Вкус крови - Милкова Елена "Перехвальская Елена Всеволодовна" - Страница 22
- Предыдущая
- 22/92
- Следующая
– Пойдем, – сказала она, – пойдем со мной. Сейчас я тебя спать уложу. Место у нас хорошее, рядом с камерой хранения, теплое. Курточка-то у тебя какая…
Найдем что-нибудь на замену…
Негритенку тетя не понравилась. Он отодвинулся от нее, испуганно моргая глазами.
– Ишь, губошлеп лупоглазый! Как звать-то тебя? – Бастинда старалась говорить нежно, от чего стала похожа на сказочную Бабу Ягу в исполнении Лебедева.
– Да он по-русски ни бельмеса, – прошамкала Нюшка, с вожделением следя за кусочком шоколадки, которую негритенок не успел доесть и теперь держал в руках, забыв о ней перед лицом грозящей опасности.
– Отстаньте от ребенка! – раздался за спиной у Бастинды голос. Та оглянулась и увидела пассажира в черной кепке.
– А ты ему кто, мать? – визгливо заорала бомжиха, понимая, что добыча уплывает из рук. – Ты-то чего к нему грабли тянешь? Знаем таких! Уведешь в кусты, да и поминай как звали. Много вас тут таких, вона на той неделе женщину убили, небось ты и убил, ублюдок, маньяк сраный!
– Мальчика надо сдать в милицию! – решительно заявил мужчина.
– А я что хотела? Теперь про милицию заговорил! Вот вместе и отведем.
Мужчина решительно взял негритенка за руку. Тот вздрогнул, выронил остаток «сникерса», но подчинился.
– Я за тобой пойду! – визжала Бастинда. – Я посмотрю, куда ты его ведешь!
Мужчина вышел из буфета такими большими шагами, что мальчику пришлось бежать рядом с ним. Замкнула шествие Бастинда, успевшая по дороге прикурить полученную сигарету, – она шла сзади, хрипло осыпая проклятиями «похитителя детей».
– Небось в детский бордель думал сдать, мразь ты эдакая! Мало девок с пеленок путанками делают, так им теперь мальчишек подавай! Не выйдет!
Все, кто находился в буфете, с интересом смотрели им вслед, а подъедала Нюшка ловко подскочила к упавшему кусочку «сникерса» и молниеносно отправила его в рот.
– Люблю сладенькое, – промурлыкала она.
– В детской комнате до ночи будет сидеть, – глубокомысленно заметил Веня.
– А потом в обезьянник до утра. А чего? Там тепло. Клопы только развелись, я так слышала, – ответила Зина и повернулась, чтобы обслужить подошедшего покупателя.
Потапыч в это время боролся с беспределом, который пытался учинить постовой Чекасов, отказывая Леньке Косому в праве ночевать в углу зала ожидания.
– Ну, Виктор, ты же знаешь, посторонних мы сюда сами не пустим, а Ленька наш, прописанный.
– Он пьян и нарушает, а ты отвали, – сурово говорил Чекасов, для острастки помахивая дубинкой.
Потапыч хорошо знал и самого Чекасова, и его гвардию, а потому не особенно испугался.
– Устал человек, отдыхает, – примирительно сказал он. – А что выпил, так будто ты с устатку не выпиваешь;
– Интересно, на чем это он так перетрудился, что устал? – ехидно ухмыльнулся Игорь Власенко.
– Ладно, ребята, давайте по-хорошему. С Ленькой я завтра сам разберусь, а вы оставьте его в покое. Он лежит культурно, не базланит, не выступает, к пассажирам не пристает. Человек он хороший. У него, между прочим, высшее образование. Слушай, Вить, он ведь книжек больше прочитал, чем все ваше отделение, вместе взятое, понял? И такого человека ты на мороз хочешь выбросить! Слушай, ты меня не первый день знаешь. Оставляйте под мою ответственность. Да и вообще, чего херней заниматься, пойдем лучше по пивку вдарим.
– Угощаешь, что ли? А деньги откуда? Украл небось?
– Обижаешь, начальник! – торжественно заговорил Потапыч. – Спроси здесь, на Ладожском, кого угодно: Потапыч чужого не берет. Он только подбирает. – И в подтверждение своих слов непризнанный глава бомжей ударил себя по застежке вылинявшей куртки, в которую был облачен.
– Ладно, ладно, знаю, какой ты у нас святой. – Чекасов опустил дубинку, и патрульно-постовая служба вместе с Потапычем вышла на привокзальную площадь.
В редакцию журнала, носившего звучное имя «Домострой», Самарин добрался только к концу рабочего дня. В былые времена он бы рисковал уже никого не застать на рабочем месте, но при новых порядках все радикально изменилось. В половине шестого сотрудники оставались на местах и работали.
Журнал, как выяснил Дмитрий, имел самую прозаическую направленность: в нем можно было прочесть о том, как самостоятельно настелить линолеум и прибить новый плинтус, как побелить потолок при помощи пылесоса, какие растения можно высадить на подоконнике в затемненной квартире и о многом другом подобном.
Константин Сорокин заведовал отделом писем и одновременно вел поэтическую страницу, которая выходила раз в квартал.
Сейчас он сидел в своем крошечном кабинете и, обхватив голову руками, пытался вчитаться в очередное письмо:
«Дорогая редакция, после последнего ремонта оклейки комнаты обоями концы их со временем стали пузыриться и закатываться внутрь, что создает обиталище для тараканов, с которыми мы уже устали бороться. Мы использовали обойный клей, подмазали концы, расправили и снова приклеили. Но они опять начали вздуваться и закручиваться. Что вы нам посоветуете? С большим уважением Татьяна и Алексей Денисовы, Москва, Матвеевская, 18».
Константин с отвращением отшвырнул конверт и принялся за поэтическую страничку. Следовало создать строки, сопутствующие рекламе гигиенической губной помады как профилактики герпеса.
Он начал работу еще до всех ужасных событий.
И теперь перечитывал написанное:
Любит – не любит, Какая досада!
Ромашку не хочется рвать.
А может быть, просто губная помада Поможет мне правду узнать?
Слизну на губах – значит, любит.
Сотру со щеки – значит, нет.
Пусть кто-то меня и осудит за этот эксперимент.
Рифма «нет-эксперимент» не нравилась, но Костя был сейчас не в том состоянии, чтобы придумать что-то лучшее.
Оставалась последняя строфа. Здесь надо было наконец объяснить, что помада-то гигиеническая.
Любит – не любит, Пустая бравада!
Не стоит ромашку пытать, А лучше пойти в магазин за помадой…
Костя мрачно взглянул в зеркало на свою опухшую, небритую физиономию и добавил:
И бритвой щетину сбривать!( Стихи Р.Б.Зуева.) Написалось само собой.
В этот момент открылась дверь и вошел следователь Самарин.
Дмитрий уже видел Константина Сорокина. Он по-прежнему казался каким-то растрепанным. Видимо, еще не пришел в себя после опознания. Но теперь Самарин смотрел на него с иной точки зрения. Сорокин совершенно не походил на донжуана, записного сердцееда, изменяющего жене направо и налево. Надо полагать, это была первая измена за шесть лет совместной жизни. Но первая – она и самая тяжелая.
– Ну что ж, Константин Григорьевич, расскажите, что и как происходило в вашей семье до… гибели Марины Александровны.
Костя провел рукой по волосам, помолчал, а потом заговорил быстро и бессвязно:
– Я сам не понимаю, как это произошло. Я ведь ее любил, люблю. И она это прекрасно знала. Я никогда, да что там говорить, разве можно обманывать такую женщину… Это какое-то умопомрачение. Джин-тоник этот, отрава настоящая! Где это видано, чтобы полтора литра спиртного стоили пятнадцать тысяч. Химия, сплошная химия! Был мой день рождения, ну и мы тут в конторе нашей, естественно… Ну у нас принято… Сели еще в обеденный перерыв… Этот джин-тоник московский, водка, вино какое-то, кажется «Кодру».
– Хорошая смесь, – сухо заметил Самарин.
– Гремучая, – кивнул Костя. – Надарили мне чего-то… А Лариса, секретарша нашего главного, вызвалась поехать вместе со мной – ну ради такого дня он редакционную машину разрешил взять. А Лариса говорит, у меня еще сюрприз.
Приехали мы, значит, а сюрприз этот оказалось какое-то белье. Понимаете, трусы, причем мужские, но просвечивающие, в общем сексуальные. И говорит, давай примерим, как они тебе – по размеру или нет. Бутылка еще откуда-то взялась. А Лариса, она, знаете, такая… без комплексов в этом плане. Ну как-то вот так и получилось. Она меня раздела, вроде одетая была, а смотрю – она и сама уже только в белье, тоже таком… просвечивающем. Ну и… – Костя обхватил голову руками. – А тут открывается дверь и входит Марина. Она, оказывается, отпросилась. Из-за моего дня рождения. В общем, все вышло ужасно, просто ужасно… И главное, Лариса. Вот еще что. Это Марину особенно задело… Она же знала ее – еще по школе.
- Предыдущая
- 22/92
- Следующая
