Пятнистый сфинкс. Пиппа бросает вызов (с иллюстрациями) - Адамсон Джой - Страница 9

• Предыдущая
• 9/111
• Следующая

По сценарию У гас должен был отдыхать под кустом, а Генриетта подходила к нему и заигрывала. Угас был громадный лев, и незнакомым лучше было его не трогать. Первую порцию титанических ласк получил Джордж, «приятель» Угаса. Как только льва выпустили из клетки, он встал на задние лапы и, налегая всеми полутора центнерами живого веса на плечи Джорджа, чуть не слизал всю кожу у него с лица своим шершавым и жестким, как напильник, языком. Джордж мужественно перенес этот взрыв чувств и тем временем заманил Угаса поближе к кустам, где тот наконец улегся.

Генриетта наблюдала всю эту сцену из своего лендровера и была явно недовольна. Не успели ее выпустить, как она налетела на Угаса и весьма недвусмысленно показала, что не намерена делить его любовь с Джорджем. Она согнала беднягу с уютного местечка и не оставляла его в покое: то награждала молниеносными ударами, то, припав к земле и оскалив зубы, готовилась к новой свирепой атаке. Угас переносил нападки по-джентльменски, но Генриетта вела себя скорее как разбушевавшаяся Ксантиппа, а не как влюбленная подруга.

Что с ней творилось? Почему она кусала и царапала его? Джордж уверял меня, что это проявление любви, а мне казалось, что она разозлилась, и я стала бояться за бедного Угаса. Если у львов такая манера ухаживать, то, пожалуй, это довольно грубое проявление чувств; по-видимому, так «считал» и сам У гас. Генриетта снова прыгнула, но удар его могучей лапы встретил ее на лету и опрокинул на спину. Ее это ни капельки не огорчило; наоборот, лежа на спине, она стала к нему ласкаться с довольным и счастливым видом, как и подобает любящей супруге, которую господин и повелитель вовремя поставил на место. Угас почти не двигался, пока Генриетта его обхаживала, и только озадаченное выражение на морде выдавало его глубокое недоумение. Наконец он задумчиво и растерянно посмотрел на нее сверху вниз, словно говоря: «К чему было притворяться, глупышка, ведь я-то знал с самого начала, что ты меня любишь!»

Эта сцена не только позабавила нас, но и открыла некоторые особенности характера Генриетты. Она обожала Джорджа — возможно, он был ей дороже всего прайда, и она обычно позволяла ему такие вольности, которые терпела только от львов. Но в это утро он невольно сделался ее соперником. И то, что она, не обращая на него внимания, занялась Угасом, доказывало, что она прекрасно понимает разницу между своими сородичами и человеком, который не представляет для нее никакого интереса в любовной игре.

Съемки кончились, и мы с Джорджем остались с животными совсем одни в опустевшем лагере. До последней минуты мы надеялись спасти от зоопарков еще нескольких львов, но пришлось лишь наблюдать, как разбивают прайда, совершенно не считаясь с привязанностями животных и с тем, насколько они зависят друг от друга. Когда я попыталась объяснить, как эта разлука будет мучительна для животных, меня спросили, что я, собственно, понимаю в чувствах львов. Я рассказала, что сыновья Эльсы, Джеспэ и Гупа, потеряли гривы после ее смерти и что кошки тоже иногда линяют от сильных потрясений. Я напомнила, что сестры Эльсы, которые жили у нас на свободе всего пять месяцев, очень долго не могли приспособиться к условиям зоопарка, и, несмотря на то что и они, и другие львы были в прекрасном состоянии, за все эти годы у них появлялись только уродливые или мертворожденные львята. Мне хотелось, чтобы мои противники вспомнили, какой неукротимой была поначалу Мара и как быстро она изменилась, когда Джордж проявил к ней внимание и любовь, по которой она так изголодалась. Только хорошее обращение показало ее милый характер. Наконец, я напомнила, как Гэрл страдала на побережье, когда ее разлучили с братом, — она даже сниматься не могла, пока его не привезли. Но все мои доводы потонули в оглушительном стуке плотничьих молотков — в лагере поспешно сколачивали клетки для пересылки львов.

Однажды утром я увидела два ящика в загоне, где содержались молодые львята. Забившись в самые дальние углы вольера, они в ужасе жались друг к другу, в каждом углу — львята одного помета. Близость братьев и сестер была им единственной поддержкой, а вокруг суетились люди, протягивали им куски мяса, пытаясь заманить в клетки. К вечеру запуганные до крайности львята все еще не сдвинулись с места. Еще больше страху нагнал на них грузовик, который прислали, чтобы отвезти их в аэропорт в Найроби. Четырех львят выбрали, согласно указаниям сотрудника зоопарка, схватили и унесли, невзирая на сопротивление. Остальных оставили ждать своей участи, а потом тоже разлучили и разослали по разным зоопаркам.

Нет, я никогда не пойму, как можно, проведя десять месяцев среди этих умных и отзывчивых животных, обращаться с ними, как будто они ничего не чувствуют, сортировать их, словно тюки чая в лавке, перед тем как пустить в продажу. Как грустно думать, что эти несчастные львята, оторванные от привычной обстановки, лишенные ласки, травмированные трудной дорогой и долгим карантином, могут потерять доверие к людям, стать подозрительными и злобными; их назовут тогда коварными и опасными зверями, но никто не упрекнет тех, кто превратил ласковые и добрые существа в свирепых львов — живое воплощение того образа «царя зверей», к которому привыкла невежественная публика.

У меня разрывалось сердце, когда увозили Генриетту. Это была моя любимица, да и все любили ее за добродушие и чувство юмора. В самых головоломных сценах, с которыми не справлялись другие львы, на нее всегда можно было положиться. Это была прирожденная комическая актриса, без конца развлекавшая нас своими выдумками. Для гостей у нее был особый фокус: она запутывалась в веревках, привязанных к старой шине, а потом перекидывала ее себе за плечи, как рюкзак, и в таком виде важно прохаживалась перед зрителями, которые просто умирали со смеху. Мы все настолько привязались к Генриетте, что было совершенно невыносимо думать о предстоящем ей заключении в питомнике Энтеббе. За ее свободу мы боролись особенно ожесточенно, больше, чем за кого-либо другого, но удар все-таки обрушился: однажды, когда я подошла к вольеру Генриетты, у решетки уже стояла машина с клеткой. Генриетта радостно прыгнула в знакомый лендровер — без сомнения, ожидая обычную прогулку по равнине, — сквозь прутья клетки она в последний раз доверчиво лизнула мне руку. Я смотрела вслед машине, увозившей ее к месту пожизненного заключения, и мне казалось, что я присутствую при смертной казни.

Самая ужасная сцена разыгралась, когда одну из львиц разлучили со львятами, которым было всего три недели от роду. Малыши даже ползать хорошенько не умели и постоянно теряли равновесие, но стоило им мяукнуть, как мать начинала ласково их вылизывать, и все снова были счастливы. Разлучать с матерью таких крохотных зверят, да еще из чисто коммерческих соображений, — беспримерная жестокость. Вот что писала Сэлли Кэрригер:

• Предыдущая
• 9/111
• Следующая