История груди - Ялом Мэрилин - Страница 10

Подобные повествования, в которых сплетались в единое полотно нити правды и чудесного вымысла, предлагали модели поведения преданных матерей, увековечивших уроки Девы Марии. Грудное вскармливание было не только вопросом получения пищи для ребенка — вместе с молоком мать передавала ему целую систему религиозных верований и этических понятий.

В этой связи интересно рассмотреть миниатюру, обнаруженную в итальянском манускрипте XIV века (илл. 16). На ней изображена мать, кормящая грудью ребенка, который держит в руке табличку с алфавитом. Дитя явно в том возрасте, когда учат буквы, примерно лет трех. Обучение чтению было для ребенка «устным» занятием, и, «поглощая» алфавит, он ожидал вкусного вознаграждения, будь то материнское молоко или другое лакомство, например, мед^[45]. Таким образом, грудь подслащивала учение и являлась воротами к знаниям, то есть мать была призвана вскормить ребенка не только физически, но и умственно.

Этой материнской модели, тесно связанной с идеалом Мадонны, приходилось сражаться со все возрастающим влиянием куртуазной любви, в которой места для лактации не было. Французские романы XII века «Гарен из Лотарингии» (Garin le Loherain) и «Ожье-датчанин» (Ogier le Danois) уже воспевали маленькую грудь («грудки»): всегда упругие, белые, их часто сравнивали с двумя яблоками. Автор «Окассена и Николетты» предпочитал еще более мелкие формы: так, у его героини белокурые волосы, смеющиеся глаза, маленький рот, отличные зубы и «твердые груди, которые приподнимали ее платье словно два круглых ореха»^[46].

«Ключ любви», учебник куртуазности, основанный на «Искусстве любви» Овидия, давал нескромный совет: «Если у вас красивая грудь и красивая шея, не прикрывайте их, но вырез на вашем платье должен быть низким, чтобы все могли заглянуть в него и возжаждать их»^[47]. Поэт XIV века Эсташ Дешан предпочитал большое декольте и узкое платье с разрезами по бокам, «через которые грудь и шея были бы лучше видны». Для отвислых грудей придумали средство: к верхней части платья надо было пришить «два кармана, в которых грудь сжималась так, чтобы соски смотрели вперед»^[48].

Эти и другие источники рассказывают о больших переменах в одежде, которые произошли в эпоху позднего Средневековья. До этого времени мужчины и женщины носили очень похожую одежду — туники длиной до щиколоток, которые скрывали различие полов. Но в начале четырнадцатого века в большинстве стран Европы мужчины сменили туники на более короткий наряд, длиной лишь до середины бедра и не скрывавший ноги. Женщины же продолжали носить платья до щиколоток, но линия выреза спустилась ниже, и платья шились так, чтобы подчеркивать бюст.

Многие восприняли новую откровенную одежду как прямое приглашение к сексуальной распущенности. Шевалье де Ла Тур Ландри в своей книге, написанной для воспитания его дочерей (1371–1372), настоятельно советовал читательницам не показывать шею, грудь или другие части тела. Он высмеивал новый стиль, следуя которому меньше материала шло на переднюю и заднюю часть платья, зато появлялся фривольный трен, совершенно не нужный ни для прикрытия, ни для тепла. По контрасту с женщинами легкого поведения, одевавшимися именно так, де Ла Тур Ландри приводит в качестве примера добродетельных женщин, известных своей скромностью, кротостью, послушанием, терпением, снисходительностью и милосердием. Эти черты он соотносит с высшим образцом для подражания — Девой Марией.

Кроме этого, женщина должна полностью подчиняться своему мужу, даже если муж находит нужным иногда побить свою жену, чтобы она стала покорной. Хорошая жена должна принести мужу «сладость своего молока, которая означает сладость, какой следует быть в настоящем браке»^[49]. Для шевалье де Ла Тур Ландри грудь по праву занимает свое место в браке, и особенно в отношениях с мужем. Ее не следует показывать просто так, следуя моде или ради возможного любовника.

В Италии подобная тревога по поводу сексуализации груди заставила Данте (1265–1321) осуждать модных флорентийских женщин, носящих платья с большим вырезом. В «Божественной комедии» он предсказывает время, когда с церковной кафедры прозвучит анафема этим «развратным флорентийкам, ходящим с открытой грудью и сосками» («я le sfacciate donne fiorentine / I’andar monstrando con le poppe il petto»)^[50]. Именно в Италии, в этой атмосфере перехода от аскетичных идеалов Средневековья к земному гуманизму Возрождения, произошел невозможный ранее культурный переворот.

В начале XIV века на холстах художников, работавших в Тоскане, стало появляться изображение Девы Марии с обнаженной грудью, кормящей младенца Иисуса. Правда, отдельные изображения кормящей Пресвятой Девы, Maria lactans, встречаются в христианском искусстве еще во втором веке. Но многочисленные Мадонны эпохи раннего Возрождения, кормящие младенца, были уникальным явлением, которое овладело воображением Западного мира на долгие века.

Картины с изображением кормящей Мадонны или Мадонны Млекопитательницы — Madonna-del-latte — и такие же скульптуры, созданные художниками и ваятелями XIV века, имеют общие черты (илл. 17). Дева Мария показывает одну маленькую круглую грудь, другая скрыта ее одеждой. Младенец Иисус сосет грудь. Но сама грудь кажется как-то нереалистично соединенной с телом Девы Марии и больше похожа не небольшой плод — лимон, яблоко, гранат, — случайно упавший на холст.

Мы, люди XX века, знакомые с кормящей Мадонной благодаря многочисленным полотнам итальянских, французских, немецких, датских и фламандских мастеров, не можем представить новизну подобного изображения в тот момент, когда оно появилось впервые. Нам придется влезть в шкуру итальянцев эпохи позднего Средневековья, многие из которых не умели читать, которые впервые увидели Пресвятую Деву, кормящую ребенка подобно любой другой женщине. Какой была их реакция: шок, возмущение, ужас или удовольствие? Вспомните о том, что до этого времени Дева Мария представала куда менее человечной в образе византийской императрицы, окруженной сиянием золота, или в образе воздушной Царицы Небесной, окруженной святыми и ангелами, или как бесплотная Дева, смущенно отступившая от архангела, принесшего ей благую весть. Когда Ее изображали в образе матери, то младенец Иисус у Нее на руках был часто уменьшенной копией взрослого мужчины, скованно стоящего перед Ней. Иногда Он смотрел на Ее лицо или держал в руках религиозный символ, но никогда ранее Его не изображали жадно сосущим грудь матери.

Но казалось, что грудь не принадлежит телу. Так художники отображали двойственную натуру матери Христа: она была и не была женщиной, как и все остальные. Да, у нее были «действующие» груди, во всяком случае, одна, способная давать молоко. И она действительно пользовалась ею, чтобы вскормить свое дитя, но все остальное предполагало, что она «единственная среди своего пола»^[51].