Мы в пятом классе - Матвеева Людмила Григорьевна - Страница 17

• Предыдущая
• 17/51
• Следующая

— Слушайте. Надо дать клятву, — говорит Оля торжественно.

— Какую клятву? — Оксана готова выполнить любое Олино желание, только бы Оля сказала, как его выполнять.

Лариса подавленно молчит. Она уже поняла, что домой скоро не отпустят, и теперь ждёт уныло, когда наконец всё-таки придёт это время. Штаб это штаб. А Оля это Оля, Лариса знает давно, что с Олей лучше не ссориться.

Оля немного помолчала и сказала:

— Повторяйте за мной клятву. Только встаньте, клятвы не произносят сидя.

Они встали, стряхнули с себя мусор. Оля погасила фонарь.

— Клятвы произносят в темноте, — объявила она.

Лариса поёжилась. Почему-то сильнее запахло сыростью, стало холоднее.

— Клянусь, что буду хранить тайну своего родного штаба, — произносила Оля заунывным голосом. — Клянусь приходить сюда по первому требованию, когда позовёт мой главный командир.

Девочки повторяли: «…по первому требованию, когда позовёт мой главный командир». Торжественный момент.

В конце Оля произнесла в полной темноте:

— И никогда не открою тайну врагам-мальчишкам, как бы ни просили. Клянусь.

И Оксана с Ларисой сказали:

— Клянусь.

После этих слов Оля зажгла фонарик. Его тусклый свет показался Ларисе ярким и тёплым после чёрной тьмы.

А Оля сказала своим нормальным голосом:

— Лариса, завтра принесёшь в школу две батарейки для фонаря, круглые, по семнадцать копеек.

— У меня нет, — растерянно ответила Лариса. Это была последняя надежда. Может быть, раз у неё нет батареек, её прогонят из этого штаба? Какая Людка противная — не пошла, и ничего. Сидит себе дома, в тепле. А тут лазишь по скрипучим лестницам и по страшным тёмным чердакам. — У меня, Оля, нет батареек.

— Вечно ты, — сказала Оля. — Ладно, батарейки я сама достану. А ты, Лариса, принесёшь тряпку. Тряпка у тебя есть? Или тоже нет?

— Тряпка есть, — упавшим голосом ответила Лариса. — А зачем?

— Пол мыть. Тряпку и ведро. Или ты любишь в грязи сидеть?

Лариса поняла, что никуда ей от них не деться. Придётся сюда ходить и хранить дурацкие тайны и принимать какие-то секретные решения.

— А у меня есть веник, — сказала с готовностью Оксана. — Я принесу.

Оксане очень хотелось, чтобы Оля её похвалила.

— Оксана молодец, — сказала Оля, как будто услышала Оксанино желание. — Принесёшь веник и несколько конфет.

Серёжа прибежал домой, открыл дверь, вошёл в переднюю. Звёздочки не было. Почему она не встречает его? Неужели не услышала, как он открыл дверь? Такого ещё не случалось…

— Звёздочка! Звёздочка! — позвал Серёжа.

Сейчас она вылетит из комнаты, хвост трубой, радостная кошка. Она так любит, когда Серёжа возвращается домой. А Серёжа хорошо понимает её радость: скучно сидеть дома одной. А когда он приходит, можно не скучать, можно поесть рыбы, можно побегать за бумажкой, привязанной к нитке, и делать вид, что принимаешь бумажку за живую мышь. Можно забраться Серёже на колени и лежать, свернувшись, пока он учит стихотворение или решает примеры. А можно, если, конечно, Серёжиной мамы нет дома, носиться по квартире, цепляться за шторы, качаться на них, как на длинных метках дикого дерева в диких джунглях качаются дикие кошки. Звёздочка так радуется Серёжиному приходу, потому что при Серёже всё можно.

Но сегодня что-то случилось, сегодня она не вышла ему навстречу. Он звал её громко, но в квартире было пусто и гулко.

У Серёжи внутри всё оборвалось: Звёздочки нигде не было. Совершенно автоматически он прошёл в кухню, положил на её блюдце кусок рыбы, остальную рыбу сунул в холодильник. Он сам не понимал, зачем всё это делает. Он уже знал — кошки нет.

Звёздочки больше нет у Серёжи. Как это могло случиться? Она, Звёздочка, никогда не выходила из квартиры, жила дома и никуда не стремилась. Даже на балкон не любила выходить, только смотрела сквозь балконную дверь на Воробьёв. А они прыгали по балкону, рядом, но не очень сильно занимали кошку. Смотрела, будто в кино. Не кидалась она на балкон даже ради охоты на Воробьёв. Наверное, Звёздочка помнила о своих прежних скитаниях по холодным улицам, когда она была ничьей кошкой. Тогда её не любили, не кормили, не звали Звёздочкой, не пускали спать на тёплый диван. И Серёжа был абсолютно уверен — кошка не убежит, не потеряется, не попадётся злым людям. Он был спокоен, а она пропала. Как? Почему? Этого он не знал.

Серёжа выбежал во двор — надо было что-то делать. Не должна же Звёздочка уйти далеко, где-нибудь она близко. И если услышит Серёжу, то обязательно отзовётся. Не может Звёздочка не отозваться, она же любит Серёжу. Она всегда мурлыкала, когда он гладил её. Прижималась боком к его ботинку. Жмурила глаза, когда он чесал её за ухом.

— Звёздочка! Звёздочка!

Серёжа бежал по дворам. Заборов не было, один двор переходил в другой двор, и Серёжа во всех дворах звал свою Звёздочку, и всё меньше надежды было в его голосе.

Стало темно.

Пьяный человек стоял у подъезда.

— Корову, что ли, ищешь? — и засмеялся, довольный шуткой. Голос у него был зыбкий.

Тусклая лампочка освещала приземистую фигуру в мятой шляпе с обвислыми полями.

— Кошку.

Серёже сейчас было не до того, какой человек перед ним. Может быть, как раз этот что-нибудь знает про Звёздочку.

— Кошку ищу. Не видели? Сама жёлтая, называется палевая. Мордочка чёрная и хвост чёрный. Зовут Звёздочка.

— Звёздочка — смех. Кошек так не зовут. — Тёмная тень покачалась перед Серёжей и погрозила пальцем. — Кошку зовут Мурка. Или, в крайнем случае, Барсик. Кота.

— А мою — Звёздочка. — И стал громко звать: — Звёздочка! Звёздочка!

Какие-то тёмные железные сараи, тяжёлые замки на дверях. А может быть, там Звёздочка. Забежала нечаянно, а её заперли на огромный замок. Сыро, пахнет противно. Прислушался — тихо. Серёжа пробирается в темноте и зовёт свою кошку, хотя и сам не верит, что дозовётся. Но и не звать не может. Самое трудное — смириться.

Никого. Пусто, тихо, как будто большой город совсем далеко. И дом, и мама, и школа где-то там, совсем в другой жизни. А Звёздочки здесь нет. Она любит чистоту, уют, тепло. Зачем ей этот мрачный закоулок чужого двора?

Серёжа уже собрался повернуть назад. На душе было пусто и горько.

— Стой! Кто идёт? — вдруг раздалось над его головой. — Отвечай, а то не обрадуешься.

Серёжа присел от неожиданности и замер на месте.

В школьной раздевалке тесно, прямо столпотворение. Такое уж это место — школьная раздевалка: то никого нет, а то набьётся сразу целый класс, а то и два, а то и три. Кто-то пальто надевает, стукаясь обо всех локтями. Кто-то в одном сапоге прыгает и другой сапог ищет. Кто-то без всякого дела, просто для полного веселья у всех под ногами вертится.

— Оксана! Подожди меня! Вместе на сольфеджио пойдём!

— Максим! Ты куда? Я с тобой!

— С Колбасниками не ходим! Привет-салют!

— Девочки, девочки! Не видели мой шарфик? Красненький?

А Таня молча застёгивает пальто, суёт портфель под мышку. Толпа и гам, а она сама по себе. Сейчас она выйдет на улицу, и пускай одна, и пускай никто её не окликнет. Разве ей кто-нибудь нужен? Никто ей не нужен. В одиночестве даже удобнее о чём-нибудь подумать или помечтать. А может быть, опять сочинятся стихи. Может быть, Таня когда-нибудь станет поэтом, а поэты всегда одиноки и не поняты толпой, на то они и поэты, особенные люди: все говорят обычными словами, а поэты — стихами. Там, на улице, сегодня солнце и снег сверкает, как на ёлке. И пахнет яблоком.

Пятый «В» с гамом вываливается из школьной двери. Тихо становится в раздевалке, и нянечка Галина Никодимовна вздыхает:

— Ушли. Перепонки чуть не лопнули, откуда такие голоса у людей берутся? От витаминов, наверное.

• Предыдущая
• 17/51
• Следующая