Разумное животное - Мерль Робер - Страница 66

• Предыдущая
• 66/82
• Следующая

— Если бы этот дом не был блокхаузом, — сказал Севилла, — целиком построенным из бетона, с закругленными углами, чтобы противостоять штормам, его давно бы уже снес какой-нибудь циклон. Мы на самом пути циклонов, берущих начало в Карибском море. В девяти случаях из десяти они пересекают Флорида-Кис. Вы, наверное, не знаете, что некогда здесь была железная дорога, которая связывала острова и доходила до Ки-Уэста, и что ее уничтожил ураган. Но и в таком виде дом мне нравится. Согласен с вами, и без циклона довольно жутко, если бушует море. А когда дует ветер, здесь бывают волны, которые преодолевают рифовый барьер, проходят над домом и водопадом брызг разбиваются на террасе. И хотя маленькая гавань ниже уровня ветра и хорошо защищена, все же надо крепить тройным канатом якорь «Кариби» и задраивать окна дома огромными ставнями, которые вы видели при входе. Откровенно говоря, в часы шторма кажется, что живешь на подводной лодке. Я уверен, бывают волны, покрывающие весь островок, слышно, как они обрушиваются на бетонную крышу.

— Это, это потрясающе, — сказала Сюзи, широко открывая голубые глаза и приоткрыв губы, — это вызывает у меня какое-то восхитительное ощущение одиночества и уюта. Надеюсь, что мы еще дождемся циклона, настоящего: двое суток ветра со скоростью в сто пятьдесят километров в час.

Питер протянул свою длинную руку и положил ее Сюзи на плечо.

— …И воды в цистерну, — звонко смеясь, добавил он. — Доброго, теплого тропического ливня на пару суток — вот что нам нужно.

— Брат мой, — сказал Голдстейн, кладя ладони на свои толстые ляжки, — предлагаю вам покинуть компанию этих юных любителей бурь и отвести меня на «Кариби».

Севилла взглянул на него и поднялся. С террасы к маленькой гавани вел бетонный спуск с насеченными красными полосками, уменьшавшими скольжение, и по обеим сторонам этой дорожки — словно она была всего лишь ничтожной попыткой ввести на мгновенье человеческий порядок во всеобщий хаос — простиралась коралловая пустыня. С неуклюжей резвостью Голдстейн шагал рядом. Он походил на мамонта, его толстые ноги, казалось, подскакивают на бетонной дорожке с тяжелой упругостью. Он шел рядом с Севиллой: хитрые глазки, широкие округлые плечи, выставленная вперед тяжелая челюсть, поседевшая, сверкающая на солнце грива старого льва. Грузно перешагнув через кормовой борт, он опустился на скамью в рубке управления.

— Брат мой, — сказал он, — это чудо. Избавьте меня от спуска в каюту. В ней всегда жестко и грустно, в каюте яхты, и койки такие узкие, что исключена даже мысль заниматься на них любовью, — я нахожу это удручающим, но все равно это чудо, — повторил он, лаская взглядом «Кариби», — чудо из хрома, красного дерева, лака и меди, и к тому же эта чертовка так мила, так ласкова, так складна. Будь у меня побольше времени, я попросил бы вас устроить мне небольшую прогулку. На такой штуке добраться до Кубы — детская забава.

— В таком случае, — улыбнулся Севилла, — я предпочел бы большую резиновую лодку и подвесной мотор Меркюри. Менее чем за четыре часа я достиг бы побережья у Пинар-дель-Рио. Можно было бы и быстрей, если б не мощные течения, которые начинаются в Мексиканском заливе и движутся в направлении Атлантики. Лодка невысока, и у меня было бы намного больше шансов ускользнуть от бдительности американских военных кораблей, а главное, от кубинских сторожевых катеров. Полагаю, что после всех наших махинаций кубинцы должны держать палец на спусковом крючке.

— Итак, — продолжал он, повернувшись к Голдстейну, — что вы хотите мне сказать? Есть новости о моем зарубежном паспорте?

Голдстейн покачал головой.

— У государственного департамента иные заботы… Они слишком заняты тем, чтобы ввергнуть нас в эту проклятую третью мировую войну. У меня сложилось тягостное впечатление, что страна сходит с ума, очертя голову, вслепую она бросается в атомный конфликт из-за уязвленного самолюбия, по легкомыслию, по глупости, из-за простого стечения обстоятельств. Это невероятно. Никогда еще не казалось, что мы настолько лишены управления, и никогда еще мы так плохо не знали, кто же управляет США. Уж конечно, не этот бедняга Смит с его повадками студента, который прикидывается взрослым. Его выступление показалось мне довольно жалким. За внешней твердостью сквозит такая неуверенность. Вы знаете, я с ним хорошо знаком, я работал для него во время предвыборной кампании. Я спрашиваю себя, что же все-таки таится в человеке, делает его способным к истреблению себе подобных? И в первую очередь на кой черт мы, американцы, пришли в Юго-Восточную Азию, вы можете мне это сказать? — Голдстейн огляделся. — Я полагаю, что здесь можно все говорить. Им еще не удалось поставить микрофоны на «Кариби»?

Севилла улыбнулся:

— Как вы сами убедились, ночью остров недоступен, а днем в гавани всегда кто-нибудь возится.

Голдстейн наклонился над бортом.

— Но я не вижу вашей дельфинки.

— Теперь мы работаем только в темноте. Весь день Дэзи отсутствует и лишь вечером возвращается в отчий дом. Но каждый вечер она возвращается. Она привязана к нам, а еще больше к «Кариби». Ночью она приплывает, чтобы прижаться к яхте точно так же, как ребенок прижимается к матеря.

Севилла замолчал, выпрямился и посмотрел на Голдстейна.

— Итак, — сказал он, — что вас сюда привело?

Голдстейн заморгал, отвел глаза и проговорил:

— Адамс просил встречи с вами.

Севилла встал, положил обе руки на штурвал и повернул его на несколько градусов влево, как будто «Кариби» была под парусами и Севилле хотелось развернуть ее другим бортом.

— Никогда, — сказал он, не повышая голоса, по его пальцы, вцепившиеся в штурвал, побелели. — Никогда, — повторил он глухим голосом. Ему было трудно говорить и разжимать зубы, так были сжаты его челюсти. — Я с этими людьми покончил.

Он посмотрел на Голдстейна. Голдстейн посмотрел на него. Воцарилась тишина, она сгущалась, она словно замораживала их обоих. Голдстейн сидел, выставив вперед голову, как черепаха, осторожно осматривающая дорогу, а Севилла стоял за штурвалом, расставив ноги, устремив глаза на форштевень, прямо держа голову. Он казался теперь выше, собраннее и тверже, словно весь его гнев и все его обиды распирали его.

— Я с этими людьми покончил, — повторил он тем же глухим, сдержанным, едва слышным голосом.

«Сорвалось, — подумал Голдстейн, — он не взорвется, не изольет свой гнев; он будет хранить его в себе и станет еще упрямее».

— Брат мой, — начал он задорным и жизнерадостным голосом, — это ваше дело. Если я все бросил, чтобы приехать к вам в ваше логово, то это потому, что Адамс вчера прилетел из Вашингтона, чтобы поговорить со мной. И ему удалось меня убедить, что все это, я привожу его слова, «страшно важно». Сначала я отказался, но никогда я не видел, чтоб человек был так взволнован. Не скажу, что он валялся у меня в ногах, но — почти. Никогда я не видел Адамса в таком состоянии. Обычно он холоден как рыба. Короче, я согласился передать его просьбу, и теперь моя миссия исполнена. Если вы откажете Адамсу, то это ваше дело, меня оно никоим образом не касается. Вашу точку зрения я хорошо понимаю. Эта шайка сволочей обошлась с вами так… Еще раз, я всего лишь передаю, и только повторяю его слова, не меняя в них ни слога, — «вы скажете ему, что это страшно важно». Голос Адамса дрожал, я не сентиментален, но я все-таки могу почувствовать, когда человека терзает волнение. Он повторил по крайней мере раз десять «это страшно важно». И теперь, повторяю, моя миссия исполнена, я ухожу. — Он снова стукнул ладонями по ляжкам и — словно бы этот жест вызвал рефлекторное движение в его коленях — распрямился, как пружина.

Севилла отпустил штурвал, повернулся к нему, засунул руки в карманы и сказал:

— Согласен при двух условиях: первое — беседа будет происходить здесь; второе — Фа и Би будут снова отданы мне, не просто доверены на тот или иной срок, а именно отданы в мою безраздельную собственность. Я подчеркиваю, что эти условия не могут быть предметом переговоров, а являются их необходимой предпосылкой.

• Предыдущая
• 66/82
• Следующая