Пятнистый сфинкс. Пиппа бросает вызов (с иллюстрациями) - Адамсон Джой - Страница 91

• Предыдущая
• 91/111
• Следующая

Мы зашли к директору национальных парков Кении — это был Перес Олиндо, мой старый друг. Узнав о беде, которая случилась с Пиппой, он выразил глубокое сочувствие и предложил нам свою помощь. Мы были достаточно хорошо знакомы и с директором приюта Джулианом Тонгом, и я решилась попросить его и его жену принять меня в свой дом с уплатой за пансион, чтобы я могла жить как можно ближе к Пиппе. Они любезно согласились на это, и, прежде чем Джордж уехал обратно в Меру, я уже устроилась в их доме, в нескольких милях от приюта. На следующее утро Пиппа все еще была сонной, но не настолько, чтобы ее не выводил из себя гипсовый «чулок». Пытаясь стряхнуть с себя этот сковывающий груз, она резко бросалась из стороны в сторону, прыгала на стену, а потом летела с высоты и грохалась на пол так неловко, что я приходила в ужас: казалось, она вот-вот сломает себе шею. В этой крохотной клетке я не могла ее успокоить, особенно когда она впала в такое неистовство, и меня очень обрадовал ветеринар: он сказал, что Пиппу переведут в более просторную клетку — в ту, где сидели пять маленьких гепардов.

Джулиан был так добр, что помог начисто выскрести все помещение, и договорился, что не будет недостатка в сене, чтобы Пиппа всегда была удобно устроена. Ветеринар предупредил, что ей придется лежать в гипсе самое меньшее три недели, а еще три недели придется провести в клетке, чтобы лапа окрепла. Все это время с нее нельзя спускать глаз: каждые два часа ее нужно переворачивать, чтобы у нее не развилось воспаление легких, а кроме того, кто-то должен заботиться о том, чтобы она была укрыта в прохладные ночи, и о том, чтобы клетка содержалась в безукоризненной чистоте. Принимая во внимание все это, мы решили, что я буду спать возле Пиппы не только для того, чтобы ухаживать за ней днем и ночью, но и потому, что ей было очень важно, чтобы в эти тревожные дни в незнакомом месте с ней рядом был кто-то из своих.

Мы обеспечили доставку мяса, яиц, молока, достали глюкозы и витаминов, не считая лекарств, которые ежедневно приносил ветеринар.

Джулиан был очень внимателен: он принес мне тюфяк и постель, сказал, что будет каждое утро доставлять завтрак, и предложил мне в середине дня, когда Пиппа спала, принимать ванну у него в доме.

Приходилось все время давать ей снотворное, чтобы она не металась и чтобы хоть немного облегчить боль. Температура у нее все еще держалась, а нос был холодный, как лед, и питалась она только глюкозой, яйцами и молоком. Я купила для нее две полотняные простыни и стирала каждую простыню, как только она пачкалась, а сено меняла, чтобы в клетке Пиппы не было ни блох, ни тяжелого запаха. Еще я купила маленький складной столик и стул и печатала письма, сидя рядом с ее клеткой, когда она спала, В первые дни я почти постоянно следила, чтобы она не начала рваться, стараясь освободиться от докучливого гипса, и то и дело мне приходилось держать ее. Каждый раз, когда эта «борьба» кончалась, Пиппа лизала мне руки — те самые руки, которые только что крепко прижимали ее к земле, чтобы она себе не повредила; казалось, она благодарит меня за помощь. Иногда она даже мурлыкала, когда доктор возился с ней; он приходил два раза в день. Как только ей сделалось чуть легче, она стала откликаться на «чириканье» маленьких гепардов, которые все еще звали свою мать. Я отдала бы что угодно, только бы знать, о чем они там переговариваются. Было совершенно очевидно, что они утешают друг друга, хотя малыши не могли видеть Пиппу. Однажды она встала лапами на подоконник и увидела за стеклом пару медведей, которых держали на выгоне напротив больницы. Это были единственные «чужаки» среди африканских животных, и она наблюдала за ними с живейшим интересом. С тех пор мне пришлось каждое утро помогать ей вставать на задние лапы, чтобы она не повредила больную переднюю, и она подолгу не сводила глаз с мишек.

Через четыре дня температура у нее упала, ела она отлично, мурлыкала, когда я ее кормила, и часто тихонечко приговаривала «ньям-ньям-ньям». Раньше эти звуки произносила только Уайти, когда ей уж очень нравилась еда. И это было как раз тогда, когда она тоже сидела в клетке со сломанной лапой. Состояние Пиппы настолько изменилось к лучшему, что врач решил спокойно уехать на два выходных дня, хотя на всякий случай дал мне адрес другого ветеринара.

На следующее утро Пиппа беспокойно металась. Она непрерывно лизала верхний край гипсовой повязки, и мне никак не удавалось перевернуть ее — она хотела, чтобы сломанная лапа обязательно была сверху. Я измерила ей температуру — 40°. Я встревожилась и вызвала ветеринара. Он в десять часов утра впрыснул ей антибиотик и сказал, чтобы я вызвала его, если температура поднимется, однако он предупредил, что будет свободен только до ленча.

В три часа дня температура у Пиппы подскочила до 41°. Но на наше счастье как раз в это время в больницу пришел навестить больных животных ветеринарный фармаколог, которого я хорошо знала. Он понюхал лапу Пиппы — запах был тяжелый. Потом он надавил на гипс, и из-под него стал просачиваться гной. Он был так добр, что принялся обзванивать всех ветеринаров в округе, но было воскресенье, и только в пять часов он наконец застал одного из врачей дома. Этот ветеринар приехал одновременно с нашим лечащим врачом — тот вернулся из своей воскресной поездки раньше назначенного времени. Усыпив Пиппу, ветеринары сняли гипс. От локтя до кончиков пальцев вся нога была поражена гангреной, и в том месте, где край гипса врезался Пиппе в плечо, когда она старалась его сбросить, зияла большая дыра, полная гноя. Кое-где лапа была еще покрыта шерстью, но она отставала, как вата, при самом легком прикосновении. Оба врача считали, что положение безнадежное — кровообращение нарушено, лапа омертвела: не пройдет и трех дней, как мясо отвалится, а кости начнут гнить. Оба считали, что ее нужно немедленно усыпить. В ужасе я потребовала, чтобы вызвали для консультации еще одного ветеринара. А он мог прийти только утром на другой день.

Все время Пиппу держали под наркозом и вводили ей антибиотики. Но несмотря на это, ночь прошла очень плохо, и я четыре раза меняла повязку.

Все мои надежды были связаны теперь с четвертым ветеринаром. Он появился около полудня, внимательно осмотрел Пиппу и сказал, что лапу, пожалуй, можно спасти, но предупредил меня, что Пиппа может навсегда остаться калекой. Мне приходилось видеть некоторых животных, в том числе и хищников, которые выживали на свободе потеряв одну лапу или глаз. Что же, пусть Пиппа никогда больше не сможет охотиться — она окажет мне неоценимую помощь в работе: станет посредницей между мной и гепардами, которых я собираюсь выпускать на свободу, и, может быть, она проживет почти на свободе еще лет десять.

Посоветовавшись с первым ветеринаром, двое из них условились, что будут работать вместе: самый первый будет приходить по утрам, а четвертый и последний — поближе к вечеру; они решили обмениваться записками, чтобы знать, какое проводится лечение. Четвертый ветеринар приступил после этого к перевязке, наложил повязку с фуроциновой мазью и прописал каолиновые компрессы, чтобы прекратить распространение гангрены.

Все это превратилось в мрачный ритуал. Первый врач приходил утром, осматривал рану и давал Пиппе снотворное на весь день. Я была очень благодарна ему за помощь: оставлять в живых такое искалеченное животное, как Пиппа, не входило в его правила. Но все же его пессимизм очень меня угнетал. После его посещения я начинала кормить Пиппу сырым мясом, яйцами и молоком; каждые десять минут согревать компрессы и менять повязку; то и дело вводила ей при помощи шприца или клизм раствор глюкозы с солью — надо было бороться с обезвоживанием организма; кипятила шприц, непрерывно стирала простыни и чистила клетку. В недолгие перерывы я сидела возле Пиппы, гладила ее или чистила щеткой — это ей всегда очень нравилось. Иногда у нее внезапно вырывался душераздирающий стон — она звала своих детей; иногда ее глаза с расширенными зрачками впивались в меня, но и в этом полубессознательном состоянии она узнавала меня и успокаивалась.

• Предыдущая
• 91/111
• Следующая