Сказки - де Лабулэ Эдуар Рене Лефевр - Страница 10

• Предыдущая
• 10/70
• Следующая

— Гей! мой гость, — сказал мне Степан, смеясь, — если бы вы не были степенным профессором, то я предположил бы, что вы плачете. Неправда ли, какая славная музыка, и как слова подходят к ней! Да, вы из наших; мы сделаем из вас настоящего прямодушного чеха. Теперь сядемте за стол. Вы, конечно, отведаете для меня этих дымящихся сосисок, единственную славу Праги, понимаемую немцами. А когда мы дойдём до десерта, то мы дадим слово Венцелю. Теперь за ним очередь рассказывать.

У Степана было превосходное токайское вино, золотистое и прозрачное, как топаз; мы уже почокались им раза четыре, если не пять, в память Жижки и за будущее славян, когда я напомнил Венцелю о сделанном нам от его имени обещании.

— Что же рассказать вам, — спросил Венцель, — что-нибудь смешное?

— Нет, нет, — сказала Катенька, — что-нибудь страшное, что напугало бы нас. Забавно пугаться, когда ничего не боишься и когда имеешь возле себя всех своих друзей.

— Хорошо! — сказал Венцель. — В таком случае слушайте, я расскажу вам историю Чванды.

Чванда-волыночник был весёлый сотоварищ. Родившись, как истый музыкант, со страстной любовью к вину, он был вдобавок к этому ещё записным картёжным игроком; зачастую рисковал он своею душою в стражах. Едва успевая добыть своим дутьём — свой дневной заработок, он с большим, удовольствием посвящал остальное время дня беседе с бутылкой и игре в карты с первым встречным до тех пор, пока у него в кармане ничего не оставалось, и ему приходилось возвращаться домой с тем же, с чем он вышел, Впрочем, он был большой шутник, хохотун, и постоянно весел, так что ни один пьяница не выходил из-за стола, покуда за ним оставался волыночник. Его имя ещё до сих пор живёт в Чехии, и там, где немцы говорят: «Это шут», мы говорим: «Это Чванда».

Однажды, когда в Мокране был праздник, а не один хороший праздник не обходился без волыночника, Чванда, играя на своём инструменте до самой полуночи и получив немало цванцигеров,[6] захотел наконец и сам позабавиться. Ни просьбы, ни обещания не могли заставить его продолжать играть свои песни; он решился досыта напиться и в своё удовольствие поиграть в карты. Впервые ещё он не нашёл никого, кто согласился бы поиграть с ним.

Чванда не был такой человек, который ушёл бы из трактира, пока у него оставался в кармане хотя один крейцер, а в этот день у него было их таки изрядное количество. В то время как он разговаривал, смеялся и пил, с ним случилось то, что нередко случается с людьми, часто смотрящими на дно своего стакана; а именно ему во что бы то ни стало захотелось играть в карты, и он поочерёдно приглашал всех своих соседей.

Разгневанный тем, что не мог найти себе партнёра, Чванда встал, заплатил за то, что выпил, и не совсем твёрдым шагом вышел из трактира.

— В Драцике, — сказал он себе, — есть место богомолья: школьный учитель и уездный судья — честные люди и не боятся пиковой дамы. Там я найду людей, ура!

От радости он прищёлкнул пальцами и припрыгнул с такою силою, что ему надо было сделать по крайней мере шагов десять, чтобы снова привести своё туловище в равновесие.

Ночь была светлая; лупа сняла, как рыбий глаз. Дойдя до перекрёстка, Чванда невзначай поднял глаза и остановился как вкопанный, не будучи в состоянии произнести ни слова. Над его головою носилась каркая стая ворон; перед ним же находились четыре бревна, поставленные в виде столбов и соединённые наверху перекладинами, из которых на каждой висело по трупу, наполовину изглоданному. Это были виселицы: зрелище не совсем-то увеселительного свойства для менее стоической души, чем какая была у Чванды.

Не успел он ещё оправиться от своего замешательства, как вдруг перед ним предстал человек, весь одетый в чёрном, с бледными щеками и глазами, блестевшими, как карбункулы.

— Куда ты идёшь так поздно, друг-волыночник? — спросил он Чванду заискивающим голосом.

— В Драцик, господин в чёрном платье, — ответил, неустрашимый Чванда.

— Не хочешь ли ты что-нибудь заработать своей музыкой?

— Мне порядком таки надоело сегодня заниматься дутьём, — ответил Чванда. — Я уже заработал несколько цвандигеров и хочу теперь повеселиться.

— Кто тебе говорит о цванцигеpax? Мы платим золотом.

Говоря это, незнакомец подставил ему под нос пригоршню дукатов, блестевших как в огне. Волыночник был сын хорошей матери, он не мог не уступить сделанной таким образом просьбе и он последовал за чёрным человеком и его дукатами.

Он никогда не мог припомнить впоследствии, сколько времени он шёл. Правда, у него тогда голова была немного тяжела. Он помнил только то, что чёрный человек предупредил его принимать всё, что ему ни предложат, золото или вино, но не благодарить иначе, как говоря: «Желаю счастья, мой брат!»

Не зная хорошенько, как он вошёл, Чванда очутился в тёмной комнате, где трое людей, одетые в чёрном, как и его проводник, играли в стражах. В комнате не было другого освещения, кроме их, сверкавших как огонь, глаз. На столе лежали груды золота и стояла кружка вина, из которой все поочерёдно пили круговую.

— Братья, — сказал чёрный человек, — я привёл вам друга Чванду, которого вы уже давно хорошо знаете. Сегодня праздник, и я думал сделать вам удовольствие, доставивши вам возможность послушать музыку.

— Славная мысль, — заметил один из игроков; и, взяв в руки кружку, он прибавил, обращаясь к Чванде: — Вот, волыночник, бери, пей и садись играть.

Чванда некоторое время колебался; но, как известно, волков бояться и в лес не ходить. Вино, хотя и немного тёплое, было, однако же, недурно. Он поставил кружку снова на стол и, сняв свою шляпу, сказал:

— Желаю счастия, мой брат! — как ему это советовали.

Затем, надувши свою волынку, он заиграл; никогда ещё игра его не возбуждала подобной радости. При каждом звуке игроки подпрыгивали. Их глаза метали пламя; они тряслись на своих стульях, сгребали пригоршнями золото, кричали и хохотали; причём ни один мускул не содрогался на их бледных лицах. Между тем кружка переходила из рук в руки, оставаясь постоянно полною, без того, чтобы кто-нибудь доливал её.

Всякий раз, как Чванда оканчивал играть одну песнь, ему подавали кружку, и в то время как он не упускал случая запустить туда свой нос, ему бросали в шляпу пригоршни золота.

— Желаю счастия, мой брат! — повторял он, не помня самого себя от радости. — Желаю счастия!

Долго продолжался пир, пока волыночник не принялся играть наконец польку, и чёрные люди, вышедши из-за стола, принялись усердно танцевать и вальсировать с каким-то неистовством, плохо шедшим к их бесчувственным как лёд лицам. Один из танцоров подошёл к столу и, взяв всё загромождённое на зелёном сукне золото, наполнил им шляпу Чванды.

— Вот, смотри! — сказал он этому последнему, — это тебе за доставляемое тобою нам удовольствие.

— Да благословит гас Господь Бог, мои добрые господа, — воскликнул ослеплённый золотом музыкант.

Не успел он кончить, как зало, карты, чёрные люди — всё исчезло.

К утру один крестьянин, вёзший на поля навоз, приближаясь к перекрёстку, услышал звуки волынки. «Это, должно быть, Чванда», — сказал он и стал осматриваться, ища глазами самого гудочника. Наконец он увидел его, сидящего на краю виселицы и дующего изо всей силы в свою волынку, между тем как утренний ветер раскачивал трупы четырёх повешенных.

— Гей, товарищ, — закричал крестьянин, — с которых это пор ты там наверху кукуешь?

• Предыдущая
• 10/70
• Следующая