Рассказы о литературе - Сарнов Бенедикт Михайлович - Страница 27

• Предыдущая
• 27/86
• Следующая

За то, что в наши времена

Волшебников не так уж много.

Это о временах более чем столетней давности. А уж в наши то, нынешние времена волшебников небось и вовсе не осталось. Разве может человек XX века всерьез поверить в существование волшебника?

Все эти рассуждения выглядят довольно логично. На самом деле, однако, они только кажутся убедительными.

Увлечение старика Хоттабыча радиотехникой, пожалуй, не стоит рассматривать как твердое решение старого джинна на всегда покончить с профессией волшебника. Правильнее было бы сказать, что он поступил на курсы по повышению квалификации.

В наш век волшебнику действительно трудновато обходиться только одними старыми, давным-давно известными человечеству чудесами. Приходится овладевать новыми. Но это вовсе не значит, что сказка умерла. Она не только не умерла, но даже завоевала новое жизненное пространство.

Научно-техническая революция вызвала бурный расцвет совершенно особого вида художественной литературы. И тут для сказки началась совсем новая жизнь.

Вы, наверное, уже догадались, что этот новый, возникший давно, но лишь в наши дни получивший такое бурное развитие вид художественной литературы называется научная фантастика.

Тут, наверное, кое-кто из вас очень удивится. А может быть, даже и возмутится.

— как же так! — скажет он. — Да разве научная фантастика то же самое, что сказка? Сказка — это сказка! А научная фантастика... Недаром же она так и называется — научная. Я вот, например, сказки терпеть не могу, а научную фантастику прямо взахлеб читаю...

Возражение серьезное.

В сказках действительно и в помине нет никакой науки. А в научной фантастике весь механизм действия того или иного чуда почти всегда объясняется в строгом соответствии с научными данными.

Вот, например, в «Человеке-невидимке» Герберта Уэллса подробно говорится о том, как гениальный ученый Гриффин умудрился сделать себя невидимым. Речь там идет и о пигментах, и о законе преломления света, и о красных кровяных шариках. О химии, оптике, биологии, физиологии, медицине...

А теперь вспомните, что увидела хозяйка гостиницы миссис Холл, войдя без спросу в неурочный час к своему таинственному постояльцу:

«Произошло нечто в высшей степени странное: постельное белье свернулось в узел, который тут же перепрыгнул через спинку кровати. Казалось, чья-то рука скомкала одеяло и простыни и бросила на пол. Вслед за этим шляпа незнакомца соскочила со своего места, описала в воздухе дугу и шлепнулась прямо в лицо миссис Холл. За ней с такой же быстротой полетела с умывальника губка; затем кресло, небрежно сбросив с себя пиджак и брюки постояльца и рассмеявшись сухим смехом, чрезвычайно похожим на смех постояльца, повернулось всеми четырьмя ножками к миссис Холл и, нацелившись, бросилось на нее».

Вам это ничего не напоминает?

Сравните-ка:

Везде всечасно замечали

Ее минутные следы:

То позлащенные плоды

На шумных ветвях исчезали,

То капли ключевой воды

На луг измятый упадали:

Тогда наверно в замке знали,

Что пьет иль кушает княжна...

Сам карла утренней порою

Однажды видел из палат,

Как под невидимой рукою

Плескал и брызгал водопад.

Это Пушкин. «Руслан и Людмила».

Ведь правда, похоже?

Разница только в том, что Невидимка Уэллса выпил изобретенное им химическое снадобье, а пушкинская Людмила обошлась старым добрым способом: надела на себя самую обыкновенную шапку-невидимку.

В те давние времена, когда человек впервые творил сказку, он лепил ее из того материала, который был у него под рукой. Самые причудливые фантазии вырастали из реального мира, в котором он жил. В арабских сказках появился ковер-самолет: ведь ковер для людей Востока был едва ли не самым распространенным бытовым предметом. А в русской сказке герой путешествует на сером волке. На гусях-лебедях. На обыкновенной русской печке. То есть на необыкновенной — волшебной. Но все-таки на печке, которая для каждого русского крестьянина была самой обиходной вещью.

А современного человека давно уже окружают не дремучие леса, кишащие волками и прочими дикими зверями. Его окружают многоэтажные дома, компьютеры, транзисторы. Не трава-мурава, неаленькие цветочки, а бетон, асфальт, сталь, стекло. Но и этот человек, оказывается, снова творит сказку. И снова из того, что у него под рукой. Только под рукой у него теперь совсем другое...

Конечно, современные научно-фантастические романы не очень-то похожи на древние сказки. Но, в сущности, они те же сказки, только выросшие не на природной почве, а на асфальте.

Научная фантастика открыла и постепенно освоила целые миры, незнакомые прежней, старой литературе. Книги писателей-фантастов отправили человека к неведомым галактикам. Больше того, они открыли совершенно новый вид путешествия, о котором люди прежде и не помышляли: путешествие во времени. Но цель у фантастики та же самая, что и у всякой иной литературы. И предмет исследования — все тот же. Это человек, его душа, его тайные помыслы и желания, его представления о добре и зле.

Да и способ нельзя сказать, чтобы уж очень новый. Разве что обновленный. Это все тот же опыт. Тот же эксперимент.

История, рассказанная Уэллсом в романе «Человек-невидимка», — такой же эксперимент, как «Шагреневая кожа» или даже какая-нибудь волшебная сказка про ковер-самолет и шапку-невидимку. Уэллс тоже испытывает своего героя исполнением желаний.

Гриффин — гений. Но по характеру он в общем-то человек, каких множество. Ну, может, только чуть более раздражительный, чуть менее уравновешенный. А так — человек как человек...

Но вот начинается эксперимент.

Гриффин делает свое открытие. Он получает возможность стать невидимым. Иначе говоря, получает некоторое — пока чисто техническое — преимущество перед другими. Мысль его немедленно начинает работать в одном направлении: как использовать это преимущество?

Воровать? Слишком мелко. Наконец, просто невыгодно. Рано или поздно все равно поймают. Подслушивать? Тоже не слишком целесообразно: ведь невидимый человек не становится бесшумным, значит, его тоже могут услышать.

И вот путем строго логических умозаключений Гриффин приходит к своему страшному выводу: он должен убивать. Убийство — единственный путь, с помощью которого он может извлечь из своей невидимости максимальную выгоду. Убивать, терроризировать население целого города, вселять страх и ужас — и властвовать. Властвовать над людьми с помощью этого безотчетного, непобедимого ужаса.

Так эксперимент подходит к своему естественному концу.

Душа Гриффина исследована до дна. В долговязом альбиносе, увлекавшемся химией и оптикой, оказывается, дремал преступник. Стоило дать проявиться его тайным страстям — и зверь, сидевший в клетке, вырвался на свободу...

Давайте напоследок еще раз вдумаемся в это, наверное, уже порядком вам надоевшее сравнение писателя с экспериментатором.

Чтобы узнать истину о свойствах вещества, ученый помещает его в необычные условия.

Он доводит вещество до некоего предела, до «критической точки». Не случайно, как выразился один физик, «эксперименты ставятся при сверхнизких или сверхвысоких температурах, под сверхвысоким давлением, в сверхсильных магнитных полях, на сверхвысоких частотах, то есть там, где меняется сама структура объекта, где можно выяснить самые глубинные его свойства, его внутреннюю структуру, внутреннюю прочность».

• Предыдущая
• 27/86
• Следующая