Побег обреченных - Молчанов Андрей Алексеевич - Страница 58

• Предыдущая
• 58/78
• Следующая

– Спат надо, – с трудом произнес Рудольф Ахундович, потирая веки и качая тяжелой головой. – Душанбе завтра, домой ко мне все… – Он облокотился на столик, упершись кулаком в лоб, и сомкнул усталые очи. Затем обернулся к Жанне, предостерег заплетающимся языком: – Ты чтоб… никуда… На комбинат ехать, концерт…

– Обязательно, – успокоил его Ракитин, поднявшись. – Все! Перекур и баю-бай.

Покурить вместе с ним вышла и Жанна.

– А знаете, – сказала она, перемещая в пространстве сигарету и глядя на Александра хмельным, с поволокой умиленности взором. – Рудик-то… По секрету только! – вытянула губы и погрозила пальцем. – Предложение мне сделал. Смешной такой… Никуда, говорит, не отпущу, в дом приедем, хозяйкой будешь. И с убежденностью, главное, с какой разве с трибун говорят… – Она хохотнула.

– Ну а чего? – степенно урезонил ее Ракитин. – Кто знает, где встретишь счастье?

– Не-ет, – протянула она, зажмурившись. – Не те… варианты! Я – артистка! – провозгласила обреченно и гордо, вновь вскинув на Александра сморенные усталостью глаза. – И чтобы там… женой производственного деятеля, – зевнула, – да еще во глубину памирских руд… У меня московская прописка, между прочим, – сказала со значением.

– Во как! – изумился Ракитин. – Какие… точки от счета пространства, благополучия и вообще достижений.

– К тому же, – уныло продолжала Жанна, – он восточный человек…

– Вы очень западный, – кивнул Александр понимающе.

– Ну… как-никак, – не обиделась она.

– А езжайте вы действительно на этот комбинат. Выступите там, вам все равно ведь где? Чего теряете-то?

– Можно, – смешливо согласилась Жанна. – Можно и туда. Только… ерунда это. Так дела не делаются.

– Они по-всякому делаются, – сказал Ракитин. – Бывают такие случайности – ого-го! Не часто, правда. Но ведь автомобили, к примеру, в лотерею кто-то да выигрывает? А вдруг и нас угораздит?

– Меня уже угораздило, так что ресурс везения выдохся! – заявила Жанна, наотмашь махнув рукой и рассыпав пепел по юбке.

– Это как понимать? – поинтересовался Ракитин.

– А так… У меня первый муж… Юрка. Ну мы развелись уже, а тут день рождения у него. И я ему на прощание как бы лотерейный билет подарила. И фотооткрытку еще… Там обезьяна была изображена из питомника МГУ. Я там на журфаке раньше… и купила вот… Ну и подписала на обратной стороне этой обезьяньей фотографии: «Юра, это ты». Кстати, правда, похожи. Юрка оскорбился было, но билет лотерейный взял, поблагодарил даже. А потом, когда я уже во ВГИКе училась, ко мне друг его заехал, Феликс, и рассказал, что Юрка по моему лотерейному билету выиграл «Волгу». Я… и не расстроилась, в общем, сначала. Но потом, когда у меня было трудно с деньгами, написала ему письмо и попросила у него денег, чтобы хотя бы за квартиру и за телефон заплатить. Пусть в долг. И… знаешь, что он сделал? – В голосе ее вдруг зазвучала трагедия. – Он прислал мне фото крокодила за решеткой зоопарка и написал на обороте: «Жанне-дуре от обезьяны-Юры». Вот. А денег он мне не прислал. Я поехала было к нему, но его жена облила меня грязью… словесной… и я ретировалась, тем более у меня было давление сто восемьдесят на сто десять, и я еле-еле тогда стояла на ногах, так мне было плохо. Надеюсь, бог его простит. А я его в душе никогда не прощу – пусть эти деньги будут ему на лекарства. Вот. Сволочи вы, мужики… – присовокупила она с грустью известную идиому и, раскрыв дверь, бросила сигарету в проем словно жующих друг друга вагонных стыков.

– Так ведь и бабы – стервы, – сказал Ракитин. – Однако смысл в том, что «Волгу» в лотерею все-таки можно…

– Можно, но все мимо идет, мимо, – сильно качнувшись, посетовала Жанна и подняла в прощальном приветствии руку, шевеля пальцами. – Спать пойду, – произнесла с трудом.

Ракитин тоже направился в купе, но навстречу ему вышел Градов.

– Веселая дорожка, – обратился к нему Александр. – И общество замечательное, любопытный социальный срез.

– На мой таки взгляд, – отозвался профессор, – ничего нового. И сто лет назад в каком-нибудь вагоне ты бы встретил такой же народец. «Что было, то и будет, и что делалось, то и будет делаться, – процитировал он. – И нет ничего нового под солнцем. Бывает нечто, о чем говорят: «Смотри, вот это новое», но это было уже в веках, бывших прежде нас».

– Э… а ты, случаем, не встречался в свое время с Екклесиастом? – поинтересовался Александр едко.

– С пророком? Наверное, нет. Даже наверняка нет!

– Почему?

– Потому что все мои воспоминания – воспоминания человека из толпы. Усердно избегавшего в равной степени опасных нищеты и роскоши.

– Значит, что было – то будет. То есть горизонты грядущего тебе малоинтересны.

– Ну, почему же… В настоящий момент я веду разговор о людях и их характерах. Тут ничего не изменилось. Доказательства? Возьмем хотя бы наш паровоз. Артисточка эта, неудачница со сложной судьбой и амбициями? Не ново. Рудольф Ахундович – заведенный механизм с функцией «достать-обменять-выбить-выпить» – тоже… Разве чуток модернизированная схема. Для меня он своего рода символ. Олицетворяющий проникновение тюрков на землю Бактрии, она их всегда привлекала. Дальше. Бандит и охотники за ним вообще стары, как ложь. Кто еще?

– Вероника Степановна, – ответил Ракитин. – Борец за чистоту общественных отношений. Новая формация мировоззрения, между прочим! – Он закрыл ладонью один глаз и дурашливо скосил набок челюсть.

– Я знал многих, объясняющих с заданной позиции, что хорошо и что плохо, но весьма мало тех, кто ведал, почему плохо – отвратительно и хорошо – прекрасно, – поведал профессор. – Так кто остался? Крестьянин с Востока? Бедолага проводница? Она – та же Жанна, интеллекты разнятся, отсюда и маршруты у каждой свои. У одной – один, у другой – двадцать два.

– А гладенький брюнетик? – вставил Александр.

– Шельма, ворующий благонравно?

– Разложил, – крякнул Ракитин. – Всех. Подчистую. А насчет меня как?

– А тут объективным быть не могу, – вздохнул Градов. – Ибо… странное чувство… но порой кажешься ты мне частью себя самого. Тем более – в тебе будут жить мои воспоминания… А значит, и я. И надеюсь, не напрасно ты выделен мною из череды многих. По крайней мере, ты понимаешь, хотя и интуитивно, что состоишь из атомов, которым миллиарды лет, и где только они не бывали… Здесь, в этом вагоне, я не вижу подобных тебе. И нам некого взять с собою, Саша, в свою компанию.

– Спасибо, – наклонил нечесаную голову Ракитин. – Признателен. Сейчас покатится слеза умиления. Хочешь кофе? На сон грядущий? Не пропадать же банке…

– Давай.

– Итак, – сказал Ракитин, подставляя стакан с коричневой пудрой растворимого напитка, засыпавшего дно, под перевитую тонкую струйку кипятка из вагонного титана, – сначала попробуем определиться: кем я являюсь для тебя? Лакмусовой бумажкой во всякого рода ситуациях, а, хранитель времен?

– Не знаю, была ли наша встреча спланирована или нет, – ответил Градов в раздумье, – но для чего мне нужен ты, я понял. Хотя бы затем, чтобы рассказать тебе все, что я знаю.

– Даже если бы ты мог передать мне связь времен, что невозможно, – сказал Ракитин, – все равно это было бы бессмысленное знание, поскольку его обесценила бы моя смерть. Вот он – главный тупик. Правда, существует еще и посмертие… Но это – загадка. И ответы на нее – одни лишь гипотезы…

– Причем, как правило, категорически однобокие, – заметил Градов. – Что настораживает. К примеру, православие отвергает путь восхождения души из чистилищ вверх, в многообразие миров света. Для него есть только две крайности – ад и рай. Душа в православии – категория статичная, не способная ни на какую трансформу или поступок. То есть как прожил жизнь бренную, то и получишь в итоге. Был примерным рабом – обласкают, не был – только геенна тебе и предназначена.

– Ты не согласен с этим?

– Просто… не хочу соглашаться. Бог милостив, и в милость творца я уверовал. Бог извечно дает шанс… И однажды я спросил себя – внезапно, в оторопи: «А верит ли он в людей?» А после пришел иной вопрос: «А я… верю?» И тут вспомнился путь – страшный и долгий путь, пройденный мною с людьми – через кровь, жертвы и ожесточенное невежество – к очевидным истинам. Но истины постигал я, наделенный пусть смутной, но все-таки памятью о прошлом, а новые поколения тут же забывали все ошибки предыдущих, пускаясь в повторения безумств… В чем же смысл? Кстати, один умник как-то уверял меня – серьезно и даже с некоторым апломбом, – что человек на земле оставляет после себя некий след в сознании окружающих, как бы деформируя его, что впоследствии отражается на поступках и мыслях грядущих поколений. И в этом, дескать, смысл миссии каждого индивидуума. Но и не более того. Забавная полуправда?

• Предыдущая
• 58/78
• Следующая