Жизнь или смерть - Мэрфи Уоррен - Страница 10

• Предыдущая
• 10/36
• Следующая

Марвин достал из кармана несколько банкнот, и, пожалуй, это было самое разумное действие за всю его жизнь.

– Вот двадцать баксов. Помоги своему старику.

– Ни за что, – ответил Римо. – Вы же его совсем не знаете. И, скажу вам честно, вы далеко не первый, кого он обманом заставляет тащить свой багаж. Так что лучше уберите деньги.

– Послушай, приятель, теперь это стало и моей семейной проблемой. Помоги ему дотащить чемоданы, прошу.

– Марвин, если ты сейчас же не поставишь на место этого негодяя, я больше никогда не лягу с тобой в постель!

И тут Римо увидел, как лицо Марвина расплылось в счастливой улыбке.

– Ты мне это обещаешь, Этель?

Римо почувствовал, что предоставляется хорошая возможность выпутаться из этой истории, но Чиун, как всегда воплощенная галантность, произнес:

– Он недостоин тебя, о прелестная роза!

Прелестная роза всегда это подозревала. Отпустив Чиуна, она бросилась на мужа и с размаху треснула его по голове сумкой.

Римо поспешно ретировался, оставив их разбираться между собой; поглазеть на эту семейную сцену уже сбежалась толпа зевак.

– Ну, что, Чиун, доволен собой? – спросил Римо.

– Я принес немного счастья в ее жизнь.

– В другой раз лучше найми носильщика.

– Но их нигде не было видно!

– А ты хорошо смотрел?

– Люди, которые выполняют работу китайцев, сами должны меня искать, а не наоборот.

– Я сегодня вечером отлучусь, у меня кое-какие дела, – сказал Римо.

– А где мы остановимся?

Римо был явно озадачен.

– Вот об этом я как-то не подумал, – выговорил он.

– Ага, – съязвил Чиун. – Теперь ты видишь, как может быть полезен император?

Чиун был, как всегда, прав. Единственное, чего он никак не мог взять в толк, так это что их «император» – КЮРЕ – оказался в опасности и только Римо может его спасти. Если – поскольку это было еще под большим вопросом – ему удастся погасить скандал, получивший название «афера с Лигой».

Уиллард Фарджер, четвертый заместитель помощника председателя избирательной комиссии, проснулся с первыми лучами солнца, которые, отражаясь от водной глади бассейна, проникали в окно спальни; па тумбочке тихо гудела телефонная трубка. Он специально снял ее с рычага, чтобы хорошенько выспаться. Уиллард Фарджер больше не хотел, чтобы его беспокоили репортеры.

Ему потребовалось не больше часа с четвертью – а именно столько продолжалось его третье интервью, данное прессе несколько дней назад, – чтобы начисто забыть, как он сам бывало охотился за репортерами, чтобы те упомянули его имя в отчете о каком-нибудь пикнике, слете бойскаутов или благотворительном ужине, устроенном партией ради сбора средств. В те времена он лично развозил партийные пресс-релизы, рассказывал анекдоты всем подряд в редакциях «Майами-Бич диспэтч» и «Майами-Бич джорнал» и всегда с нетерпением ждал очередных номеров газет.

Иногда, когда день был небогат событиями, он мог прочесть: «Присутствовал также Уиллард Фарджер, четвертый заместитель помощника председателя избирательной комиссии». В такие дни он ходил по зданию окружной администрации и спрашивал всех, кто попадался ему на пути, читали ли они сегодняшние газеты. Он вечно ошивался возле комнаты прессы, высматривая, не ищут ли репортеры себе компанию, чтобы перекусить, и никогда не упускал случая угостить журналиста в баре спиртным.

Но подобный случай представлялся крайне редко, поскольку все газетчики знали его как любителя саморекламы и крайне назойливого типа. Уж если Уиллард Фарджер, четвертый заместитель помощника председателя избирательной комиссии, поил кого-то за свой счет, он до смерти заговаривал свою жертву и потом еще долгое время от него трудно было отвязаться.

Но одна-единственная показанная по телевидению пресс-конференция все изменила. Теперь Уиллард Фарджер выступал против правительства, имея на руках «убедительные доказательства наиболее вероломного покушения на наши свободы за всю историю страны». Он оказался в центре внимания, в мгновение ока обретя известность в масштабах станы, и потому лишь под давлением своего непосредственного начальства соглашался теперь давать интервью представителям местных газет. В конце концов, разве не он со своими разоблачениями занял всю первую полосу «Нью-Йорк таймс»?

– Нельзя игнорировать «Диспэтч» и «Джорнал», – сказал ему шериф.

Вообще-то Фарджер втайне подозревал, что шериф ему просто завидует.

Разве «Вашингтон пост» могла посвятить материал какому-то жалкому шерифу из округа Дейд?

– Не могу же я ограничивать свою популярность нашим округом, – ответил тогда Фарджер. – За две минуты общенациональных теленовостей я могу охватить двадцать один процент избирателей всей страны. Двадцать один. А что я получу с «Диспэтч» или «Джорнал»? Одну пятнадцатую процента?

– Но ты же живешь в Майами-Бич, Билл.

– Авраам Линкольн жил в Спрингфилде, ну и что с того?

– Билл, но ведь ты пока не президент Соединенных Штатов, а всего лишь один из тех, кто хочет помочь Тиму Картрайту победить на выборах и стать мэром. Так что, думаю, тебе лучше побеседовать с «Джорнал» и «Диспэтч».

– Полагаю, это мое дело, и вас оно мало касается, шериф, – ответил Уиллард Фарджер, который за неделю до этого предложил свою помощь в уборке шерифского гаража, но тот ему отказал, поскольку это могло быть расценено как использование труда государственных служащих в личных целях.

Шерифу Клайду Мак-Эдоу пришлось сдаться, однако он предупредил, что представители центральных газет уедут, а «Джорнал» и «Диспэтч» останутся, но Уиллард Фарджер не обратил на это предостережение ни малейшего внимания.

Человеку, которого показывают по центральному телевидению. не пристало слушать советы какого-то там шерифа. И Уиллард Фарджер отключал телефон, чтобы местные журналисты не могли его достать. Хорошо бы иметь незарегистрированный телефонный номер, думал он, вылезая из постели. Его бы знали только президенты Си-Би-Эс, Эн-Би-Си и Эй-Би-Си. Ну, пожалуй, еще в «Тайм» и «Ньюсуик». Нельзя было бы обойти также «Нью-Йорк таймс» и «Вашингтон пост», хотя их тираж в масштабе страны был несколько ниже, чем у журналов. Зато они имели вес в интеллектуальных кругах.

Фарджер зевнул и потащился в ванную. Там он протер глаза и умыл лицо.

Физиономия у него была довольно-упитанная, с мясистым носом и маленькими голубыми глазками; венчала все копна седых волос, которые, по его мнению, придавали ему вид сильного и умудренного опытом человека, обладающего чувством собственного достоинства.

Он посмотрел на себя в зеркало, и то, что он там увидел, ему понравилось.

– Доброе утро, губернатор, – произнес он, а когда заканчивал бритье, то уже представлял себе, что ведет заседание кабинета в Белом доме. – Удачного вам дня, господин президент, – сказал он, нанося на кожу лосьон, от которого защипало щеки.

Он принял душ и уложил волосы феном, не переставая думать о том, как хорошо было бы, если бы мир был един, в нем не было бы ни страданий, ни войн, и у каждого человека была бы своя фиговая пальма, и он сидел бы под ней в полной гармонии со всем человечеством и с самим собой.

Этим утром он надел серый костюм тонкого сукна и голубую рубашку, в которой всегда появлялся перед телекамерами. Когда он сел завтракать, его жена Лора, все еще в бигуди, вместо его любимых яиц всмятку положила на тарелку какой-то конверт.

– Что это? – спросил Фарджер.

– А ты вскрой, – предложила жена.

– Где мои яйца?

– Сначала вскрой!

Тогда Уиллард Фарджер вскрыл конверт и обнаружил там пачку плотно свернутых банкнот. Медленно развернув пачку, он с удивлением обнаружил, что это были двадцатидолларовые бумажки. Ровно тридцать штук.

– Лора, здесь шестьсот долларов! – вымолвил он. – Шестьсот! Надеюсь, это не взятка? Не могу же я пожертвовать карьерой ради каких-то жалких шестисот долларов!

Лора Фарджер, которая не раз видела, как муж с благодарностью принимал подачки в пять долларов, презрительно подняла бровь.

• Предыдущая
• 10/36
• Следующая