Побег обреченных - Молчанов Андрей Алексеевич - Страница 27

• Предыдущая
• 27/78
• Следующая

– Почему мы о порядке-то говорим? – вновь вступил в беседу Власов. – На ваше место дурной народец придет, опять разборки, опять кровь, опять переделы… А вы без нас не устоите, Кузьма Федорович, уж поверьте – ну, никуда вам без нас…

– Нет, в принципе мы могли бы договориться и с Бешеным, – равнодушно произнес Шурыгин. – Ненадежен он, конечно, скользок, нет в нем вашей основательности, хозяйского подхода…

– Справедливости, я бы заметил, – ввернул Власов.

– Вот-вот, – степенно согласился генерал.

– Я понимаю, – внезапно покладисто отозвался Гиена. – Государство, оно всегда верх одержит, а сейчас вы, Чека, опомнились, власть ушедшую снова за жабры берете, оно и правильно… Только какое у нас партнерство быть может? Как ни верти, а в стукачи вы меня опускаете… А ведь меня как на зонах ломали, а мусорских сколько я перевидал! Не, не мое это, начальники дорогие, не мое!

– Я – о хлебе, вы – о небе! – сокрушенно цокнул языком Власов. – Что такое партнерство? Взаимовыгодное сотрудничество. Основанное на паритете. Вот, к примеру, тот же «Восход». Хороший банк, но с проблемами… То есть кинули хитрые дяди хороший банк. А там ведь и ваши деньги, нет?

– Где дяди проживают, вы знаете? – спросил Кузьма Федорович напряженно.

– Естественно. И мы с удовольствием дадим вам их адреса. Нам тоже приятно, если похищенные средства вернутся на родину. Даже в ваш карман. Все в итоге пойдет на благо… Ну, изменилось наше чекистское твердолобое мировоззрение, а?

– Давай-ка так, – молвил Кузьма Федорович, неторопливо закуривая. – Слепим первое дело, дальше посмотрим. – И замолчал выжидательно.

– Разгром группировки Бешеного с одновременной подставкой чеченов, – быстро произнес Власов.

– Разумно, – кивнул бандит.

– Так я же и говорю про взаимовыгодные отношения…

– Техническая сторона за вами, информационную мы обеспечим, – сказал Шурыгин. – По банковским проблемам переговорим позже…

– С другим управлением связаться надо? – вскинул на него испытующий взгляд бандит.

Шурыгин помедлил… Дай этой Гиене немного специальных знаний да усади в его кресло, через годик-другой ведь не хуже его, Шурыгина, с делами управляться начнет…

– Конечно, – ответил невозмутимо. – Со многими людьми надо связаться, чтобы точно взвесить ситуацию. Вот вы, кстати… Принимаете у себя американского, понимаешь, коллегу… А кто он такой, знаете? И что ему надо? Ну?

– Ну, – сказал бандит осторожно.

– Вот и «ну» – пять трупов. А где коллега?

– И где?

– Да мы-то знаем, где. И тут история нехорошая, Кузьма Федорович, чреватая… – Шурыгин принял озабоченно-задумчивый вид. – А потому лучше бы нам ее прояснить. А то такие недоразумения вероятны, что и я, даже сильно напрягшись, вам подсобить не сумею…

– Вы кто будете-то? Генерал небось? – спросил Кузьма Федорович. Не дождавшись ответа, произнес, прижав руку к груди: – Мне, товарищ генерал, этот рак мозга тоже без надобности. И вот вам услуга за услугу, ответный гол, так сказать. Дело так было: звонит мне Боря Одесский из Нью-Йорка, подсоби, говорит, дело, можно сказать, смехотворный пустяк…

На похороны Людмилы Семушкин не поехал.

Считая себя натурой впечатлительной, он в принципе старался избегать какой-либо причастности к жизненным неурядицам. Навещать Ракитина тоже не хотелось: там надо было определенным образом держаться, соболезновать, то есть опять-таки угнетать психику, и без того донельзя расстроенную посещением морга, откуда он возвратился потрясенным до онемения. И поразил его не столько факт внезапности этой смерти, сколько очевидная ее непредсказуемость и непреложность.

Таким образом, Семушкин вывел истину: событие смерти непреложно, непредсказуемо и очевидно, после чего разочарованно уяснил и очевидность своего открытия, тут же забыв о нем.

Еще с детства Григорий тяготел к реальности, данной ему исключительно в приятных ощущениях. От иных же всячески уклонялся, а если уклониться не удавалось, то, претерпев напасть, в дальнейшем внимания на ней не заострял. Но кое-что, к изрядному неудовольствию, оседало в памяти прочно.

И вот, возвратившись из морга, вспомнилось, как пяти лет от роду пришел он с отцом в обсерваторию, куда родителя временно командировали от завода для производства квалифицированных слесарных работ.

Малолетнего Гришу с почетом усадили на высокий вертящийся стул, и он восторженно приник к холодному окуляру в уверенности презабавного зрелища Луны, звездочек, а увидел страшное: чуткую, черную бездну в сияющих колючих гроздьях, вдруг гулко и грозно устремившуюся навстречу ему.

Он отпрянул в смятении. После расплакался. Но объяснить толком причину испуга недоумевающим взрослым так и не смог.

Впоследствии он прилежно изучал астрономию, внимал телепередачам об успехах освоения околоземного пространства, свыкшись в конце концов с мыслью, что небо – всего лишь преддверие Вселенной, но больше подходить к телескопу не желал, помня тот детский ужас, который вновь вернулся к нему по неясной причине в беленом домике, особнячком ютившемся на больничной территории.

Однако жена Тася, в тонкости тайных переживаний Семушкина не посвященная, настаивала:

– Навестил бы Сашку-то… Ведь один… А, Гриш?

– Ну, Тася, ну неделикатно, – отбивался Семушкин. – Может, ему и надо побыть одному… Потом, знаешь, сочувствием тоже сводят в могилу… Завтра к тому же планерка, я должен подготовиться, то-се, выспаться, быть в форме… Отстань, дорогая!

– Да… – спохватилась Тася, куском замши вытирая пыль с пианино. – С Испанией теперь как? Едет он?.. Сына-то с кем оставить?

Семушкин внимательно посмотрел на жену, на руки ее, заботливо переставляющие подсвечники, на серый налет пыли, обметавший тряпку…

– Сходил бы. – Она открыла форточку, брезгливо сморщив нос, потрясла замшевым лоскутом. – А?

– Времени сейчас сколько? – Семушкин взглянул на часы. – Шесть? На часок если…

– Только не пей там, – напутствовала рассудительная Тася.

Но Семушкин уже не слышал ее. Он водил щеткой по башмакам, и в голове его, в такт движениям руки, сновало челноком: изменилось у Ракитина с Испанией, нет?

Мыслишка была мутненькой, противной, но мозг не стыдлив, как оправдывался Григорий, позволяя мысли крепнуть и развиваться…

По пути к дому Ракитина он задержался на том злосчастном месте, где еще различались среди прибитой к бортику тротуара грязи крупицы стекла и оранжевые осколки пластмассы.

Глядя на осколки, Григорий преисполнился философической удрученности, но и одновременно ощущения какого-то личного тревожного счастья.

К большому удивлению Семушкина, в Ракитине не замечалось ни надломленности, ни растерянности, переживаний он не выказывал, разговор вел ровно, без срывов, пусть и немногословно. Лишь как-то болезненно щурился, будто вспоминал что-то, а вспомнить не мог.

«Держится», – думал Григорий, с невольным состраданием всматриваясь в осунувшееся, как бы чуть постаревшее лицо приятеля, в устало запавшие глаза с хмурой, внимательной отчужденностью взгляда исподлобья.

– С сыном-то что решили? – начал Семушкин, невольно теряясь в застойной, настороженной тишине, заполонившей квартиру.

– У родителей ее.

– Ясно, – кивнул Григорий. – Да и правильно, в общем, женская рука, забота… А тут поездка на полгода… Или так и оставишь им парня?

– Не знаю… – Ракитин понуро огляделся по сторонам. – Ничего не знаю пока, Гриш. А ехать, думаю, надо. Здесь, – покривился, – невмоготу.

– Ну да… – уныло подтвердил Семушкин. – Время – лекарь… перемена обстановки… Слушай, а дело-то закрыли?

– Какое?

– С аварией… Все-таки – гибель…

– Ну… По показаниям наезд совершила она, а причина смерти – инсульт. Прорвался сосуд с тонкой стенкой. Отчего – неясно. То ли… Ясно, конечно! – закончил Ракитин со злой убежденностью. – Из-за меня все…

– Саня… брось, не казнись. – Семушкин поднялся, положил руку ему на плечо. – Это – случай. Несчастный, дурацкий… Давай вот разберемся: ты пьян был? Нет. Или надо, чтобы строго по правилам, чтобы как стеклышко? Но и стеклышко порой вдребезги… Судьба это!

• Предыдущая
• 27/78
• Следующая