Блатной телеграф. Тюремный архивы - Кучинский Александр Владимирович - Страница 53

После больницы работаю в кочегарке. Моего напарника, зека-бытовика, посадили за драку в карцер. Он двинул своей совковой лопатой по голове зеку (тот был с ножом), который украл из его куртки хлеб.

Ты знаешь мою жизнь: попался в ремесленном училище с Колькой Портным на краже съестного (оба голодали тогда). Жаль друга. Его убили охранники «Карлага» во время большого бунта в 1952 году.

В лагере закончил школу. Директор школы и учителя говорили, что в науках я кое-что соображаю, получил аттестат. Еще говорили, что мог бы стать и на воле человеком, если бы не судимости. Эх, хорошо бы жизнь с начала начать! Возраст берет свое, побаливает сердце, нужны очки, ноги-руки болят.

Сидеть еще долго, из десяти лет срока отбыл пять. Сидеть буду до 27 сентября 1978 года. За двадцать пять лет по тюрьмам и колониям устал. Может, до воли и не дотяну, однако болеть, как некоторые в больнице зоны, не хочу, лучше умереть сразу.

Браток, как там моя Верка-Заика и ее подружка Зойка? От них пришло четыре посылки. Салют им за это! Может, они замуж вышли? Встретишь, передай привет. Это письмо и записку передаст тебе один вольнонаемный работник колонии. Он едет в Питер, прими его. У него деньги — тысяча рублей. Дай ему взятку из нашей кассы. По колонии идет слух об амнистии. Ждем масло, сало, колбасу, сахар, чай, табак, анашу.

9 июля 1974 года.

Бывай здоров. Валера.

В комиссию по правам человека

Ленинградского Городского Совета

от Осипова Андрея Владимировича,

«ИЗ» 45/1 («Кресты»).

Я находился в карцере в течение более чем 8 мес. Я расцениваю это беззаконие, как месть тюремной администрации за продолжительную справедливую борьбу за свои права, честь и достоинство, за усилия, направленные на защиту своего здоровья и собственности от противозаконных и преступных действий милиции.

Много раз я жаловался в районную и городскую прокуратуры, после чего меня бросали в карцер. Вышеназванные учреждения, стремясь защитить свою репутацию, обвиняли во всем меня. Были сфальсифицированы улики, и меня арестовали. В первый же день я объявил голодовку, так как считаю ее единственно возможной формой протеста при подобных обстоятельствах. Ни на одну из своих жалоб я не получил компетентного ответа. В тюрьме меня кормили насильно (через зонд). Сейчас я продолжаю голодовку несмотря на то, что давно уже понял, что никого из ответственных лиц этот протест не волнует. Принудительное кормление принимает здесь самые жестокие формы. Кстати, тех заключенных, кто голодает, переводят в блок для умственно отсталых, в подвал (блок 4/0). Тюремщики то и дело прибегают к так называемому «прессингу» — различным жесточайшим методам давления, направленным на создание действительно невыносимых условий — для того, чтобы заставить прекратить голодовку. Чаще всего бросают в камеру-одиночку, где нет окон, нет вентиляции, нет нар, несколько заключенных держали там сутками. Я находился в такой камере 6 месяцев, четыре из них я был лишен ежедневной часовой прогулки, положенной по закону.

А теперь попробуйте представить, каково мне, некурящему, среди четверых постоянно курящих соседей по камере. Несколько раз у меня были сердечные приступы.

Но не потому я обращаюсь к Вашей комиссии. Мое нежелание мириться с таким бесчеловечным обращением стало причиной того, что надзиратели жестоко избивают не только меня, но и одного из моих сокамерников.

Это случилось 16 мая. В течение двух предшествующих месяцев я находился в приличных, по здешним понятиям, условиях: камера с вытяжкой воздуха, с металлической койкой. Ежедневно нас выводили на часовую прогулку на тюремный двор, так похожий на камеру без потолка. За несколько дней до избиения нас внезапно лишили этих прогулок. Затем офицер-медик приказал нас перевести в другую камеру, без окон и коек, о которых я упоминал. Там было уже два человека, теперь же нас стало семеро, хотя в этой камере не хватает воздуха и на двоих.

Я сказал надзирателю, который собирался перевести нас, что хочу видеть врача или начальника, который в этот день дежурил. Он передал мою просьбу по команде. После этого появились два офицера и два сержанта. Один из офицеров сказал, что он зам. начальника тюрьмы (позднее выяснилось, что это не так). Мы с одним из моих товарищей вышли. Сейчас я не называю его имени из соображений тюремной этики: каждый отвечает только за себя. Я объяснил офицеру, что у меня уже была драка с обитателями той камеры, в которую меня собирались перевести. У меня больное сердце, а в этой камере даже двоим не хватает воздуха. В-третьих, в камере нет коек, спать на полу я не собираюсь. В четвертых, в нашей теперешней камере две койки свободны, и логичней было бы перевести двоих людей из той камеры в нашу. Все это сказал я очень спокойно и попросил отложить наш переход до появления того офицера-медика, который отдал приказ.

Однако офицер, назвавшийся заместителем начальника, решил иначе. Сначала он стал бить меня по почкам, затем приказал отправить в ту маленькую камеру. Остальные, повалив меня на пол, стали бить дубинками и сапогами. Перед этим они предусмотрительно удалили из камеры всех возможных свидетелей. Тот же офицер грозил бросить нас в строгий карцер. Предвидя последствия, я согласился пойти в карцер, но это не помогло. Они продолжали избивать нас, настаивая, чтобы мы подчинились.

После неудачных попыток отправить нас в карцер, он приказал привести собак. Мы думали, что нас пугают. Но собаки действительно появились и тут же бросились на моего товарища. Следы укусов видны и до сих пор. Тюремщики угрожали, что спустят собак и на меня, если я не подчинюсь. Но меня продолжали избивать ногами, пытаясь заломить руки назад, чтобы надеть наручники. Я был жестоко избит, но по-прежнему отказывался идти в эту камеру.

Меня бросили в самый ужасный карцер. Вся одежда была порвана. На теле были синяки и кровоподтеки. В карцере я провел 10 дней, продолжая голодовку. Меня даже не пытались насильно кормить. Только через 8 дней, благодаря усилиям моей матери, мне разрешили встретиться с врачом и прокурором. Прокурор же заявил, что пойду под суд за сопротивление властям.

Теперь меня держат в одиночной камере. Только трезвый ум не позволяет перерезать себе вены. Осколки стекла оставлены в камере, видимо, для этой цели. Парень в камере напротив сделал это в знак протеста. Его откачали, а затем жестоко избили.

Вот и все, что хотел рассказать вам. Я думаю, что в любом случае не должно быть места таким зверствам в стране, которая стремится стать цивилизованной.

Искренне Ваш, Андрей Осипов.

1. Пришла с химчистки, нахожусь дома. Капуста есть. Позови Шарлотту. Нонна.

2. Витка пошла в ночную на вафли с двумя енотами.

3. Еду в гастрольную на юга давать сеансы. Тебе надо было мое тело и мою розочку, а мне твои листья. Кайф ловлю редко. Мы квиты. Лина.

4. Шурик, ты мудак. Я никогда не играла на флейте, а ты мне вафлопера потного к торцу приставил. За такие мансы бюллетенят, понял?

5. Светка, у Эллы кашель, засопливила в круизе. Жду тебя на Восстания, 45, у ларьков.