Imprimatur - Мональди Рита - Страница 5
- Предыдущая
- 5/151
- Следующая
Но его уже никто не слушал. Девизе и Дульчибени, заслыша свои имена, без задержки выступили вперед. При виде французского музыканта, еще несколько минут назад услаждавшего слух постояльцев игрой на музыкальном инструменте, взгляды всех присутствующих умильно засветились.
Наряд из Барджелло спешил покончить с перекличкой, и потому молодых людей невежливо подтолкнули в нашу сторону, а капитан уже выкрикивал следующих:
– Господин Эдуардус де Бедфорд, англичанин, и дама… Клоридия.
Запинка и ухмылка, появившаяся на лице капитана, яснее ясного говорили о том, каков был род занятий единственной среди нас представительницы противоположного пола. По правде сказать, мне мало что было известно на ее счет, поскольку хозяин поместил ее отдельно от других, в башенке, венчавшей здание постоялого двора и имевшей отдельный вход с крыши. За тот неполный месяц, что она провела у нас, в мои обязанности входило приносить ей пищу и вино, а также поступавшие с удивительной регулярностью записки в запечатанных конвертах, на которых почти никогда не стояло имя отправителя.
Клоридия была совсем юной, одних лет со мной. Мне случалось видеть, как она спускалась вниз из своей башенки и вела с иными постояльцами весьма любезные речи. Если судить по тому, о чем у нее шел разговор с Пеллегрино, она избрала наш постоялый двор в качестве места жительства.
Г-н де Бедфорд был человеком выдающейся внешности: огненная копна волос, нос и щеки в россыпи мелких золотистых пятнышек, голубые глаза с косинкой – о последнем я знал лишь понаслышке. Он явился к нам с далеких британских островов и вроде бы, по слухам, уже не в первый раз останавливался в «Оруженосце»: как и Бреноцци, и Стилоне Приазо, он живал здесь при прежней хозяйке, покойной кузине моего хозяина. Последним прозвучало мое имя.
– Ему двадцать лет, он недавно работает у меня. Это мой единственный помощник, поскольку постояльцев сейчас немного. Я ничего о нем не знаю, взял к себе, потому как у него никого нет, – скороговоркой выпалил мой хозяин, давая понять, что ни за что, в том числе за чуму, ответственности не несет.
– Давай покажи его, пора закрывать, – перебил его капитан, не в силах самостоятельно разглядеть меня.
Пеллегрино схватил меня за руку и чуть приподнял.
– Молодой человек, а не больше птенчика! – рассмеялся капитан, а вслед за ним и все остальные.
Из окон соседних домов робко выглядывали головы. Весть о чуме уже разнеслась по нашему околотку, и мало кто осмелился бы приблизиться к нам.
Поставленную перед ними задачу стражи порядка выполнили. В «Оруженосце» было четыре входа. Два с Орсо: главный и дополнительный, открытый в летние вечера, через который можно было попасть в первую из двух столовых, боковой служебный – из переулка в кухню, и еще один – из двора в коридор. Все они были старательно заделаны буковыми досками, приколоченными гвоздями в полпяди. То же проделали и с дверцей, ведущей из башни Клоридии на крышу. Окна первых двух этажей, как и подвальные на уровне мостовой, были изначально зарешечены. Если бы кому-то пришло в голову выпрыгнуть с третьего этажа, это было бы чревато риском свернуть себе шею либо быть замеченным и задержанным.
Капитан, дородный малый с наполовину отсеченным ухом, огласил правила поведения, предусмотренные для подобных обстоятельств. Тело несчастного г-на Муре надлежало на рассвете передать через окно его комнаты членам братства «Отходная молитва и Смерть», на которое возлагались его похороны. Покидать здание гостиного двора нам запрещалось до тех пор, пока минует опасность для здоровья окружающих, в любом случае в ближайшие двадцать дней. В этот период следовало по первому зову являться на перекличку к окну, открывающемуся на Орсо. Напоследок нам передали огромные бурдюки с водой, прессованный снег, несколько караваев дешевого хлеба, сыр, сало, оливки, немного трав и корзину желтых яблок, а также пообещали небольшую сумму для оплаты воды, снега и продуктов питания. Нашей тягловой силе было предписано впредь до особых распоряжений оставаться в стойле у возницы, проживавшего по соседству.
Осмелившимся выйти в город или тем паче бежать грозило сорок ударов плетью и привод в магистратуру с последующим присуждением наказания. На дверь была водружена табличка с позорной надписью «Зараза». Уже отрезанные от всего мира, мы молча выслушали все это.
– Считай, мы все мертвецы, – проговорил кто-то голосом, в котором сквозил страх.
Мы стояли в длинных и тесных сенях, ставших вдруг совсем темными оттого, что дверь заколотили, и растерянно переглядывались. Никто не решался пройти в столовую, где ждал остывший ужин. Уронив голову на стойку и обхватив ее руками, мой хозяин клял всех и вся. Повторить то, что срывалось с его уст, невозможно. Он сперва угрожал тем, кто отважится приблизиться к нему, а потом вдруг принялся колотить кулаками по стойке, отчего книга для записи постояльцев полетела на пол. Мало этого, схватил стол, намереваясь швырнуть им в стену; некоторым из нас пришлось вмешаться и повиснуть на нем, удерживая от этого шага. Он стал было отбиваться, но потерял равновесие да так и грянулся об пол вместе с повисшими на нем смельчаками. Образовалась свалка. Я едва успел отскочить, не то пострадал бы более других. Пеллегрино же оказался самым шустрым – вывернувшись, он быстрее всех поднялся на ноги и вновь забарабанил кулаками по стойке.
Я почел за лучшее покинуть это узкое и ставшее опасным пространство и поспешил к лестнице, однако, одолев один пролет, уперся в живот аббата Мелани, который не спеша, осторожно спускался вниз.
– Итак, юноша, нас заперли, – обратился он ко мне, грассируя на французский манер.
– Что ж теперь делать? – отозвался я.
– Да ничего.
– Но ведь мы все поумираем от чумы.
– Это мы еще посмотрим, – проговорил он с необычными переливами в голосе, к которым мне предстояло привыкнуть.
После чего изменил направление своего движения и повлек меня за собой на второй этаж. Пройдя весь коридор, мы оказались у большой комнаты, которую занимал скончавшийся г-н де Муре со своим компаньоном Помпео Дульчибени. Занавеска разделяла комнату надвое. За ней обнаружились тело усопшего, а рядом с ним лекарь Кристофано со своим сундучком, стоящим на полу.
Г-н де Муре наполовину раздетый лежал в кресле в той позе, в которой его оставили утром Кристофано и присланный магистратурой врач. Поскольку нам запретили что-либо менять здесь до конца переклички, ноги г-на Муре по-прежнему находились в воде, и за этот жаркий сентябрьский день в комнате уже появился характерный запах.
– Молодой человек, я ведь просил сегодня утром подтереть эту вонючую лужу на полу! Будь любезен! – бросил мне с нетерпением Кристофано.
Только я собрался ответить, что тогда же исполнил его просьбу, как заметил, что и впрямь вокруг лохани натекло несколько лужиц. Я тотчас без пререканий бросился к венику и тряпке, проклиная свою нерадивость. Вероятно, утром я находился под впечатлением от смерти, не виданной мною доселе.
Муре казался еще более бестелесным и бескровным, чем в момент своего появления у нас. С его слегка приоткрытых губ стекала струйка зеленоватой слюны, которую Кристофано принялся вытирать, после чего раскрыл ему челюсти, предварительно обмотав руку куском материи. Как и утром, он внимательно оглядел горло Муре и понюхал его слюну. После чего попросил аббата Мелани помочь – уложить тело на постель. Когда его приподняли и ноги оказались вне воды, от них пошел такой дух, что у нас у всех перехватило дыхание.
Кристофано натянул на руки рыжие перчатки, извлеченные из сундучка, и еще раз исследовал рот, потрогал за ушами, подмышками, а затем грудь и пах покойного, несколько раз нажав на него кончиками пальцев. После этого задумчиво снял перчатки и положил их в одно из закрывающихся отделений ящичка, перегороженного пополам. В другом отделении стояла емкость, в которую он плеснул коричневатой жидкости, после чего закрыл отделение с перчатками.
– Это уксус, – пояснил он. – Очищает чумные испарения. На всякий случай. Хотя я своего мнения не изменил: это не похоже на чуму. Пока нам нечего бояться.
- Предыдущая
- 5/151
- Следующая
