Большая рождественская книга романов о любви для девочек - Селин Вадим - Страница 38

• Предыдущая
• 38/77
• Следующая

Наверное, если бы я была особенной, то мне было бы проще. Но во мне ничего особенного нет. Не высокая и не низенькая, волосы не темные и не светлые – каштановые, нос как нос, руки как руки. Разве что я по-настоящему верю в чудеса – но верят, наверное, многие. Что этим гордиться? Ну, и имя у меня не совсем обычное. Папа в детстве жил во Франции (он этого даже не помнит), поэтому дал мне имя Мишель. Мама не сопротивлялась, потому что ей вообще никакие девчоночьи имена не нравились, а на это она была согласна. Меня пытались называть Мишкой, и мне это не нравилось. Я выбрала себе имя Мика – и оно стало моим.

То, что я не увижу свой класс ближайшие полтора месяца, меня совсем не расстраивало. Да и перед летними каникулами никто ни о чем таком вообще не думает.

Больше думалось о зимних каникулах – ведь они должны быть особенными. И мы жили в предвкушении большого праздника. Тогда, в школе, он казался бесконечным.

В последний школьный день мы торопливо спрятали дневники с оценками в сумки, воровато переглядывались – вдруг все передумают и заставят учиться до конца декабря? А потом быстро разбежались, оглядываясь на школу и махая ей на прощание.

– С наступающим, – сказала мне на ходу Светка и ушла вперед.

– С наступающим… – шепнула я ей вослед.

Впереди были обычные выходные, а за ними – зима.

Первый день декабря выдался слякотным. Растаял выпавший накануне снег, серые воробьи ежеминутно заглядывали в окно, дети шли в школу. Я проснулась рано – привыкла, да и папа с мамой собирались на работу, и меня разбудил шум. Никакой радости от того, что начались каникулы, не было. Или я ее еще не осознала. Так бывает – ты радуешься, но сама этого не понимаешь… Или мы просто так привыкли к бешеному школьному темпу, что до сих пор не могли затормозить.

Я взяла книжку, села на подоконник и попыталась читать, поглядывая на улицу. Потом позавтракала, оделась и вышла прогуляться. Дул промозглый ветер, руки мерзли даже в перчатках. Я пошмыгала носом, допинала до ближайшей лужи камешек, зашла в магазин за шоколадкой и быстро вернулась домой. Потом валялась в кровати. Скучая, посмотрела пару фильмов. Поужинала вечером с папой и мамой и легла спать, как маленькая, после «Спокойной ночи, малыши». Вот так дела – впереди был месяц таких же серых будней.

Все из-за того, что я необщительная.

Другие одноклассники, наверное, ходят друг к другу в гости, или ходят в гости к другим знакомым, или просто ходят в гости. Но не сидят дома, как я.

На следующий день я снова проснулась рано. Мама уже ушла, а папа был дома. Я вышла в коридор в любимой пижаме – клетчатых брюках и рубашке.

– Спала бы еще, – сказал папа, обуваясь в коридоре.

– Угу, – кивнула я и потерла глаза.

– Скучно? – посочувствовал папа.

Я замотала головой и зевнула.

– Давай я запишу тебя в кружок, будешь лепить из пластилина? – предложил он.

Я улыбнулась и благодарно потерлась щекой о рукав его курточки.

Папа взъерошил мне волосы и сказал:

– Ты зря так. Пластилин – это вещь.

– Пластилин – это сразу несколько вещей, – согласилась я. – Я подумаю.

– Ты подумай, подумай, – сказал папа, а потом посмотрел на часы, спохватился. – Ну, я пошел.

Я закрыла за ним дверь, свалилась в свою кровать и валялась в обнимку с подушкой.

В школе мы говорили, что нам будет весело на каникулах. Это на летних каникулах – весело. Даже если никого нет рядом, вокруг тебя – лето. Оно одно за десятерых человек сойдет. Или даже за сотню. Или за миллион…

Мне вдруг подумалось – вот здорово было бы, если бы я была нужна целому миллиону человек. Чтобы все меня знали и любили, и чтобы я всех любила. Я даже засмеялась – такая это была глупая мысль. Здорово-то здорово, но вот зачем мне это нужно? Просто быть известной, что ли? Или чтобы помогать кому-то? Я даже сама удивилась ответу. Мне хотелось помогать.

И вдруг я поняла. Что вот здесь вот, ранним утром, в кровати, настает для меня переломный момент моей жизни. Я сама должна решить – либо я остаюсь такой же, как сейчас – нерешительной, никому не интересной, либо я сделаю шаг, и все изменится. И я стану нужна целому миллиону человек.

И я сделала шаг.

Просто подошла к телефону, набрала случайный номер. Это для меня был не просто шаг. Это был подвиг – я боюсь телефонных разговоров как огня. И от этого звонка по незнакомому номеру зависело многое. Полминуты я слушала длинные гудки, и мое сердце бешено колотилось. А потом к телефону подошли.

– Здравствуйте, извините, я ошиблась номером, – сразу сказала я. – У вас все в порядке?

– У меня все хорошо, спасибо, – обрадованно сказал женский голос. – Хорошего вам настроения!

– И вам хорошего настроения! До свидания! Спасибо! – обрадовалась я.

Потом положила трубку и полчаса бегала по квартире как сумасшедшая. Не знаю, почему мне было так хорошо, хотя и страшновато. Наверное, потому, что все было правильно. И еще впереди был зимний декабрь. А потом Новый год.

«Новый год!» – спохватилась я. Как я о нем могла забыть? Ведь так часто не хватает времени, чтобы хорошо к нему подготовиться, а тут у меня впереди – целый месяц! И ведь папа был прав насчет пластилина! Пусть не пластилин, но камни-ножницы-бумага, ножницы, бумага! Гирлянды – раз! Игрушки – два! Поздравления – три! Подарки – четыре! И пять – чудеса. Ведь чудеса в Новый год возможны. Даже не так – чудеса возможны всегда, но в Новый год они наиболее ощутимы.

Я глубоко вдохнула. Показалось, что пахнет мандаринами. Я представила, что с кухни доносится тихий стук – это готовятся салаты на Новый год. Если за месяц начинать готовить, это же сколько можно приготовить салатов, подумала я. На весь следующий год хватит!

И если готовку салатов нужно было обсудить с мамой, то начинать украшать квартиру можно было уже сейчас. Я порылась в запасах. Немного гофрированной бумаги, пачка разноцветной бумаги для принтеров (по-моему, она не дешевая, но давно валяется – значит, можно брать). Полуизрисованная акварель, засохшая гуашь… Запасы нужно было пополнять. Я посмеялась, когда нашла под бумажными завалами пачку пластилина. Вылепила снеговика, водрузила ему на голову пластмассовое ведро, из настоящей морковки вырезала крохотный морковный нос и поставила снеговика на окно. Снеговик получился загадочный и веселый. И настоящий – потому что в жару он растает.

– Тебя зовут Булька, и ты можешь растаять от жары, – сказала я ему.

– Почему Булька? – ответила я за снеговика.

– Потому что смешной.

– Поставь меня в холодильник, – попросил снеговик. – Там я точно не растаю, а под окном батарея.

– Трус, – сказала я ему. – Трус ты, Булька.

– Я не трус. Тогда поставь меня на подставку и поверни к окну. Я буду смотреть, как гуляют дети. Я люблю, когда дети играют. А ночью ты можешь поворачивать меня к себе лицом. И тогда я буду смотреть, как ты спишь.

– Хорошо, Булька, я все сделаю, – согласилась я.

Взяла пластмассовое ведерко из-под майонеза, обернула его белой тканью, поставила на него Бульку и вылепила ему крохотную елочку и двух маленьких бульчат. И сама удивлялась – ведь я почти взрослый человек! Учусь в седьмом классе! А стоило папе напомнить про пластилин – и я вовсю пластилиню…

С Булькой Новый год из невидимого стал полупрозрачным.

Я включила компьютер и поставила песню Джоржа Майкла про Рождество.

Подошла к окну… А за окном шел снег. Крупный, мягкий, почти непроглядный. Я замерла на время и только смотрела вперед. Снег покрывал детскую площадку, ложился людям на плечи. Дети протягивали к нему руки, и он приземлялся им на варежки, доверчивый, как маленький щенок.

Снег! Я глубоко вдохнула и задержала дыхание. Потом уткнулась в окно лбом. И сказала только:

– Вот это да!

Снег засыпа?л все вокруг и обещал не таять. Я сказала ему:

– Если хочешь, ты тай, но с тобою лучше.

Подул ветер, и снег полетел прямо на мое окно:

– Знаю, знаю. Я останусь, вот увидишь, останусь!

• Предыдущая
• 38/77
• Следующая