Судить буду я - Мир-Хайдаров Рауль Мирсаидович - Страница 41

• Предыдущая
• 41/81
• Следующая

Прежде чем отъехать с площади, Сенатор еще раз глянул в сторону памятника, но сколько ни вглядывался, айвана в тени бронзового вождя не было, значит, в перестройку одним «свя­тым» местом в Аксае стало меньше. Глянул он и в сторону четырехэтажного здания правления агропромышленного объ­единения, принесшего столько славы, наград и доходов хану Акмалю, хотел спросить у Исмата, демонтировали ли грузовой лифт для автомобиля Арипова, на котором тот поднимался прямо к себе в приемную, но в последний момент передумал. Лифт, конечно, как и айван, давно демонтировали и продали на сторону, и скорее всего какой-то более удачливый чиновник из новой «перестроечной» волны смонтировал его у себя в особня­ке, нынче быстро строятся не только мечети. «Видимо, резуль­таты перестройки в Аксае можно увидеть только на этой площа­ди», – озорно подумал Сенатор и велел трогаться.

В прошлый раз хан Акмаль принимал его в резиденции, расположенной в яблоневом саду, гостевом доме, а на второй день перебрались высоко в горы, к водопадам, поближе к тайникам. Тогда двухэтажный охотничий домик, выстроенный в ре­тро-стиле тридцатых годов, поразил его простотой и уютом, каминным и бильярдным залами, просторными верандами, где в хорошую погоду накрывали столы, и, уезжая, он сказал себе – если дорвусь до власти, сумею отправить хана Акмаля в эмиграцию, то оставлю это здание нездешнего архитектора за собой. Как ни было любопытно, но он опять воздержался спра­шивать о судьбе охотничьей усадьбы у водопада Учан-Су.

Скорее всего, пользуясь безвременьем и думая, что хан Акмаль навсегда сгинул в подвалах Лубянки, давно растащили громоздкую тяжеловесную арабскую мебель из столовой, огромные гобелены со сценами охотничьей жизни, не говоря уже о коллекции ружей и тщательно подобранной посуде. Машина, пропетляв улицами Аксая, въехала в какой-то зеленый тупичок на окраине и остановилась у одноэтажного дома за высоким, глухим дувалом из желтого сырцового кирпича. С улицы дом мало чем отличался от соседского, хоть слева, хоть справа, хоть любого напротив, но Сенатор знал традиции своего края, тут не принято жить напоказ, фасадом, подавлять соседа величием и богатством. Здесь живут… «окнами во двор», как мудро выразился один англичанин о Востоке еще в начале века. Как только машина остановилась, створки старых, скрипучих дере­вянных ворот тут же распахнулись, словно управлялись волшеб­ной электроникой, как в западных аэропортах и отелях. Ему показалось, что они въехали в какой-то тоннель, так внезапно потемнело, но он понял сразу, что двор затенен густорастущим виноградником вперемешку с вьющейся чайной розой, да так ловко, что солнечному лучу не удается пробиться сквозь ли­ству, есть еще у нас тонкие мастера, видимо, такой и следил за садом Сабира-бобо.

Дом стоял чуть в глубине двора, и вряд ли его можно было разглядеть хоть с улицы, хоть из-за соседнего забора, он утопал в зелени, цветах. И поражал прежде всего не дом, а территория, по узбекским меркам просто громадная, и внушительное одно­этажное строение на высоком фундаменте, предполагавшем подвальный этаж, не бросалось в глаза на таком пространстве, хотя при ближайшем рассмотрении резных колонн открытой веранды чувствовались солидные размеры здания. Вся огром­ная площадь усадьбы разбивалась высокими стенами из живой ограды – плотного вечнозеленого кустарника и все той же чайной розы вместе с виноградом, дорожки, проходы, главная аллея оказались затененными, как и несколько беседок, чуть возвышающихся над землей. Слышался шуршащий ток воды, но арыков он не видел, а прохлада, свежесть ощущались. Стояла такая тишина, что он, как и в прошлый раз, подумал, что его привезли в пустой дом, ведь учитель мог оказаться таким же мистификатором-иллюзионистом, как и его знаменитый ученик, но эту мысль Сенатору до конца додумать не удалось. С шумом распахнулась одна из дверей на веранде, прежде чем увидеть, гость услышал знакомый скрип сапог и, обернувшись, встретил­ся взглядом еще с одним золотозубым человеком, кинувшимся к нему навстречу с улыбкой. Человек, гремевший сапогами по веранде, был Ибрагим, тот самый, что в прошлый раз по приказу хана Акмаля пинал его ногами. При виде Ибрагима у Сенатора невольно заныло в боку, но он все же с улыбкой шагнул к нему.

– Ассалам алейкум, Сухроб-ака, с приездом, с возвращени­ем в наши края, – обняв его, приветствовал гостя погрузневший и поседевший Ибрагим. Говорят, после ареста хана Акмаля у него было много неприятностей и с земляками, и с властями, даже содержали несколько месяцев под стражей в Ташкенте. Пытались дознаться, где же хан Акмаль спрятал свои миллио­ны, но верный вассал выдержал многочасовые ночные допросы, и вот вроде на его улице сегодня праздник, вернулся из тюрьмы один из влиятельнейших друзей Аксая, и сам хозяин вот-вот должен объявиться.

– Выглядите вы прекрасно! – с восхищением сказал, огля­дывая гостя, Ибрагим, – я ведь знаю, что вам довелось испы­тать в «Матросской Тишине», даже того, что на мою долю выпало, могу пожелать лишь врагу.

– Спасибо! – с волнением ответил Сухроб Ахмедович и вдруг понял, что копившаяся несколько лет злоба на Ибраги­ма за избиение в краснознаменной комнате пропала навсегда, а Ибрагим, столько лет боявшийся этой встречи, тоже почув­ствовал, что прощен, и оттого еще раз сгреб гостя в свои могучие объятия. Разговаривая с Ибрагимом, он невольно ловил себя на мысли, что поглядывает за спину собеседника, на веранду, не распахнется ли еще раз дверь и не появится ли сам Сабир-бобо, хозяин великолепной усадьбы.

Но Ибрагим, хотя и был взволнован встречей, а главное своим прощением, все же заметил этот взгляд, уловил желание гостя скорее увидеться с хозяином и, глянув на часы, очень тактично сказал, помня, что Сухроб Ахмедович человек крайне обидчивый:

– Хозяин ждет, и с нетерпением, но сейчас час молитвы, это время принадлежит только Аллаху, нет таких дел на земле, ради которых следует прерывать утренний намаз.

– Извините, я не учел это обстоятельство, хотя должен был догадаться, мы с Исматом по дороге заезжали в мечеть, – сказал, как бы оправдываясь, Сенатор, но в душе он обрадовался объяснению, ибо начинал нервничать, думая, что его опять начинают выдерживать в предбаннике, как в прошлый раз.

– Пиалушку чая с дороги? – предложил Исмат и показал рукой в направлении одной из шатрообразных беседок.

К ней втроем и двинулись. Пол беседки устилали ковры с разбросанными поверх яркими курпача и подушками, а посере­дине высился низкий столик хан-тахта, по запаху горячих лепешек чувствовалось, что накрыли за несколько минут до их приезда. Гостю предложили почетное место, и вновь, как и че­тыре года назад, за утренним чаем они оказались в прежнем составе. Ибрагим напомнил о той давней встрече и даже достал из кармана пиджака визитную карточку, которую некогда Сена­тор вручил им обоим. Опять ели горячие лепешки с джиззой, присыпанные слабым красным перцем, макая их то в густую домашнюю сметану, то в молодой горный мед с личных пасек Сабира-бобо, снова он восхищался вкусом чая, и вновь ему напоминали о воде из Чаткальских родников. В общем, опять легкий, светский разговор ни о чем: ни о хане Акмале, томящемся в подвалах Лубянки, ни о самом Сенаторе, только освободив­шемся из тюрьмы, ни даже о Сабире-бобо – сотрапезники, как и в первый раз, показывали поразительную выдержку, такт, считая, что только важный гость вправе затронуть серьезную тему. «Да, выучка у людей хана Акмаля отменная, не испорти­лась даже в перестройку, они не настаивали на плюрализме мнений», – с улыбкой подумал гость.

Вдруг среди вялотекущего разговора о достоинствах таш­кентских и наманганских лепешек они услышали что-то наподо­бие гонга, только звук был чуть мягче, мелодичнее. Оба сотра­пезника как-то сразу подобрались и чуть ли не в один голос объявили:

– Ходжа закончил молитву, и он ждет вас.

Сухроб Ахмедович рассчитывал, что они направятся к дому, а получилось наоборот, они пошли в глубь сада, и тут гость увидел широкий и полноводный арык. Беседка, сплошь увитая ярко цветущими розами, в которой их ждал Сабир-бобо, стояла на сваях прямо над водой. Доведя гостя до высокого крыльца беседки, устланного потертой ковровой дорожкой, сопровождающие молча, жестами, велели подняться, а сами, развер­нувшись, заскрипели сапогами по асфальтовой тропинке к дому.

• Предыдущая
• 41/81
• Следующая