Без надежды - Гувер Колин - Страница 55

• Предыдущая
• 55/67
• Следующая

Он достает рацию – наверное, чтобы сообщить на службу. Но только он собирается нажать на кнопку, как Холдер резким движением выбивает рацию у него из рук. Та летит на землю, и отец наклоняется за ней, после чего на всякий случай отступает, держась за кобуру.

– На твоем месте я не стал бы распространяться, что она здесь, – говорит Холдер. – Тебе же не хочется прочесть на первой полосе о том, что ты долбаный извращенец.

С отцовского лица немедленно сходит вся краска, и он испуганно смотрит на меня.

– Что? – Он ошарашен. – Хоуп! Тебя обманули… те, кто похитил! Порассказали обо мне небылиц. – Он подходит ближе, глядя на меня с отчаянием и мольбой. – Кто похитил тебя? Кто это был?

Я уверенно шагаю к нему:

– Я помню все, что ты сделал со мной. Дай мне то, за чем я приехала, и я клянусь, что уеду и ты больше никогда обо мне не услышишь.

Он все качает головой, не в силах поверить, что видит дочь. Наверняка он пытается осмыслить тот факт, что вся его жизнь теперь в опасности. Карьера, репутация, свобода. Осознав, что отрицать дальше бессмысленно, он бледнеет еще больше, если это вообще возможно. Он знает, что я знаю.

– Чего ты хочешь?

Я смотрю на дом, потом снова на него.

– Получить ответы, – говорю я. – И что-нибудь из маминых вещей.

Холдер снова мертвой хваткой вцепляется мне в талию. Я сжимаю его руку, ища поддержки. В присутствии отца моя уверенность тает с каждой секундой. Все в нем – от голоса до выражения лица и жестов – вызывает во мне тошноту.

Отец мельком смотрит на Холдера, затем переводит взгляд на меня.

– Можем поговорить в доме, – тихо произносит он, стреляя глазами по соседним зданиям.

Его нервозность лишь доказывает то, что он взвесил возможные варианты и понял, что особого выбора у него нет. Кивнув на дверь, он начинает подниматься по ступеням.

– Оставьте пушку, – произносит Холдер.

Отец останавливается, но не оборачивается. Медленно вынимает из кобуры пистолет, осторожно кладет на ступени и продолжает идти.

– Обе, – не унимается Холдер.

Отец наклоняется, задирает штанину и вынимает второй пистолет. Положив оба на крыльце, он входит в дом и оставляет дверь открытой. Я уже собираюсь последовать, но Холдер поворачивает меня к себе:

– Я останусь здесь, дверь будет открыта. Не доверяю ему. Дальше гостиной не ходи.

Я киваю, и он быстро целует меня, потом отпускает. Я вхожу в гостиную и вижу отца, сидящего на диване с сомкнутыми перед собой руками. Взгляд его упирается в пол. Я сажусь на краешек. Находясь в этом доме в его обществе, я чувствую, как у меня путаются мысли и сжимается грудь. Пытаясь побороть страх, я делаю несколько медленных вдохов.

Воспользовавшись минутной паузой, я пытаюсь найти в его облике собственные черты. Может быть, цвет волос? Он намного выше меня, и глаза, когда мне удается их рассмотреть, в отличие от моих, темно-зеленые. Я совершенно на него не похожа, не считая волос цвета жженого сахара. Это забавно.

Отец поднимает на меня взгляд и, беспокойно ерзая, вздыхает.

– Прежде чем ты что-нибудь скажешь, – говорит он, – ты должна знать, что я любил тебя и каждую минуту сожалею о том, что сделал.

Я не отвечаю на его заявление, но с трудом сдерживаюсь, чтобы не отозваться на эту чушь собачью. Пусть извиняется всю жизнь – этого не хватит, чтобы забыть хотя бы одну ночь, когда поворачивалась дверная ручка в моей комнате.

– Я хочу знать, зачем ты это делал, – дрожащим голосом требую я.

Мне противно говорить так жалобно. Это голос маленькой девочки, умолявшей его прекратить. Я уже не та кроха и точно знаю, что не хочу выглядеть слабой в его глазах.

Он откидывается назад и трет глаза.

– Не знаю, – произносит он раздраженно. – После смерти твоей мамы я снова запил. Прошел год, и однажды ночью я сильно напился, а утром проснулся с чувством, что совершил нечто ужасное. Я надеялся, это был страшный сон, но, когда пошел будить тебя, ты была… другой. Не той счастливой малюткой, какой была раньше. За одну ночь ты превратилась в существо, которому я внушал ужас. Я ненавидел себя. Я даже не помнил в точности, что совершил, потому что был слишком пьян. Но я знал, это было нечто ужасное, и мне очень, очень жаль. Это больше не повторилось, и я делал все, что мог, чтобы загладить вину. Все время покупал тебе подарки и давал все, что ты просила. Мне хотелось, чтобы ты забыла ту ночь.

Чтобы не прыгнуть на него и не задушить, я сжимаю колени руками. Он выдает это за единичный случай, и я ненавижу его еще больше. Он подает все как досадный эпизод. Будто разбил чашку или угодил в мелкую аварию.

– Это продолжалось вечер… за вечером… вечер за вечером, – возражаю я. Мне приходится взять себя в руки, чтобы не закричать во всю глотку. – Я боялась ложиться спать, боялась просыпаться, боялась принимать ванну и говорить с тобой. Обычно маленькие девочки боятся монстров в шкафу или под кроватью. В меня вселял ужас монстр, который должен был любить меня! Ты должен был защищать меня от таких, как ты!

И вот Холдер опускается возле меня на колени и хватает за руку, а я пронзительно кричу на человека, сидящего напротив. Я дрожу всем телом и приникаю к Холдеру, чтобы напитаться его спокойствием. Он гладит меня по руке и целует в плечо, давая выговориться.

Отец откидывается на диване и заливается слезами. Он не защищается, потому что понимает, что я права. Ему нечего сказать. Он плачет, прикрывая лицо и горюя, что его приперли к стене, но фактически не сожалея о содеянном.

– У тебя есть другие дети? – спрашиваю я, ловя его взгляд, но он со стыдом отводит глаза. Опустив голову, прижимает ладонь ко лбу, но ничего не отвечает. – Есть? – кричу я.

Мне важно знать, что он не делал этого ни с кем другим. Что он не делает этого теперь.

Он качает головой:

– Нет. После твоей матери я не женился. – Он совершенно убит.

– Значит, занимался этим только со мной? – (Он не поднимает взгляда, продолжая отмалчиваться.) – Отвечай, – настаиваю я. – Делал это до меня с кем-то еще?

Я чувствую, как он замыкается в себе, не расположенный к новым признаниям. Не зная, что делать дальше, я опускаю голову на руки. Нельзя оставлять все как есть, но я в ужасе от того, что случится, если я на него донесу. Страшно подумать, как изменится моя жизнь. Я боюсь, что никто мне не поверит, поскольку прошло много лет. Но больше всего меня ужасает подозрение, что я слишком его люблю, чтобы сломать оставшуюся жизнь. В его присутствии я вспоминаю не только об ужасах, но и о том отце, каким он был прежде. Находясь в нашем доме, я испытываю бурю чувств. Смотрю на кухонный стол и начинаю вспоминать наши беседы. Гляжу на заднюю дверь и вижу, как мы бегали смотреть на поезд, проезжавший за полем. Все, что меня сейчас окружает, вызывает противоречивые воспоминания, и мне не нравится, что я люблю его не меньше, чем ненавижу.

Я смахиваю слезы и смотрю на отца. Он молча уставился в пол, и перед моим мысленным взором мелькает любимый папуля, хоть я и гоню эти образы. Я вижу человека, который любил меня… задолго до того, как вид поворачивающейся дверной ручки стал внушать мне ужас.

– Ш-ш-ш, – говорит она, зачесывая мне волосы за уши.

Мы лежим, и она прижимает меня к груди. Ночью мне было плохо. Мне не нравится болеть, но я люблю, когда мама ухаживает за мной.

Я стараюсь уснуть, чтобы скорей поправиться. Я уже почти сплю, но, услышав, как поворачивается дверная ручка, открываю глаза. Входит папа и улыбается маме и мне. Правда, увидев меня, он перестает улыбаться, потому что понимает: мне нехорошо. Папа терпеть не может, когда я болею, потому что он любит меня, и это его расстраивает.

Он опускается на колени и дотрагивается до моего лица:

– Как чувствует себя моя малышка?

– Не очень хорошо, папа, – шепчу я.

Услышав это, он хмурится. Надо было сказать, что все отлично.

• Предыдущая
• 55/67
• Следующая