Побеги, тюремные игры - Кучинский Александр Владимирович - Страница 29

В 1972 году в одном из лагерей Казахстана сорокалетний урка во время перехода в промзону успел переброситься двумя-тремя фразами с младшим сержантом. В конце недели сержант должен был заступить на ночное дежурство на седьмую вышку. Зек это знал и предложил охраннику сделку: «Я убегу через твою зону. Ты ничем не рискуешь. Ты просто на минуту отвернешься. Если я уйду, братва передаст тебе сто рублей». Охранник немного подумал и сказал: «Беги». Дождавшись, когда знакомый сержант заступит на седьмую вышку, зек подобрался к проволочному заграждению и прокусил проход. Затем пересек контрольную полосу и подбежал к последнему заграждению. Урка закинул веревку со стальным крюком на стену и, подобно альпинисту, стал шагать наверх. В это время «вертухай» действительно смотрел в другую сторону и, казалось, не замечал беглеца. Но едва тот подобрался к краю забора и ухватился за него руками, сержант резко повернулся, вскинул автомат и начал целиться. Выждав секунду-другую, он нажал на спуск. Длинная очередь скосила зека, упавшего по ту сторону заграждения.

Устав караульной службы уже много десятилетий рассматривает последнюю полосу препятствия (обычно высокий бетонный забор) как грань между попыткой побега и побегом, границу между жизнью и смертью. Упади зек по эту сторону забора — хлопот не оберешься. Возникает масса вопросов, первый из которых: почему не было предупредительных выстрелов? Но беглец лежал вне колонии, вне закона, который еще охраняет его жизнь.

Младший сержант внутренних войск в отпуск таки отправился. Хотя смертельно раненый зек, уже будучи в больнице, не поскупился на эпитеты в адрес подлого охранника (перед тем, как навсегда потерять сознание, подстреленный в голову и спину беглец кратко изложил суть «сговора»), никакой реакции, в том числе и эмоций, это не вызвало.

Лагерная братва даже не пыталась отомстить коварному сержанту за смерть доверчивого зека. А может, просто не сумела.

Возвращаясь к блатному песнопению, стоит заметить, что оно уже давно увековечило тему тюремно-лагерных побегов. Рифмованные оды побегам, вероятно, возникли вместе с тюрьмами. И писали их, естественно, не законопослушные граждане. Скажем, старая тюремная песня, которую так любил напевать Григорий Котовский, сидя в кишиневском допре, появилась еще в позапрошлом столетии, якобы в стенах Владимирской тюрьмы:

Многострадальные герои блатных песен гибнут под пулями часовых и конвоя, раздираются собаками, дерутся с хищниками в таежной глуши, замерзают в буреломах или же, в конце концов, уходят от погони (к примеру, зацепившись среди тундры за курьерский поезд «Воркута-Ленинград»). Мотивом «рывка» обычно выступает умирающая мать или де негаснущая любовь к даме зарешеченного сердца. Тот же Иван Кучин в той же песне о безымянном зеке и коварном ефрейторе мать упомянул уже в начале песни:

Из воровской рифмованной классики в начале 80-х давила слезу песня, щедро напичканная уменьшительными формами речи:

Или же:

«Мертвые не возвращаются с погоста». Так любили говорить каторжане, намекая на свое пожизненное заключение. В царской России каторжные работы были сопряжены с поселением в Сибири навсегда. Арестант выбрасывался из общества, изолировался в суровой дикой глуши, где постепенно зверел и сам. Он уже не надеялся когда-нибудь вернуться, и для многих это было едва ли не самым страшным. Каторжанин умирал для родины, родных и прежних друзей. Безысходность терзала узника, его душа осознанно или подсознательно требовала перемен, а попросту — побега. Когда он в один из дней уходил в бега, каторга говорила: «Он ушел менять свою судьбу». Если изменить судьбу не удавалось и беглец возвращался на круги своя, смиренно ожидая плетей, все вздыхали: «Не подфартило». Сам смельчак стыдливо прятал глаза, как бы стесняясь своей невезучести. При пожизненной каторге побеги и отлучки считались неизбежным и даже необходимым злом. Это зло сравнивали с предохранительным клапаном, который дает выход отчаянию и сохраняет последнюю надежду. Отними у вечного узника последнюю надежду — надежду вернуться с погоста, — и он станет непредсказуемым. В какой форме проявится его отчаяние, можно было лишь догадываться.

Нынешняя Россия надежно оберегает погост, с которого еще никто не вернулся. Восстановив пожизненное заключение, она облюбовала для приговоренных остров Огненный с его странной и страшной славой. В глубине дремучих вологодских лесов, где к человеку еще не успели привыкнуть, ютится насыпной (т. е. искусственный) остров, окруженный со всех сторон водой. Огненный родился в середине XVI века и был уготовлен для ссыльных монахов. В 1962 году МВД РСФСР вернуло острову исправительно-трудовую функцию, разместив на нем вышки и ряды колючей проволоки. Так в Белозерском районе Вологодской области появилась колония особого режима, которая спустя тридцать лет станет «погостом» для вечных арестантов. Кроме холодного северного неба, островитянам уже ничего не светит.