Остров - Мерль Робер - Страница 39
- Предыдущая
- 39/123
- Следующая
— Да вы же их оскорбите!
— Ничего, пооскорбляются и перестанут, — ответил Маклеод. — Заметьте, Парсел, я лично против черномазых ничего не имею. Правда, я с ними не лижусь с утра до вечера, но ничего против них не имею. Но ежели приходится выбирать между ними и нами, я выбираю нас. В первую очередь нас.
— Вы сами себе противоречите.
— То есть как? — Маклеод даже выпрямился, так оскорбителен ему, шотландцу, показался упрек в нелогичности.
— Вы же сами не хотели, чтобы офицеры пользовались на острове привилегиями в ущерб матросам, а теперь ставите в привилегированное положение белых в ущерб таитянам.
— Никаких привилегий я не устанавливаю, — процедил Маклеод, — но разрешите вам заметить, Парсел, что я не просто так отдаю предпочтение, а с умом. Первым делом — на суше или на море, при попутном ветерке или в шторм — я думаю о том, кто для меня всегда номер первый, — о Джемсе Финслее Маклеоде, собственном сынке своей матушки. Затем думаю о своих дружках. А затем о прочих парнях с «Блоссома». И уж потом о черномазых.
— Точка зрения эгоиста, — взорвался Парсел, — и, поверьте мне, она чревата самыми серьезными последствиями.
— Чревата или нет, зато моя собственная, — беззвучно рассмеялся Маклеод, сморщив лицо, особенно похожее сейчас, при свете факелов, на череп, и охватил руками костлявые колени. — А насчет эгоизма это вы верно сказали, Парсел, я никого не боюсь. А уж этих джентльменчиков тем более, — добавил он, обводя рукой всех собравшихся. — Эгоисты! Все эгоисты, все, до последнего! И против вашего предложения, Парсел, проголосует большинство этих самых эгоистов.
Он сделал паузу и, все так же улыбаясь, проговорил:
— Кто просит слова? — И, не дождавшись ответа, добавил: — Ставлю на голосование. Кто против?
Он поднял руку. Его примеру тут же последовал Хант, затем Смэдж и наконец Джонсон. Уайт не шелохнулся. Сторонники Маклеода удивленно взглянули на метиса. Не опуская поднятой руки, Маклеод повернул голову влево и тоже уставился на Уайта. Уайт спокойно выдержал этот взгляд, потом неторопливо отвернулся и вперил в пространство свои черные, узкие, как щелки, глаза.
— Я воздерживаюсь, — произнес он мягко и певуче.
— Воздерживаешься? — яростно протянул Маклеод, все еще не опуская руки; его серые маленькие глазки метнули молнию.
— Напоминаю вам, — решительно заявил Парсел, — вы не имеете права оказывать давление на собрание и, следовательно, на Уайта, равно как на Ханта и Джонсона.
— Никакого я давления не оказываю, — не сдержавшись, крикнул Маклеод.
Хотя Уайт воздержался, все равно победа осталась за ним, Маклеодом. У него четыре голоса. У Парсела — три. Но тем не менее заявление Уайта насторожило — шотландца. Значит, не так — то уж надежно его войско… Он опустил руку, но по-прежнему глядел на Уайта.
— Я с тобой не согласен, — проговорил, почти пропел Уайт.
Лицо его было безмятежно — спокойно, руки скромно сложены на груди, говорил он вежливо, с какой — то непоколебимой кротостью.
— В таком случае вы должны голосовать со мной, — произнес Парсел.
Уайт не ответил. Он уже сказал то, что думал. И больше ему нечего было сказать.
— Вот так сюрприз! — шепнул Бэкер, нагнувшись к Парселу.
— Не такой уж неожиданный, — в тон ему ответил Парсел.
— Четыре против, — объявил Маклеод. — Один воздержался.
Предложение Парсела отклоняется.
Но по поведению Маклеода чувствовалось, что поступок Уайта лишил его прежнего апломба.
— Парсел, — буркнул он, — передайте треуголку Джонсу.
Пора браться за дело, если мы не собираемся здесь ночевать. Джонс сначала стал на колени, потом сел на корточки я поставил треуголку на голую ляжку. Только он один из всех англичан носил парео, и, откровенно говоря, только его нагота могла выдержать сравнение с наготой таитян, которым он уступал лишь в росте. На «Блоссоме» он был самым молоденьким после Джимми — ему только что исполнилось семнадцать лет, — и на стройном, атлетическом, гибком теле гордо сидела голова с коротко остриженными белокурыми волосами. Нос у него был вздернутый, короткий, весь в веснушках, а подбородок, не знавший бритвы, круто выступал вперед, словно все еще продолжал расти. Синие, фарфорово — синие глаза, похожие на глаза покойного юнги, пристально смотрели на собеседника. Но он был мужественнее и напористее, чем Джимми. Прекрасно сознавая свою силу, он то и дело напруживал мускулы груди, стремясь придать себе более внушительный вид, а возможно, просто из мальчишеского кокетства.
— Ну, долго ты еще будешь копаться? — крикнул Маклеод. Джонс прижал левой рукой треуголку к боку, а правой стал перебирать бумажки. Он волновался, не решаясь приступить к жеребьевке. Боялся, что первый же британец, чье имя он назовет, потребует себе его Амурею. Когда мятежный «Блоссом» пристал к Таити, Джонс впервые познал любовь в ее объятиях. Ей только что минуло шестнадцать. Ни на Таити, ни на борту «Блоссома» Джонс не хранил ей верности, но, когда новизна побед приелась, вернулся к своей первой любви. И со времени высадки островитянам повсюду попадалась эта парочка — Джонс держал Амурею за руку, оба торжественные и очень наивные.
— Чего же вы ждете? — обратился к нему вполголоса Парсел.
— По правде говоря, боюсь, — признался Джонс. — Чертовски боюсь. А вдруг они уведут у меня Амурею!
— Да полноте, — улыбнулся Парсел, — ставлю шиллинг, что она достанется вам.
Порывшись в кармане, он вытащил шиллинг с пробитой дыркой и швырнул его наземь к ногам Джонса. Юноша как завороженный смотрел на монету.
— Ну, начинай, — сказал Бэкер, сидевший по другую сторону Парсела, и, упершись ладонью о траву, нагнулся, чтобы лучше видеть своего шурина.
Джонс вытащил бумажку, развернул ее, наклонился поближе к факелу и прочел сначала про себя написанное имя. Потом громко проглотил слюну, широко открыл рот и только после этого крикнул:
— Джонс!
И оглянулся с таким ошалело — наивным видом — вытащить первым собственное имя! — что все присутствующие, за исключением Ханта, так и покатились со смеху.
Джонс расправил плечи, давая понять, что не потерпит насмешек. Но, несмотря на свою воинственную осанку, он весь как — то внутренне обмяк и был так взволнован, что не мог выговорить ни слова.
— Ну?! — буркнул Маклеод. — И это все на сегодняшний вечер? Заметь, сынок, ты первый можешь выбрать среди двенадцати женщин. Только постарайся побыстрее взвесить все за и против.
— Амурею! — выдохнул Джонс.
И, сведя брови над вздернутым носом, он боязливо оглядел сидевших кружком матросов, стараясь угадать по выражению лица того, кто из них посмеет оспаривать его выбор.
— Возражений нет? — спросил Маклеод, потрясая, как дубинкой, концом веревки. Затем закинул ее за спину, подождал несколько секунд и с размаху ударил веревкой по земле у самых
Он не докончил фразы, словно ему противно было договорить
— Принято!
— Амурея! — с трудом выдавил из себя Джонс и оглянулся.
Амурея тотчас же появилась на его зов, смело вошла в освещенный факелами круг, с улыбкой опустилась на колени рядом со своим суженым и взяла его за руку, тоненькая, хорошенькая. В лице ее было что — то ребячески наивное, роднившее ее с будущим танэ. Джонс расслабил мускулы и шумно, даже с присвистом, выдохнул воздух. Он весь как — то поник, втянул грудь и искоса восхищенно посмотрел на Амурею. Она была здесь! Она была его! От счастья он, казалось, вот — вот взлетит в воздух. Перед ними обоими впереди целая жизнь, и не было и не будет ей конца.
— Если ты не отпустишь лапку твоей индианки, — с издевкой крикнул Смэдж, — то жребий тянуть придется кому — нибудь другому.
Джонс вынул из треуголки бумажку.
— Хант! — звонко проговорил он.
Хант прекратил неумолчное мурлыканье, что — то буркнул, поднял голову и удивленно уставился бледно — голубыми глазами сначала на Джонса, потом на треуголку, на бумажку, зажатую в крепких пальцах, после чего тревожно посмотрел на Маклеода, как бы призывая его на помощь.
- Предыдущая
- 39/123
- Следующая
