Стальной волосок (сборник) - Крапивин Владислав Петрович - Страница 17

• Предыдущая
• 17/130
• Следующая

– Вы правы, – кивнул командир. – В самом деле… Слезы лучше всего осушаются шампанским. Александр Гаврилович, прикажите вестовому подать к ужину бутылку… Петр Афанасьевич, мальчику не повредит маленький глоток?

– Если вот столько… – доктор развел пальцы на полвершка.

– Отлично! Полагаю, никто не откажется поднять бокал в честь нашего юнги… Думаю, что считать Гришу Булатова законным юнгой „Артемиды“ мы теперь вправе…

Гриша пробовал вино впервые в жизни. От шипучего шампанского защекотало в носу, сильнее прежнего задрожали на ресницах влажные искры. Гриша сморщил нос и неловко засмеялся.

Пили стоя, а теперь стали шумно рассаживаться, и большущий лейтенант Новосельский, как обычно, не сразу поместился за столом, неловко задвигал стулом. Зацепил гардемарина. Митя сказал с приятной улыбкой:

– Право же, Илья Порфирьевич, я давно замечаю, что вам крайне тесно на бриге. Вашим размерам надобен линейный корабль.

Новесельский ответил, принюхиваясь к тушеной курятине:

– Я и сам не прочь был бы оказаться на одном из них. У Севастополя или Кронштадта. Не ради своих размеров, а потому, что там начинаются настоящие дела. Товарищи наши готовятся к сражениям, а мы…

– А мы направляемся в благодатные тропики! – звонко добавил, не сдержавшись, гардемарин Невзоров. И тут же уткнулся носом в тарелку под взглядом командира.

Пожилой штурман глянул на Митю через стол.

– Благодатность тропиков вам еще предстоит познать, юноша. При первом же урагане, которые там не редкость. Уверяю вас, в них требуется храбрости не меньше, чем в артиллерийской дуэли с вражеским кораблем. И сегодняшний плевок ветра покажется нам тогда шутливой улыбкой океана…

Гриша перестал жевать и тихо обмер. Страх опять вернулся и засел где-то под желудком ледяным комком. „Эх ты, герой… а еще юнга“, – сказал он себе.

Капитан обвел всех своими спокойными, табачного цвета глазами.

– Иван Данилович прав. А кроме того, нам, людям военным, следует не предаваться беспочвенным сожалениям, а неукоснительно исполнять предписания начальства, не так ли, господа? Мне, как и всем нам, огорчительно сознавать, что мы остались в стороне от предстоящей кампании. Однако же у наших начальников и у самого государя были, видимо, веские причины отправить нас в этот вояж. Уверен, что в них заключен государственный интерес, хотя и не знаю, что именно содержат доверенные нам документы. Наше дело – передать их…

Новосельский, разом сжевав и проглотив курятину, сказал, что он не подвергал сомнению обоснованность решений государя.

– Досадно только греться на солнышке, когда пропадают втуне твои навыки корабельного артиллериста…

Доктор Петр Афанасьевич почесал черенком вилки подбородок и спросил:

– Илья Порфирьевич, вам никогда не говорили, что вы похожи на маршала Нея?

– Отчего же никогда? – невозмутимо отозвался тот. – Слышал такое неоднократно…

– Простите, если невольно обидел…

– Ничуть не обидели! Мишель Ней был благородный и честнейший воин. Он сделал лишь одну ошибку в жизни: выбрал в кумиры не того человека…

– Вы имеете в виду Наполеона? – ершисто спросил Митя.

– Ну, а кого же еще! Бонапарт не заслуживал такой преданности.

– Преданность Нея была не столь уж безоговорочна, – возразил Петр Афанасьевич. – В конце войны он разошелся с Бонапартом. Когда тот снова высадился во Франции, Ней даже предлагал Людовику схватить бывшего императора и доставить его в Париж в железной клетке. Король, однако, Нею не поверил. А маршал, когда увидел, что армия и народ на стороне Наполеона, вновь встал на его сторону…

– Я не знал таких подробностей, – сказал похожий на маршала Нея лейтенант. – В Корпусе недостаточно уделяли внимания исторической науке. Я был уверен, что Ней всегда оставался бок о бок с любимым императором, за что и был расстрелян роялистами.

– Вообще-то казнь Нея, равно как и Мюрата, была необдуманной жестокостью, – вмешался вдруг капитан Гарцунов (он, видимо, знал историю). – Тем более что остальных маршалов Бонапарта вскоре простили…

– Если кто и заслуживал расстрела, то прежде всего сам Бонапарт, – с неожиданной жесткостью заявил доктор. – А то и виселицы… И зря кое-кто из молодых людей видит в нем романтического героя…

– Вы напрасно смотрите на меня, доктор, – опять взвинтился Митя. – Я не поклонник узурпатора. Кстати, мой дед погиб под Малоярославцем!

– Да упаси Господи, Митенька, я не имел в виду именно вас. Но многие среди молодежи… Взять даже замечательного поэта Лермонтова. Помните его „Воздушный корабль“? Какая печаль о низвергнутом владыке! И это у стихотворца, написавшего „Бородино“!

Гриша был весь внимание. „Бородино“ он знал наизусть, как и „Конька-Горбунка“. Страх его понемногу растаял (может, и не будет никакого урагана…).

– Михаила Юрьевича тем не менее можно понять, – сдержанно заспорил Митя. – Наполеон, конечно, враг России, но все же он великий человек!

– Он великий негодяй! – непохоже на себя вознегодовал доктор. – Кровожадное чудовище! Ради необузданного стремления к славе он погубил тысячи и тысячи людей во многих странах! А то и миллионы! Еще задолго до нападения на нас он совершил столько преступлений, что следовало его предать анафеме во всех церквах планеты!.. Взять хотя бы убийство герцога Энгуэнского…

Все как-то виновато примолкли на полминуты, и Гриша не удержался, поднял руку с зажатой вилкой:

– Позвольте спросить. А кто был этот герцог?

– Великолепнейший человек, – вздохнул доктор. – Молодой красавец, блестяще образованный, удивительно храбрый… Последний представитель фамилии Бурбонов по линии Кондэ. Бонапарту показалось, что герцог Энгуэнский может послужить препятствием для его, наполеоновского, восхождения на престол, и он сломал все мыслимые законы и понятия чести. Герцог жил в независимом государстве, Бадене, и Бонапарт без объявления войны послал туда своих драгун. Те похитили ни в чем не повинного герцога, и он был расстрелян во рву Венсенского замка, как пойманный на дороге разбойник…

– Насколько я помню, даже полицейский министр Наполеона, Фуше, по поводу убийства герцога высказался так: „Это было хуже, чем преступление, это была ошибка“… – опять вмешался командир „Артемиды“.

– Совершенно верно. Для хитроумного министра ошибка в политике страшнее преступления… – энергично покивал доктор. – А свергнутый император, когда обитал уже на острове Святой Елены и предавался воспоминаниям, самодовольно заметил однажды: „Возможно, это было преступлением, но никак не было ошибкой…“

– Его племянник, нынешний самозваный император с номером три, кажется, тоже не прочь наделать ошибок, – неожиданно вступил в разговор молчаливый лейтенант Стужин. – На мой взгляд, прежний вполне был достоин гильотины. И нынешний тоже…

Поскольку опять стало тихо, Гриша решился на новый вопрос:

– Позвольте… а что это… гиль…тень…

– О-о! – как-то злорадно отозвался Стужин. – Великое изобретение французских республиканцев. Устройство для механического лишения человека его головы. Два столба на помосте, треугольный нож на высоте, колода с дырой для зажимания головы… Легонько дергают за шнурок… Никаких усилий…

– Александр Гаврилович, надо ли про такое знать мальчику… – осторожно сказал добродушный штурман.

Лейтенант поднял плечи к бакенбардам.

– Мальчики быстро делаются взрослыми. И от кровавых сторон жизни их не заслонишь… К тому же и в Корпусе, куда мальчик стремится, будут обучать не игре на скрипке, а военному делу…

– Но не палаческому же! – запальчиво воскликнул Митя.

– Жизнь далеко не всегда ставит различия, – сумрачно разъяснил Стужин. – Те двенадцать стрелков, которые в Венсенском рву стреляли в герцога Энгуэнского, они были солдаты или палачи?

– Они выполняли приказ… – неуверенно сказал Митя.

– Ну да, ну да… – очень серьезно кивнул штурман. – Так обычно и говорят…

– И к тому же они не пользовались гильотиной! – не сдался Митя.

• Предыдущая
• 17/130
• Следующая