Заговор на Нуич-стрит - Мэрфи Уоррен - Страница 37

• Предыдущая
• 37/38
• Следующая

Тут раздался хорошо знакомый Римо голос:

– Кто здесь говорит о глупости? Ты глупец из глупцов! Ты думал, что мой ученик предаст Синанджу, как ее предал ты?! Ты думал, что Мастер Синанджу оставит своего ученика в беде?

Голос Чиуна звенел гневом.

– Но, Мастер… Это белый человек. Ты не причинишь мне зла из-за него, ты не посмеешь, ведь я из Синанджу!

– За этого, как ты говоришь, белого человека я сдеру оболочку с Земли и наполню ее кипящую сердцевину тысячью таких, как ты! Бойся! Если он умрет, я заставлю тебя съесть собственные уши, ты, собачий помет!

– Но, Мастер, ты не имеешь права поднимать руку на односельчанина, пусть он даже и дезертир, – возразил Нуич.

– Жалкий трус, ты осмеливаешься учить меня. Мастера?! Ты, опозоренный навек, говоришь мне о правилах?

– Он жив и не умрет, – пробормотал Нуич дрожащим от страха голосом.

Странно, – подумал Римо, – чего он боится? Его же учили, что страх – один из самых серьезных недостатков настоящего бойца. И уж совсем непонятны угрозы и оскорбления в устах Чиуна! Ведь сам же Чиун не уставал повторять, что угрозы дают преимущество сопернику. Оскорблять противника – значит придавать ему дополнительную энергию, кроме тех случаев, когда оскорблениями можно добиться вспышки глупой злобы. Судя по голосу, Нуич вовсе не был зол. Дело, наверное, в том, – думал Римо, – что Чиун понимает: Нуича не обмануть ни мирным разговором, ни проявлением притворной слабости.

– Исчезни! – приказал Чиун.

– Я ухожу, но помни, через десять лет ты лишишься его!

– Почему ты говоришь мне об этом?

– Потому что я ненавижу тебя, ненавижу твоего отца, всех твоих предков, начиная с первого Мастера Синанджу.

Римо услышал легкие торопливые шаги. Нуич уходил. Римо хотел крикнуть, попросить Чиуна не отпускать Нуича, но не смог даже прошептать и слова. Да Чиун и не пошел бы на это. Римо ощутил спиной быстрые прикосновения пальцев Чиуна, и вдруг невыносимая парализующая боль почти исчезла. Римо повернул голову, подвигал плечами и медленно, превозмогая боль, начал подниматься.

– Теперь ты можешь двигаться, – сказал Чиун.

Морщась от боли в распрямляющейся с хрустом спине, Римо, сел и постарался овладеть собой. Ему не хотелось, чтобы папочка видел его во власти боли.

– Вечно спешишь, торопишься! – злился Чиун. – Американец! Не мог подождать жалких пять лет!

– Я должен был выполнить задание.

– Впредь не совершай таких ошибок, хотя поступок твой и достоин уважения. В следующий раз ты будешь с Нуичем на равных. А я не могу поднять руку на односельчанина.

– Но я слышал, как ты грозился, что…

– Ты слышишь много разных глупостей. Помолчи. Он совершил роковую ошибку, посчитав, что ты сравняешься с ним только через десять лет. На нашем уровне такие ошибки даром не проходят.

– А если он вернется раньше, чем через пять лет?

– Мы отступим. Время играет на нас. Зачем лишать себя преимущества?

– Хорошо, папочка, – ответил Римо и спросил:

– Ты говорил, что когда-нибудь я, белый человек и не кореец, смогу занять место Мастера Синанджу. Это правда?

– Нет, конечно, – ответил Чиун. – Это была просто песня, чтобы ободрить тебя.

– Я не верю тебе, – сказал Римо.

– Замолчи! Ты только что из-за собственной глупости чуть было не уничтожил плоды моих десятилетних трудов.

Римо помолчал и, скривившись, от боли поднялся на ноги.

– Это хорошо, что тебе больно, – сказал Чиун. – Боль – прекрасный учитель. Тело запоминает все, даже то, что не фиксируется в сознании. Пусть боль поможет тебе запомнить: никогда не торопись. Время – или твой союзник, или твой противник.

– Папочка, я должен еще закончить кое-какие дела.

– Хорошо, только побыстрее. Рубашка, даже если завязывал ее я, – не самая лучшая в мире повязка.

Римо поднялся на трибуну большого зала нового здания на Нуич-стрит. Толпа восторженно взревела, и он, чтобы хоть немного утихомирить присутствующих, помахал здоровой рукой над головой. Вопли не утихали. Римо улыбался телекамерам, фотоаппаратам и, конечно, залу.

Под новой рубашкой и пиджаком все еще была импровизированная повязка Чиуна. Резкая пульсирующая боль не утихала, но Римо улыбался. Он улыбался трем президентам братских профсоюзов, сидящим в президиуме. Он улыбался министру труда, знакомым делегатам съезда и Эйбу-Ломику Бладнеру, который вопил громче всех в зале.

Помещение было меньше, чем зал, в котором прошла первая часть съезда, но вполне помещало всех делегатов. На втором ярусе балкона даже было несколько свободных мест.

Римо придвинулся к микрофону. Шум поутих.

– Братья водители! – начал Римо. – Братья водители, я должен сообщить вам печальное известие.

Римо сделал паузу, чтобы окончательно успокоить зал и завладеть его вниманием. Он поискал взглядом тех, с кем встречался час назад. Они уже были в курсе печальных событий: Джин Джетро, который всегда был человеком со странностями, неожиданно скрылся. Об этом Римо сообщил им час назад, причем ему поверили сразу, поскольку не было причины не верить. Беседа Римо с этими людьми – ключевыми фигурами профсоюза – проходила в небольшом помещении для регистрации прибывающих, в то время как начали съезжаться делегаты съезда.

Чтобы решить, как дальше действовать союзу, оставалось меньше часа. В маленьком офисе собралось человек двенадцать.

– Можно просто передать полномочия вице-президенту профсоюза, но можно придумать и кое-что получше.

Делегаты согласно закивали. Часть сидела в креслах, двое облокотились на стол, один присел на край кадки с пальмой. Послышался одобрительный шум. «Этот парень знает, что делает!»

Римо продолжал:

– Если мы отдадим выдвижение кандидатур на пост нового президента на откуп съезду, ничего хорошего из этого не выйдет. Надо самим выдвинуть кандидата, и тогда дело пойдет. Давайте договоримся прямо сейчас. Или у нас будет крепкий профсоюз, или наступит хаос. Решать – вам. Кого из присутствующих мы можем предложить съезду?

Кто-то из делегатов, слегка ошеломленных неожиданным развитием событий, предложил выбрать Римо.

Римо покачал головой:

– У меня есть кандидатура получше, я знаю подходящего человека.

Это было час назад, и теперь, стоя перед залом, Римо понимал, что одно неудачное слово может все испортить. Римо вглядывался в лица сидящих в зале. К потолку струилась голубизна табачного дыма.

– Плохая новость. Нас покинул Джин Джетро – наш президент. Он подал в отставку, и его уже нет в стране. Уезжая, он оставил мне это письмо.

Римо поднял над головой листок бумаги. Он был чист, но никто, кроме Римо, этого видеть не мог.

– Я не стану читать вам это письмо, потому что слова не в силах передать любовь и приверженность Джетро к нашему союзу, ко всему профсоюзному движению, к американскому образу жизни. Дело не в словах, а в голосе его сердца, наполненного любовью к вам. Мне он сказал, что слишком молод для такого поста. Так он сказал. Я ответил, что возраст измеряется не только годами. Возраст определяется честностью и отвагой, любовью к выбранному делу. Я сказал, что все это у него есть в избытке, но он не захотел меня слушать. Джетро победил на выборах, но признался, что боится быть лидером, что хочет укрыться подальше и хорошенько все обдумать. В заявлении об отставке все это есть, но мы и без того понимаем, что творилось в его душе.

Римо разорвал чистый листок бумаги на мелкие кусочки, а кусочки превратил в конфетти.

Зал загудел. Многие были потрясены, но не те, с кем встречался Римо часом раньше. Они были готовы, и ждали только, чтобы Римо сделал заявление, о котором они договорились.

– Мы не можем оставаться без твердого руководства в бурном море профсоюзного движения – корабль не отправится в плавание без руля или киля. Среди нас есть человек, прошедший все ступени профсоюзной карьеры, начиная с самой первой. Человек, вся жизнь которого связана с профсоюзом и водителями. Человек, которому присущи сила и доброта. Человек, любящий и профсоюзное движение, и людей. Человек, умеющий и руководить, и подчиняться. Человек, который был вместе с нами и в солнечные дни побед, и в мрачные часы неудач. Только он способен заменить нашего Джина Джетро на посту президента. Этот человек – руководитель нью-йоркской делегации Эбрахам Бладнер.

• Предыдущая
• 37/38
• Следующая