Человек, который вышел из моря - Монфрейд Анри де - Страница 16

• Предыдущая
• 16/44
• Следующая

Таковы были мои разумные намерения, когда около полуночи я заметил небольшой фонарь, отметивший край рифа Обока. Я мог таким образом, продолжая плавание, добраться до тайника задолго до рассвета и наилучшим образом осуществить свой тщательно продуманный план. Но почему я вдруг изменил свое решение? Возможно, за эти шесть часов плавания в открытом море глухое бормотанье воды, безбрежность ночного пространства, сильный ветер, подгонявший мое судно, привели к тому, что мне показались ничтожными хлопоты администрации и все мои ребяческие страхи сухопутного человека оказались вдруг развеянными.

Короче говоря, увидев слабый огонек, который словно подавал мне знак, я перестал слушать голос разума и взял курс на него. Через полчаса «Альтаир» бросил якорь на своем обычном месте на рейде Обока.

Я сразу же сошел на берег, чтобы провести остаток ночи в покое у себя дома на террасе, точно мое судно было невиннейшей прогулочной яхтой. Я был свободен от какого-либо страха, будто напрочь позабыл о двухстах килограммах наркотиков, находившихся на борту. Я был уверен, что ничего дурного не произойдет.

Подобные настроения уже неоднократно, в обстоятельствах на редкость критических, заставляли меня поступать с безрассудством, вопреки всякой логике, и, однако, всякий раз это внешнее отсутствие осознания опасности позволяло мне избегать еще более худших неприятностей. Я чувствовал, что и сегодня некая высшая сила подменила мою собственную волю и что мне следует ей подчиниться.

Ранним утром, после завтрака, когда поднимающееся солнце прогнало меня с террасы, я отправился к старому губернаторскому дворцу, «чайной коробке», как я называл это здание из-за его формы, собираясь навестить резидента. На самом же деле речь шла о невзрачном унтер-офицере, который совмещал в одном лице функции начальника порта, таможенника и администратора. Этот чиновничий аппарат, совершенно излишний в этой глуши, разумеется, был необходим только для того, чтобы оправдать размеры бюджета; впрочем, он использовался для удовлетворения личных потребностей. Бедняга сержант томился от одиночества, пустоту которого он не мог заполнить хотя бы робкими проявлениями внутренней жизни. Его многочисленные обязанности практически не находили себе применения в этом знойном и заброшенном уголке, где в узкой полоске тени, отбрасываемой несколькими кусками развалившейся стены, нашли приют убогие бедуины и их козы.

Если не считать того, что каждую неделю сюда приплывал небольшой парусник администрации, привозивший сержанту немного льда и старые иллюстрированные журналы, его дни тянулись нескончаемой и однообразной чередой, напоминая дни заключенного, отрезанного от внешнего мира. Останавливаясь в Обоке, я наведывался в резиденцию только в день приезда или отъезда, чтобы выполнить какие-то дурацкие навигационные формальности.

В остальное время меня никто не видел, к этому привыкли, и я, будучи причислен к категории нелюдимов, старался оправдать эту репутацию.

Хотя резидент немного удивился столь раннему визиту, встретил он меня с радостью, довольный тем, что может с кем-то поболтать. Когда я показал ему свой манифест, где значились ужасные слова «кокаин» и героин», а местом назначения этих товаров был проставлен Йемен, он, кажется, не придал документу особого значения. Несомненно, ему и в голову не приходило, какую бездну формальностей предполагали подобные товары в представлении таможенников. Правда, он таможенником не был, и потом, пребывая в одиночестве, в отрыве от своего родного окружения, он так глубоко ушел в растительное существование, что, сам того не ведая, оказался выше всяких условностей. У него был свой взгляд марсианина, и я не стал выводить его из этого первобытного состояния. Короче, когда я оставил ему манифест, удостоверяющий качество и количество груза, чтобы он мог в момент приезда и отъезда проверить и то, и другое, он со смехом пожал плечами, будто речь шла о какой-то шутке. К чему беспокоиться? Ему было известно, что эти продукты не могут стать предметом какой-либо конкуренции в Обоке, посреди данакильской пустыни. И в данном случае он обнаружил поистине здравый взгляд на вещи.

Мне пришлось согласиться пропустить рюмочку вермута, и я с большим трудом избежал завтрака, подкрепленного большим количеством консервов от фирмы «Амиё» – рагу или кислая капуста, – хранившихся при температуре сорок градусов выше нуля в тени… Чтобы предупредить его неожиданный ответный визит, я пригласил его к себе на ужин к определенному часу.

Как всегда, я велел поставить стол на террасе, где так приятно сидеть вечером, когда дует едва уловимый восточный ветер, и, пока я выслушивал его рассказы о продвижении по службе и о мелких огорчениях чиновника, мои люди грузили на судно таники с гашишем, доставляя их на шлюпке и пироге.

Они суетились как раз под нами и не скрывали своих действий, ведь речь шла о «запасах воды»…

Присутствие шефа, который следил за погрузкой с террасы, избавляло туземца-аскера, представителя таможни, от необходимости наблюдать за операцией, таким образом, все шло прекрасно. Я щедро откупоривал бутылки с кьянти, так что мой гость ушел в полном восхищении от проведенного в моем обществе вечера. Я проводил его до резиденции и поднялся в его рабочий кабинет. Когда я, собираясь проститься с ним, спросил, не хочет ли он осмотреть мое судно перед отплытием, сержант только расхохотался над этим несуразным предложением. Он вернул мне мой манифест, должным образом завизированный к отплытию, и пожелал счастливого пути.

Не теряя времени, я поднялся на борт «Альтаира», где все было готово к тому, чтобы сняться с якоря, и в два часа утра мы уже огибали Рас-Бир. На рассвете я покинул территориальные воды, и в поле зрения появилось плоскогорье.

Из-за довольно слабого северо-западного ветра мы держали ближе к ветру, развивая скорость не более двух узлов, но начинавшийся день (по этой причине я, собственно, и решился на такой дерзкий шаг) позволял экономить мазут.

Я увидел за кормой небольшой парус, следовавший тем же курсом. В бинокль я сумел разглядеть зараникскую заруку, один из тех быстроходных парусников, которые перевозят кат из Шейх-Сайда (что в Йемене) в Джибути. Они также занимаются контрабандой табака, и очень часто их используют для быстрых перебросок рабов между Рахейтом и Моккой. Поэтому я не удивился тому, что парус быстро увеличивался в размерах, так как это легкое, удлиненное и лишенное балласта судно даже и при таком ветре ухитрялось плыть со скоростью, вдвое превышающей скорость «Альтаира».

У меня не было никаких причин удирать от него, запустив мотор, как того хотелось бы ребяческому самолюбию моего экипажа, да и, наверное, моему тоже. Когда их обгоняет чужое судно, моряки воспринимают это как оскорбление. Итак, я позволил заруке приблизиться, уверенный в том, что она намерена подняться на ветер, так как заруки благодаря своим латинским парусам превосходно лавируют, но судно, напротив, осталось на ветре, придерживаясь точно нашего курса.

Перед самым проливом у острова Перим корабль поравнялся с нами, и его команда приветствовала нас обычным протяжным «хо-о-о!», мой экипаж откликнулся и задал вопрос: «Мен хен? Мен хен? (Куда плывете?)». С заруки ответили: «Мокка, Мокка…»

Судно находилось на расстоянии менее одного кабельтова от нас, и, рассматривая его в бинокль, я увидел растянувшегося на юте человека в мундире цвета хаки, с надетой на голове, как мне показалось, такой же, что и у таможенных аскеров, феской. Я передал бинокль Кадижете, и он подтвердил, что это сомалиец, являющийся штатным осведомителем администрации. То, что он старался остаться незамеченным, заставило меня призадуматься.

Какого черта надо этому аскеру в Мокке? Мне пришла в голову мысль: а не послан ли он с тем, чтобы узнать, действительно ли я везу свои ящики в Мокку?

Мучимый этим подозрением, я тут же осознал, какой опасности я себя подвергну, если не остановлюсь в этом порту. Я еще не знал, как этот поступок может быть использован против меня, но он, вероятно, имел исключительное значение, если уж правительство проявило такое усердие, чтобы уличить меня в обмане. Надо было любой ценой лишить власти этого оружия, которое их шпион рассчитывал получить в Мокке, куда – и в этом он не сомневался – я не прибуду. Но не везет ли этот сомалиец какое-нибудь послание от губернатора с просьбой к имаму Йяйя арестовать мои ящики, а значит, и мой корабль в том случае, если я все-таки войду в порт Мокки? Ведь соседи охотно оказывают друг другу такие мелкие услуги, уподобляясь чернокожим царькам, которые по отношению к своим подданным не имеют никаких других обязательств, кроме как выжимать из них подать и время от времени отрубать им головы для острастки.

• Предыдущая
• 16/44
• Следующая