — было Пламя».

И Пламя внезапно возникло вокруг нее, прекрасное и одинокое, и с его появлением горячая, невыносимая радость охватила ее, наполнила любовью, похожей на ярость, на гнев ангелов.

Когда она проснулась утром, Риппера уже не было.

Дэнис пробудилась с болью в сердце, со всеобъемлющим чувством потери чего-то очень важного и дорогого, но чего именно, она не знала.

Она не помнила свой сон.

И было невыносимо горько и обидно, что жизнь ее так пуста.

Томми Бун задохнулся и закричал. Из темноты донесся голос. Его голос, который вот уже два дня медленно терзал Буна.

Это жестокие способы, — тихо вещали из тьмы, — но они срабатывают. Поэтому мы их используем.

Бун сидел на стуле с прямой спинкой, его руки были привязаны к подлокотникам, а щиколотки — к ножкам стула. Голова запрокинута, веки — отрезаны, и свет прожектора бил ему в лицо. Бун уже почти ослеп. Щеки его представляли собой сплошную багровую массу. Правый глаз вздулся.

На нем были только футболка и трусы — он спал, когда за ним пришли, — сплошь покрытые пятнами крови.

Кровь била струей из того места, где на правой руке только что находился его указательный палец. Сам палец лежал на полу и еще конвульсивно подергивался.

Один из палачей вытянул вперед руку Буна, а второй перетянул жгутом обрубок и лучом мазера слабой интенсивности прижигал его до тех пор, пока не прекратилось кровотечение.

Бун захлебывался криком все то время, пока с ним проделывали эту операцию, и замолчал только тогда, когда выключили мазер.

— Я хочу назвать тебе свое имя. — Вновь раздался голос. — Но сначала я должен узнать твое.

Бун попытался заговорить. Во рту у него было мертвенно сухо, последний раз его язык увлажнялся только собственной кровью. Наконец ему удалось хрипло прошептать:

— Пошел ты, Ободи!

— Я начал уважать твой народ. — Голос за бьющим в глаза светом звучал мягче и нежнее всего, что Бун слышал в своей жизни. Даже его мать не обладала таким голосом и жена, умершая, когда ему исполнилось всего двадцать лет.

— Вы люди с воображением, энергичные и достаточно жестокие. Знаешь, та неприятность, что я тебе доставляю, она связана с известным случаем в вашей собственной истории. Когда карфагеняне сражались с римлянами, они захватили римского военачальника по имени Регул. Они отрезали ему веки и привязали так, чтобы он смотрел на восход солнца. — Послышался смешок. — У меня было мало времени, чтобы ознакомиться с вашим прошлым, слишком уж занят был все эти годы. Может, потом у меня появится время, чтобы узнать больше. Мне хотелось бы понять вас, понять те силы, что сформировали вас. Кто ты?

Повелительная интонация подстегнула пленника, прорвавшись сквозь всю боль и усталость, что испытывал Бун, и он услышал собственный ответ как бы со стороны, будто кто-то Другой воспользовался его истерзанными связками:

— Томас Дэниел Бун.

— Очень хорошо, мой друг, — обволакивающе нежно похвалил голос, а я Джи'Суэй'Ободи'Седон. Когда-то я был Танцором Безымянного, ныне я орудие твоей смерти. Твое избавление от боли. — Слова доносились до Буна откуда-то издалека, пока он плыл куда-то в мареве боли и ослепительном свете, балансируя на грани сознания. — Сейчас, в это мгновение, мы с тобой одно целое. Ты это весь мой мир, а я весь твой. Я знаю тебя как никто и никогда не знал, понимаю все темные и яркие стороны твоей натуры как никто в жизни не понимал тебя. И я люблю тебя, Томас Дэниел Бун, за то хорошее, что есть в тебе. Освободите его.

Бун услышал быстрый приглушенный шепот за кругом света, потом ровный безапелляционный приказ Ободи:

— Делайте, как я сказал.

Вперед на свет вышел один из палачей, выглядевший сияющим белым пятном в поле разрушенного зрения Буна. Веревки, стягивающие его щиколотки, были разрезаны, а затем и те, что связывали запястья. Боль, которую почувствовал Томми, когда кровь проникла в онемевшие конечности, в любой другой день показалась бы ему невыносимой, сейчас же он едва ее заметил. Веревка, удерживающая голову, осталась на месте, и каким-то краешком сознания Бун ощутил бесконечную благодарность за это — он знал, если бы ее разрезали, он свалился бы со стула, как тряпичная кукла.

• Предыдущая
• 32/178
• Следующая