Огненный бассейн (Сборник фантастических романов) - Кристофер Джон - Страница 13

Мы выбрали подходящее здание и пошли на первый этаж, осторожно проверяя ступеньки, чтобы они не обвалились. Ничего не случилось, только пыль заставила нас закашляться. Мы нашли комнату, в окнах которой оказались целы стекла. Занавески и обивка поблекли и были проедены молью, но пользоваться ими было можно. Я нашел большой глиняный кувшин с тяжелой крышкой и нарисованными по бокам розами. Когда я поднял крышку, кувшин оказался полон увядших розовых лепестков. Их запах напомнил о столетней давности лет. Тут было и пианино, большое и другой формы, чем те, что я видел. На стене в рамке висела картина — черно-белая — с изображением женщины. Женщина была прекрасна, хотя прическа ее совсем не напоминала прически женщин в наши дни; у нее были большие темные глаза и мягко улыбающийся рот. Ночью я проснулся, в воздухе по-прежнему чувствовался запах роз, а лунный свет через стекло падал на крышку пианино. И мне показалось, что я вижу фигуру за пианино, тонкие пальцы нажимают на клавиши, слышна призрачная музыка.

Конечно, ерунда. Уснув, я увидел себя снова в убежище с Джеком, когда я еще не беспокоился о шапках и треножниках и не думал о путешествии дальше, чем от Вертона в Винчестер. А ведь это было так недавно.

Лунный свет оказался обманчив. Утром небо затянулось тучами. Хотя нам и хотелось побыстрее выбраться из города, мы решили переждать дождь. Из еды у нас оставался кусок сыра, кусок сушеного мяса и сухари. Мы разделили сыр. Еды было еще на один раз; после этого придется идти натощак.

Генри отыскал шахматы и сыграл несколько партий с Бин-полом, который легко выиграл. Я играл с ним и тоже проиграл, Я стал играть с Генри. Вначале я думал, что легко выиграю у него: мне казалось, что с Бинполом я играл лучше его. Но я проиграл на двадцатом ходу. Разозлившись, нервничая из-за дождя и голода, я отказался играть дальше и подошел к окну. Небо начало проясняться, его серый цвет местами сменялся голубым. Через четверть часа дождь прекратился, и мы смогли идти дальше.

Улицы были сырые; там, где росли деревья, было грязно; общая влажность усиливалась из-за капель с крыш и ветвей. Все равно что идешь под дождем, и так же сыро; вскоре мы насквозь промокли. Но позже небо окончательно прояснилось, птицы, казалось, проснулись вторично и наполнили все вокруг своим щебетом и пением. Капли по-прежнему падали, но реже; на землю пролились лучи солнца. Бинпол и Генри разговаривали все веселее. Я же оживал не так быстро. Я почувствовал усталость, меня лихорадило, и болела голова. Похоже, я простудился.

В последний раз мы поели в месте, где густо росли деревья, не разделенные зданиями. Причина заключалась в каменных плитах, частью стоящих прямо, но больше упавших, которые рядами уходили во тьму деревьев. На ближайшем камне было вырезано:

Надпись нам перевел Бинпол.

Значит, она умерла в моем возрасте и была погребена здесь, когда город еще жил. В один из зимних дней. Так много людей. Каменные надгробия занимали расстояние, на котором могло поместиться несколько таких деревень, как наша.

Уже после полудня мы пришли к южному краю города. Переход был неожиданным. Мы прошли около ста ярдов сквозь густую поросль деревьев, миновали несколько полностью разрушенных зданий и оказались на пшеничном поле. Зеленые колосья качались в косых солнечных лучах. Какое облегчение снова оказаться в открытой местности и в цивилизованной земле! Но тут же пришло сознание, что необходима осторожность: через несколько полей шла лошадь с плугом, а на горизонте виднелись два треножника.

По мере нашего продвижения на юг снова показались облака. Мы наткнулись на картофельное поле, но не могли отыскать дров, чтобы испечь картошку. Генри и Бинпол поели сырой картошки, но я не мог. Впрочем, я не хотел есть, и у меня болела голова. Ночь мы провели в развалинах вдали от домов. Крыша на одном конце обвалилась, но на другом еще держалась; она была рифленой и сделана из серого материала, похожего на камень, но более легкого. Ночью мне снились кошмары, а утром я почувствовал еще большую усталость. Должно быть, я плохо выглядел, потому что Генри спросил, не заболел ли я. Я оборвал его, он пожал плечами и занялся другим. Бинпол ничего не сказал. Вероятно, он ничего и не заметил. Люди его интересовали гораздо меньше идей.

Для меня это был тяжелый день. С каждым часом я чувствовал себя все хуже, но не собирался этого показывать. Вначале я не хотел сочувствия, потому что негодовал из-за того, что они ближе друг к другу, чем ко мне. Потом я сердился из-за того, что ни Генри, ни Бинпол не обращали внимания на мое состояние. Боюсь, я чувствовал некоторое удовлетворение от своей болезни и от того, что я так хорошо держусь. Конечно, это было ребячество.

Во всяком случае, отсутствие у меня аппетита не произвело особого впечатления, потому что у нас не было еды. Мы дошли до широкой реки, текущей на юго-восток, вдоль которой в соответствии с картой мы должны были идти. Генри провел полчаса, стараясь безуспешно поймать у берега рыбу. Я в это время лежал в полубессознательном состоянии, смотрел в небо и наслаждался отдыхом.

К вечеру после бесконечных пшеничных и ржаных полей мы увидели сад. Рядами стояли вишни, сливы и яблони. Яблоки, конечно, еще неспелые, но даже на расстоянии мы видели золотые сливы и черно-красные вишни. Беда в том, что ферма стояла рядом с садом, и оттуда хорошо видны были ряды деревьев. Позже, конечно, когда стемнеет, все будет по-другому.

Генри и Бинпол разошлись во мнениях. Генри считал, что нам нужно остаться: тут по крайней мере есть хоть надежда поесть. Бинпол настаивал, что нужно идти, пока светло. Позже еще представится возможность добыть пищу. На этот раз я не чувствовал удовольствия от их спора: слишком мне было плохо. Я поддержал Генри, но лишь потому, что не мог двигаться. Бинпол сдался, и они стали ждать.

Когда они попытались меня поднять, я не обратил на это внимания, погруженный в забытье. Они оставили меня и ушли. Я не знаю, сколько времени прошло, но они снова попытались поднять меня, предлагая мне фрукты и сыр, который Бинпол украл на сыроварне, примыкавшей к ферме. Я ничего не мог есть, и тут они впервые поняли, что я по-настоящему болен. Они пошептались, потом поставили меня на ноги и повели, поддерживая с обеих сторон.

Позже я узнал, что в конце сада был старый сарай, который казался брошенным, и они решили отвести меня туда: снова собирался дождь и действительно шел всю ночь. Сознавал только, что меня тащат и наконец позволяют лечь. Потом начались кошмары, после которых я приходил в себя с криком.

Затем с некоторой ясностью я понял, что поблизости лает собака. Вскоре дверь сарая распахнулась, в лицо мне ударило солнце, и я увидел фигуру человека. Послышались громкие голоса, говорящие на незнакомом языке. Я попытался встать, но снова упал.

Потом я лежал на прохладной простыне в мягкой постели, и ко мне склонялась серьезная темноглазая девушка в голубой шапке, похожей на тюрбан. Я удивленно смотрел мимо нее на окружающее: высокий белый потолок, расписанный узорами, стены темного дерева, занавеси алого бархата вокруг кровати. Я никогда не знал такой роскоши.

Генри и Бинпол поняли, что я не в состоянии двигаться. Конечно, они могли оставить меня и уйти. Но, отказавшись от этого, они должны были либо увести меня подальше с фермы, либо оставаться в сарае, надеясь, что нас не обнаружат. Что касается первого выхода, то поблизости не видно было никакого убежища. А сарай выглядел так, будто в него давно никто не заглядывал. И они решили оставаться в нем. Рано утром они нарвали еще вишен и слив и вернулись, чтобы поесть.

Часа через два пришли люди с собакой. Мы так никогда и не узнали, была ли это случайность, или их заметили в саду, или Бинпол оставил следы в сыроварне. Но люди уже стояли в дверях, и собака с ними — огромная, размером с небольшого осла, и зубы ее были оскалены. Оставалось только сдаться.