Наш друг Хосе - Батров Александр - Страница 9

• Предыдущая
• 9/13
• Следующая

Мы совершали рейсы между Нью-Йорком и Панамой. Из Нью-Йорка возили виски, из Панамы — каучуковую смолу.

Бен нравился команде — рыжему Биллу, и Филиппу, и толстяку Сиду, и только мне одному, признаться, сначала не понравился Бен, совсем не понравился.

Отчего же он не понравился мне, Золотые Уши?

Ладно, я скажу. Он о чем-то часто шептался на корме с рыжим Биллом и толстяком Сидом. Нередко вместе с ними сидел и Теодорико. А я не люблю тех, кто тихо говорит, совсем не люблю. Еще мне не нравилась дружба Бена с Теодорико. Мне казалось, что он только жалеет негра, словно котенка. Ну что же, а в остальном он был отличным юнгой. Бен хорошо играл на скрипке. Ох, какие он играл песни! Все замирало вокруг: и волна, и ветер, и даже чайки — и те старались кричать потише.

Лишь один боцман, Джон Кенан, оставался равнодушным к музыке. Это был человек, словно вырубленный из дуба. Я прослужил с ним на «Белой стреле» шесть лет и ни разу но видел улыбки на лице Кенана. Его даже прозвали «Деревянный». Он мало говорил. «Да», «нет», «гей, парни, все наверх, ставь паруса!» — других слов он, казалось, не знал. Ему было безразлично все на свете. Он не курил, не пил, редко сходил с «Белой стрелы» на берег, и капитан Дэв считал Кенана самым надежным боцманом на всем парусном флоте.

Но о Кенане позже.

Однажды, когда я стоял возле мачты и курил трубку, ко мне подошел Бен, один, без Теодорико.

— Эх, Томас, Томас, — сказал он, — ты, наверное, плохо думаешь обо мне?

— Да, Бен.

— Отчего же ты так думаешь, а?

— Ладно, я скажу: я не люблю тех, кто часто шепчется на корме.

— Ах, вот оно что… — залившись краской, сказал Бен. — Что же ты еще скажешь?

— Твоя дружба с Теодорико — баловство. Есть белые, которые повсюду кричат о своей любви к людям, а потом травят гончими негритянских девушек…

— Да, есть и такие, — кивнул головой Бен. — Продолжай, Томас.

— Очень плохо быть негром, — сказал я. — Разве ты не видел, как сжигают на костре негра? Разве ты не слышал, как плачет черная мать над пеплом весной, когда цветут сады и каждый цветок велит сердцу веселиться?

Бен вздрогнул и сказал:

— Я все видел и слышал, Томас, но я, Бен, не такой. Мой отец в тюрьме. Он коммунист. Знаешь ли ты, что это такое!

— Да, знаю, Бен, но ты об этом молчи. Капитан Дэв узнает, не сладко тебе придется…

— Таких, как Дэв, — тысячи, а таких, как мы, — миллионы, — сказал Бен. — Эх, Томас, Томас, ты хороший рулевой, «Белая стрела» слушается тебя, как дочь, а на тебя жалко смотреть, когда Дэв говорит с тобой…

— Он может оставить меня без хлеба. Скажи, кто возьмет на службу старого Уиллока? Может быть, ты, Бен, позабыл, как грыз в гавани зерна маиса?

Бен задумался, долго думал, а потом сказал:

— Хорошо, Томас, я тебе скажу, о чем мы говорили на корме. Надо бороться за свое счастье! Есть немало смелых людей…

— Молчи, Бен, молчи! — сказал я. — Ты ведешь опасные разговоры.

— Ладно, я пойду, — ответил Бен. — А что касается Теодорико, знай, Томас Уиллок, он навсегда мой друг!

С этими словами Бен ушел, а я стоял, Золотые Уши, пока не взошла над мачтой твоя сестра, Золотая Сковорода.

На другой день утром мы вышли в море. Погода сначала выдалась скверная. Пришлось много возиться с парусами — у всех матросов руки были в ссадинах и крови. На четвертые сутки подул ровный ветер. И тут капитан Дэв вышел на палубу и увидел Бена и Теодорико. Они сращивали на корме стальной трос и весело смеялись.

— Эй, Джон! — обратился Дэв к Кенану. — Что-то мне не нравится дружба белого с черным. Надо разбить их дружбу. Ну-ка, скажи Бену, пусть принесет скрипку.

Бен принес скрипку, и Дэв сказал:

— Юнга, сыграй песню о том, как «джентльмены вешают черного Джека вечерком». Сыграй с душой, пусть послушают ее черномазые Томас и Теодорико…

Ты, Золотые Уши, наверное, слышал эту песню. Ее поют люди в белых балахонах перед тем, как убить какого-нибудь негра. Кровь стынет в жилах, когда слышишь ее… И вот Бен удивил команду.

— Я не буду играть эту песню, сэр. Пусть играют ее убийцы! — сказал он, прижав к груди скрипку.

— Играй, Бен, — заорал Дэв, — играй, а не то ты забудешь свое имя!

А что сделал Бен, а?

Он поглядел в сторону, где стоял Теодорико, улыбнулся и сказал:

— Не беспокойся, я ни за что ее не сыграю!

Ноздри капитана Дэва раздулись и побелели. Он поднял свой здоровенный кулак и что есть силы опустил на голову Бена. Мальчик сразу упал на палубу, упал без крика.

— Ну как, вкусно? — со смехом произнес Дэв. — Эй, Теодорико, взгляни на своего друга!

По лицу Теодорико текли слезы. Робкий, всегда послушный, он приблизился к Дэву и вдруг прыгнул на него, словно тигренок.

Он бы задушил капитана. Но рыжий Билл и толстяк Сил оттащили в сторону Теодорико. Они хотели унести в кубрик и Бена, но капитан Дэв отдал команду:

— Привяжите мальчишек к мачте!

О, что мы могли сделать, Золотые Уши? Мы не могли ослушаться хозяина.

Капитан Дэв как будто успокоился. Он подошел к Бену — тот уже пришел в себя — и сказал:

— Теперь ты, Бен, сыграешь. У меня есть время, я подожду до завтра. А нет — я протащу тебя вместе с Теодорико через киль, подвешу головой вниз к рее, а потом сгною вас в тюрьме.

— Что же, в тюрьмах Америки сидят и честные люди, — ответил Бен. — Да, честные люди!

Ноздри капитана Дэва снова раздулись и побелели. Но на этот раз он не ударил Бена.

— Эй, Кенан, — сказал он, — ты слышал красные словечки? Ты будешь свидетелем… И Теодорико красный…

— Есть, сэр! — ответил Кенан.

— А ты Билл? — спросил Дэв.

— Нет, сэр, — отказался Билл: — я далеко стоял и ничего не разобрал, дул ветер…

— А ты, Сид?

— У меня болят уши, сэр.

— Ладно, хватит и одного свидетеля, Кенана.

Капитан Дэв собственноручно забил рты мальчишкам паклей, велел Кенану стеречь Бена и Теодорико, а сам отправился ужинать к себе в каюту.

Темнело. Зажглись звезды. Кенан стоял за рулем неподвижно. А я сидел на корме, и мне было стыдно, ох и стыдно, Золотые Уши, что я не верил Бену!..

Я собрался было подойти к мальчишкам, но Кенан шевельнулся. Он показал мне рукой, чтобы я убирался прочь, в кубрик.

Я ушел. В кубрике было тихо. Подвахтенные матросы угрюмо молчали. Никто не хотел говорить, лишь один рыжий Билл спросил:

— Ты плачешь, Томас?

— Нет, Билл. Разве у меня мокрые глаза?

— Плач у тебя вот где, — сказал Билл и показал рукой на сердце.

Он раздобыл где-то бутылку джина, налил мне полный стакан и сказал:

— Спи, негр, так-то лучше.

Я лег. Долго лежал, пока матрос Филипп не подошел к моей койке.

— Вставай, твой час стоять на руле, — сказал он. — Вставай, старый Уиллок!

Я поднялся и сменил на руле Кенана. На вахту вышли и Сид и Билл, а Кенан — будь он проклят! — остался на палубе.

Жаль, Золотые Уши, что ты тогда скрылся за облака. Стоило бы тебе поглядеть на Кенана. Он ходил по палубе от борта к борту, от борта к борту и вдруг, подойдя к мальчишкам, остановился, вытащил из кармана нож и двумя взмахами рассек веревки…

— Ты, Бен, — орленок, — сказал он Бену. — Орленок и Теодорико… Вы настоящие друзья!

А мальчики, вытащив изо рта паклю, взглянули на звезды и обнялись. Я смотрел на них, и у меня в груди все запело, будто там заиграли веселые дудки. «Вот это Америка, какой она должна быть!» — думаю. Ох, и хорошо стало у меня на сердце!

А боцман Кенан сказал:

— Станьте снова к мачте, я вас привяжу для вида. К рассвету, когда мы войдем в ворота панамской гавани, бросайтесь за борт и плывите к молу…

Что же дальше было, а?

Ладно, я скажу. Мы пришли в Панаму, и Бен и Теодорико бежали с корабля. А на обратном пути капитан Дэв выбил мне кулаком два зуба и рассчитал в Нью-Йорке. Кенан, Билл и Сид тоже остались без работы… Да, Золотые Уши, тебе хорошо, тебе не приходилось искать работу, а вот Томасу Уиллоку пришлось. Ох, как пришлось!»

• Предыдущая
• 9/13
• Следующая