Железный Шурик - Млечин Леонид Михайлович - Страница 69
- Предыдущая
- 69/91
- Следующая
Хрущев совершил много тактических ошибок. Офицерский корпус не принял тех сокращений, которые он произвел в армии. Хрущев поссорился и с КГБ. Он пренебрежительно относился к госбезопасности и хотел, в частности, снять с чекистов погоны, превратить комитет в гражданское ведомство.
После шестидесятого года Хрущев не подписал ни одного представления на генеральское звание. Некоторые начальники управлений и председатели КГБ республик оказались всего лишь полковниками. Звание полковника председатель КГБ мог дать своей властью. А генерала — только решением президиума ЦК, которое оформлялось постановлением Совмина. Семичастный несколько раз обращался к Хрущеву:
— Никита Сергеевич, неудобно получается. По всем неписаным положениям председатель КГБ в республике — старший воинский начальник. А он всего лишь полковник. Рядом министр внутренних дел — генерал.
Хрущев в шутку все переводил. Когда Семичастный опять завел речь о генеральских погонах, Хрущев его прервал:
— Пойдем обедать!
Зашли в Кремле в комнату, где обедали члены президиума ЦК, рядом со Свердловским залом. Хрущев говорит:
— Вот пришел председатель КГБ, просит генеральские звания. Я ему могу только свои генеральские штаны отдать, ну, так он в них утонет.
— Никита Сергеевич, да я же не себе прошу…
Хрущев многих против себя восстановил тем, что руководящий состав КГБ держал в черном теле. Как и вооруженные силы, когда тысячам офицеров пришлось уйти из армии.
Правда, Хрущев удержался от соблазна и себе звание тоже не повысил в отличие от Брежнева. Как пришел с войны генерал-лейтенантом, так с двумя звездочками и остался. А его тоже уговаривали:
— Как же так, Никита Сергеевич, вы верховный главнокомандующий, а мы старше вас по званию?
— Ничего, — уверенно говорил Хрущев, — я с вами и так управлюсь.
Кончилось это тем, что он умудрился настроить против себя решительно всех. Он обзавелся таким количеством врагов, что не смог всех одолеть.
Хрущев любил рассказывать во всех подробностях, как именно он убирал своих соперников. И сплотившиеся против него секретари поступили так, как их учил Никита Сергеевич. Они воспользовались его отъездом, как это сделал сам Хрущев, готовя отставку Жукова. Они сговорились с основной массой членов ЦК, как это сделал Хрущев, сражаясь с Маленковым и Молотовым. И они тоже использовали эффект внезапности, как это сделал Хрущев, пригласив ничего не подозревавшего Берию на заседание президиума правительства.
И окружение Никиты Сергеевича до последнего не позволило ему понять, что он остался в полном одиночестве. Газеты, радио и телевидение продолжали восхвалять Хрущева. Улицы были увешаны его портретами.
Шестнадцатого апреля шестьдесят четвертого года председатель президиума Верховного Совета СССР Леонид Ильич Брежнев и секретарь президиума Михаил Порфирьевич Георгадзе подписали указ о присвоении звания Героя Советского Союза Никите Сергеевичу Хрущеву:
«За выдающиеся заслуги перед Коммунистической партией и Советским государством в строительстве коммунистического общества, укреплении экономического и оборонного могущества Советского Союза, развитии братской дружбы народов СССР, в проведении ленинской миролюбивой внешней политики и отмечая исключительные заслуги в борьбе с гитлеровскими захватчиками в период Великой Отечественной войны, присвоить товарищу Хрущеву Никите Сергеевичу в связи с семидесятилетием со дня его рождения звание Герой Советского Союза с вручением ему ордена Ленина и медали „Золотая Звезда“.
Физически Никита Сергеевич был еще крепок и мог работать. Его помощник Владимир Лебедев, отдыхая в Барвихе, рассказывал писателю Корнею Чуковскому о Хрущеве:
«Работает с семи часов утра. Читает документы, корреспонденцию. Потом разговоры по телефонам. Приемы, до семи вечера. Ни минуты свободной. Вообще можно сказать, что это самая тяжелая жизнь, без малейшего просвета — и врагу не пожелаю такой. Разве иногда он выезжает на охоту…»
Лебедев говорил и об изумительной памяти Хрущева: «он помнит почти дословно все документы, которые когда-либо читал, хотя бы десятилетней давности».
Но, вероятно, Никита Сергеевич все-таки что-то почувствовал, недаром хотел вернуть в политику, а точнее, призвать себе на помощь маршала Жукова. Через семь лет после того, как Хрущев отправил Жукова в отставку, он вдруг сам позвонил Георгию Константиновичу. Примирительно сказал:
— Тебя оговорили. Нам надо встретиться.
Помощник Хрущева записал: после отпуска в Пицунде запланировать встречу с маршалом…
В последних числах сентября в Москву приехал президент Индонезии Сукарно — просить оружие. В Большом Кремлевском дворце в честь президента был дан обед.
Леонид Митрофанович Замятин, который тогда работал в министерстве иностранных дел, рассказал мне, что Хрущев на обеде произнес неожиданно откровенную речь.
Старшим на обеде был Подгорный, потому что Хрущев находился в отпуске. Никита Сергеевич тем не менее приехал, вошел в зал со словами, не сулившими его соратникам ничего хорошего:
— Ну что, мне места уже нет?
Место, разумеется, сразу нашлось. Хрущев сделал знак Подгорному:
— Продолжай вести.
Но в конце обеда, когда протокольные речи уже были произнесены, Хрущев заговорил:
— Вот интересно. Я недавно приехал из отпуска, а все меня уговаривают, что я нездоров, что мне надо поехать подлечиться. Врачи говорят, эти говорят. Ну, ладно, я поеду. А когда вернусь, я всю эту «центр-пробку» выбью.
И он показал на сидевших тут же членов президиума ЦК:
— Они думают, что все могут решить без меня…
Хрущев поступил нерасчетливо в том смысле, что предупредил многих, что их снимет, и уехал отдыхать. Самоуверенность подвела Хрущева. Его отправили на пенсию раньше, чем он успел убрать более молодых соперников.
В борьбе за власть ни одна самая громкая и убедительная победа не может считаться окончательной. Всю свою политическую жизнь Хрущев старательно убирал тех, кто казался ему опасен, и окружал себя теми, кого считал надежными помощниками. Но в решающую минуту рядом с Никитой Сергеевичем не оказалось ни одного человека, который бы ему помог.
ВСТРЕЧА С ПАПОЙ РИМСКИМ
Хрущев оттолкнул от себя людей типа Николая Григорьевича Егорычева, который в сорок с небольшим лет стал первым секретарем московского горкома и пользовался в столице уважением. В октябре сорок первого студент бронетанкового факультета МВТУ Николай Егорычев ушел добровольцем на фронт, сражался на передовой, дважды был ранен, один раз тяжело. После войны окончил институт. В пятьдесят шестом стал самым молодым секретарем райкома партии в Москве, в шестьдесят первом возглавил столичный горком.
Егорычев рассказывал мне, как после сессии Верховного Совета он обратился к Хрущеву с просьбой о приеме. Никита Сергеевич не захотел идти в кабинет и предложил:
— Пойдемте-ка здесь поговорим.
Присели на скамейке на улице. Он заметил:
— Хорошо, что вы сами ко мне обратились. Зачем Москва там много тратит электричества на освещение?
Первый секретарь жил в резиденции на Ленинских горах, ему оттуда был виден весь город. И в его представлении Москва залита электрическим светом.
— Никита Сергеевич, это только кажется, — объяснил Егорычев. — В реальности некоторые районы мы очень плохо освещаем. Вы едете по шоссе, оно специально для вас очень хорошо освещается. На освещение города мы тратим десятые доли процента потребляемой городом энергии. Огромное количество электроэнергии съедает промышленность. Но мы сумели поднять коэффицент…
И Егорычев, окончивший после войны МВТУ, стал объяснять руководителю страны, что именно сделали для того, чтобы рациональнее использовать электроэнергию.
Хрущев выслушал его с недовольным видом и ушел обедать. Члены президиума ЦК обедали вместе. Потом Егорычеву перезвонил его предшественник на посту первого секретаря московского горкома Петр Нилович Демичев:
- Предыдущая
- 69/91
- Следующая
