Оранжевый портрет с крапинками (сборник) - Крапивин Владислав Петрович - Страница 7

• Предыдущая
• 7/120
• Следующая

Я подумал: не рассказать ли маме такой жутковато-волшебный сон? Маме, однако, было некогда. Перед этим она поссорилась с моим отчимом, а теперь воевала с Леськой, который добыл синьку, разрисовал себя и не хотел мыться. Мама дала Леське шлепка, а мне велела вытащить на помойку мусор.

Помойка была на краю лога, тропинка к ней вела через огород. Я вышел и… присох к земле. На плетне висел большой серый мешок.

Страх меня пробил, как ударом тока, от макушки до пяток. Несколько секунд я смотрел на мешок, будто увидел самих ржавых ведьм. Потом я рассмеялся. Потому что дурак я был: мешок наверняка повесила здесь тетя Тася. Вон она возится у коровьей стайки.

— Тетя Тася, здрасте! Это ваш мешок висит на заплоте?

Она выглянула из-под навеса.

— Не мой. Чё это я мешок буду на улице кидать? Чтоб сташшили?.. Нюрин, видать, она завсегда растеряха…

На ослабевших ногах я сходил к помойке, вернулся к дому. На крыльце ласково щурилась от утреннего солнышка Нюра.

— Нюра, это твой мешок там висит?

— Не, Славушка. На кой мне мешок? У меня их ни одного нету, я без приданого живу. — Она засмеялась, сходила в дом, вынесла мне горсточку липких карамелек.

Я машинально взял их, сел на ступеньку и задумался.

Мешок неизвестно чей. На плетень попал неизвестно откуда. Но легче уж предположить, что он выпал из пролетавшего ночью самолета, чем поверить в ржавых ведьм. А скорее всего, его принес зачем-нибудь тети-Тасин племянник, или достала где-то мама, приготовила под картошку. Но спрашивать никого я больше не стал. В самой глубине души я чувствовал: все откажутся. А так оставалось хоть какое-то реальное объяснение.

Мешок я спрятал под крыльцо. Никто его не хватился. Я полдня ходил по окрестным переулкам, брал у заборов горсти тополиного пуха, прятал под майку. Когда майка надувалась на животе, я относил добычу во двор и складывал в мешок.

Я понимал, что занимаюсь ерундой. Даже перед самим собой было стыдно. И я убеждал себя, что просто играю. Имею я право играть как хочу? Вот и придумал себе сказку про ржавых ведьм.

Но играл я только наполовину. А наполовину собирал тополиный оброк по правде. Потому что боялся. Это так же, как если запинаешься левой ногой. Знаешь, что никакого несчастья не будет и все приметы — чепуха, а все равно незаметно складываешь пальцы замочком…

К обеду мешок наполнился легким, неслежавшимся пухом на четверть. Тут я как-то сразу устал, обругал себя за глупость, заскучал по друзьям-приятелям и отпросился у мамы на улицу Герцена.

Мы с ребятами сходили на Туру и выкупались, потом с компанией из соседнего большого двора погоняли на пустыре мячик. Затем сыграли два раза в мушкетерскую игру «королевские подвески», и вдруг наступил вечер. И я увидел, что пора домой. И вспомнил, что мешок на три четверти пустой. Опять я выругал себя за дурацкие мысли и боязливость, но… теперь сумерки и время снов были уже близки. И я, вздохнув, подобрал у забора и спрятал под майку несколько горстей пуха — того, что разлетался по окрестным кварталам со старого тополя.

Это мое тайное дело заметил Толька Петров и, конечно, сунулся с вопросом: зачем? Я ничего не мог придумать с ходу и огрызнулся: не суй свой рыжий нос. Это было необдуманно: Толька сразу настроился на кулачный лад. Нас растащил дядя Боря, вовремя вышедший на крыльцо. Он сказал, что честные рыцарские поединки надо устраивать ясным днем, а сейчас уже десятый час. Солнце висело в самом конце улицы большущим красным глобусом. И я направился туда, к этому глобусу. В той стороне была улица Нагорная…

Дома я поужинал и лег спать. То есть не спать, а ждать: случится это или нет? Дом неторопливо затихал. За окнами так же не спеша собирались прозрачные, будто марля, июньские сумерки. А я ждал полуночи, ждал со смесью страха и желания. По-прежнему боялся я ведьм, но… жаль, если сказки больше не будет. И зря я, что ли, собирал пух?.. А если ведьмы рассердятся, что мало? Степанида опять заведет свое: «Съедим, да и дело с концом…» Да ну, чушь все это, не съедят… За такими мыслями я сам не заметил, как оказался на первом этаже сна. Просто понял, что уже сплю. Сказка неслышно звенела в тишине тысячью струн-паутинок. Это звенело во мне ожидание.

Но… звенело, звенело, а дальше — ничего. Часы не появлялись. Сказке чего-то не хватало. От досады мой страх почти исчез. Я встал, будто кто-то посоветовал мне, что делать. Нащупал на столе, среди раскиданных книжек, огрызок синего карандаша и быстро, коряво нарисовал на обоях круг и цифры. И две стрелки: короткая на двенадцати, а длинная — она чуть-чуть не дошла до верхней черты.

И тогда… тогда сказка набрала полную силу. Сидя на кровати, я увидел, как нарисованная длинная стрелка шевельнулась. Я забыл дышать. А стрелка эта тихо двинулась вправо и слилась с другой в одну черту. В ту же секунду я ощутил нервами неслышный стук в дверь…

Все было как вчера. Так же за дверью оказались Настя и Глафира. Так же шли мы через огород к баньке, а в ней мерцал огонек. Я нес на плече тощий мешок с невесомым оброком.

Конечно, Степанида просипела:

— Вот они, нонещние-то, работать им неохота. Ничего не набрал…

— Да ладно, хватит и того, — отозвалась Настя. И добавила непонятно: — Много ль ему надо…

— Ишшо и свалялось, поди, все… Тогда съедим.

Я вздохнул: надоело уже.

Никто меня, конечно, не съел. Сказали, чтобы сел на лавку у окошка и вел себя тихо, «не шебуршался и не мешался». Из темных углов ведьмы достали прялки — я такую видел у тети Таси. Разделили на три охапки тополиный пух, привязали к узорчатым лопаткам на подставках, сели, взяли веретена.

Веретена завертелись, запели, как быстрые волчки, из пуха из-под ведьминых пальцев побежала тонкая серебристая нить.

«Вот оно что! Волшебную пряжу делают…» — догадался я.

Веретена жужжали ровно, минуты бежали однообразно, а мне было нисколечко не скучно. Меня завораживал бег серебристых нитей. И от мысли, что я вижу колдовство, опять появилось сладковатое замирание.

Ведьмы негромко запели. Вернее, пела Настя — чисто и хорошо, — а Глафира и Степанида лишь хрипловато подтягивали.

Ночью выйду за околицу,

Огоньки погаснут ясные,

А луна, как желто яблочко,

По зелену небу катится…

Не возьму я злата-серебра,

А возьму я медных грошиков.

Прилетит из леса темного

Птица-филин говорящая.

Клюнет птица-филин денежку,

Медный грошик — будто семечко.

Клюнет раз, другой, а с третьего

Скажет мне слова разумные:

«В тихом доме у околицы

Разбуди мальчонку малого.

Пусть мальчонке будет от роду

Девять лет и девять месяцев.

Сшей обновку ему шелкову,

Награди добром да ласкою.

Будет он тебе помощником,

Для цепей тяжелых ключиком».

— Ну, чё про нашу песню скажешь? Али совсем плохо поем? — проворчала в углу Степанида.

— А чё сказать? — откликнулся я с некоторым ехидством. — Если скажу, что плохо, так вы сразу: «Съедим!»

• Предыдущая
• 7/120
• Следующая