Рота террора - Мэрфи Уоррен - Страница 14

• Предыдущая
• 14/31
• Следующая

С годами к нему пришла уверенность в том, что безумие Второй мировой войны никогда не повторится, что массовые убийства никогда не свершатся вновь. Но в один прекрасный день Оскар Грюнвальд увидел, что безумие начинается снова, подобно дремлющей болезни, которая неожиданно дает о себе знать новым нарывом.

Люди, даже получившие хорошее образование, забыли уроки войны. Играя в интеллектуальные игры сами с собой, они решили, что массовые военные бомбардировки, в которых за десять дней погибла тысяча людей, хуже, чем война, унесшая пятьдесят с лишним миллионов человеческих жизней. И если становилось выгодным обвинить кого-либо в расизме, все забывали о сотне тысяч немцев, погибших во время одного только налета на Дрезден, и твердили, что Америка никогда не стала бы бомбить Европу, как она сейчас бомбила Вьетнам.

Величайшее по масштабам истребление людей было забыто, потому что с тех пор миновала четверть века, и вот уже по улицам маршировали новые нацисты, именующие себя высшей расой «освобожденных», а новую мировую войну – «революцией». Глупость этих юнцов могла повергнуть взрослого человека в слезы.

– Девочка, – сказал Оскар Грюнвальд нахальной девчонке, которая угрожала жизни его детей. – Ты думаешь, что творишь добро. Ты думаешь, что, убивая, можно сделать мир лучше. Могу сказать тебе на основании собственного опыта: единственное, что остается после убийства, – это убийство. Я тоже думал, что помогаю сделать мир лучше, но на самом деле только убивал.

– Но вы не работали над повышением самосознания, – сказала Джоан Хэкер, уверенная в своей просвещенности.

– Работали, но тогда это называлось митингами, – сказал Оскар Грюнвальд, он же Генри Пфейфер. – Как только человек начинает убивать не ради самозащиты, а ради установления нового порядка, единственное, что ему остается, – это безумие.

– Мне трудно вас переубедить, – раздраженно проговорила Джоан Хэкер, сожалея, что рядом нет никого из единомышленников, которые поддержали бы ее в этом споре. – Так вы намерены выполнить наш приказ или хотите, чтобы мы вывели вас на чистую воду и прикончили ваших детей?

– «Прикончить» – означает «убить»? – спросил Грюнвальд.

– Именно. Слышали такое выражение – «прикончить как собак»?

Оскар Грюнвальд опустил голову. Прошлое вновь возвращалось к нему.

– Слушаюсь, гауляйтер, – сказал он. – Я выполню ваш приказ.

– Что такое «гауляйтер»? – спросила Джоан Хэкер, и Оскар одновременно заплакал и засмеялся.

Римо был поражен. Он был разгневан. Он посмотрел на плоский участок камня, потом на Чиуна. Что злило его – так это уверенность Чиуна в том, что Римо должен сразу же понять, почему им следует бросить все и бежать, и отказ Чиуна что-либо объяснять.

Чиун медленно повернулся, словно прочитав мысли Римо, и сказал:

– Я учитель, а не нянька. У тебя есть глаза, но ты не видишь. У тебя есть разум, но ты не мыслишь. Перед тобой доказательства, а ты канючишь как малый ребенок, требуя, чтобы я объяснил тебе, почему мы должны бросить все и бежать. И все же я скажу тебе: ты сам знаешь.

– А я говорю: не знаю.

– Ударь по камню, – сказал Чиун. – Отколи кусочек.

Римо ударил ладонью по камню и отбил кусок. Чиун кивнул на след от отколовшегося куска, как две капли похожий на тот, что привлек его внимание раньше.

– Ну вот, – сказал Чиун, как будто обращаясь к малому ребенку. – Теперь ты знаешь.

– Я по-прежнему ничего не знаю, – огрызнулся Римо.

Чиун повернулся и зашагал вниз по тропинке, бормоча что-то по-корейски. Римо уловил несколько слов, в основном связанных с невозможностью превратить грязь в алмазы. Римо пошел за Чиуном.

– Я не собираюсь бежать отсюда. Так и знай, папочка.

– Да. Я знаю. Ты любишь Америку. Америка была так добра к тебе. Она обучила тебя тайнам Дома Синанджу. Она отдала лучшие годы, чтобы ты достиг уровня, до которого еще не поднимался ни один белый человек. За всю историю наберется не так уж много людей, которые могли бы сравниться с тобой. Но ты предпочитаешь любить Америку, а не учителя, который сделал тебя таким. Ну что ж, я не обижаюсь на тебя. Я набираюсь мудрости.

– Дело не в том, кого из вас я люблю больше, папочка, – тебя или Америку. Я предан вам обоим.

– Так говорят любовнице или жене, но не Мастеру Синанджу.

Римо пытался что-то объяснять, но Чиун поднял кверху свою костлявую руку.

– Ты начинаешь все забывать? – спросил Чиун, и тогда Римо почувствовал внизу на тропинке ту особую тишину, которую обычно ощущал кожей.

Тишина исходила от кустарника ярдах в пятидесяти от них. Чиун показал жестами, что останется на месте, в то время как Римо должен обойти то место, от которого исходило странное ощущение тишины.

Римо знал, что Чиун станет делать вид, будто двигается, оставаясь при этом на месте, и тем самым собьет с толку тех или того, кто прячется в кустах.

Римо легко и бесшумно шел по тропинке, наступая лишь туда, где ничего под ногами не треснет, не скрипнет, не зашуршит. В лесу он чувствовал себя непривычно. Привычное место для настоящего убийцы – город, где обитают его живые мишени. И все же лес с его деревьями, кустами и болотистой глинистой почвой обеспечивал ему прикрытие, тоже был своего рода инструментом. Римо заметил, как в зеленой листве промелькнула белая рубашка. Он увидел розовую лысину, мясистую шею, щеку, к которой был прижат приклад винтовки, направленной на человека в экзотическом кимоно. Римо приблизился к мужчине с ружьем. Тот стоял на одном колене. Подходящее положение для стрельбы из винтовки, еще более подходящее, чтобы лишиться пальца. Оскар Грюнвальд не думал о своих пальцах, его внимание было сосредоточено на том, чтобы взять на прицел человека в кимоно. Он никак не мог взять в толк, почему это не удастся. Даже теперь, по прошествии четверти века, он помнил все, чему его учили, не мог забыть науку, которую вдалбливали, вдалбливали и вдалбливали в него. Если перед тобой двое, ты выбираешь того, кто находится позади, стреляешь в него, потом делаешь два выстрела по первому, а четвертым выстрелом кончаешь второго. Так его учили. Его мишенями служили литовцы и украинцы. Инструктор привел Оскара на окраину маленькой деревушки и велел ему целиться в людей, идущих на рынок. Это был первый день учений. Оскар выстрелил в первого, второй же успел удрать. Инструктор сказал: «Вот видишь, твоя ошибка состоит не только в том, что ты дал возможность одному из них убежать, ты совершил непростительную для снайпера ошибку – перестал думать. Необходимо планировать свои выстрелы заранее. Тогда тебе останется только целиться». Эта наука пригодилась ему. Пригодилась в России, потом на Украине, потом в Польше и затем на границах Германии. Она пригодилась ему и в тот день, когда он переоделся в форму британского солдата и взял себе новое имя, под которым жил вплоть до нынешнего утра. Но теперь эта наука его почему-то подвела. Перед ним находились две мишени: азиат сзади и американец спереди. Стало быть, надо целиться в азиата. Но он начал уходить с тропинки. Он отступает. Нет. Идет вперед. Что же, черт побери, делает этот маленький желтокожий человек? Теперь американец куда-то пропал. Где американец? На тропинке его не видно. Ну и черт с ним. Уложу сначала азиата, а потом начну охоту на американца.

К Оскару Грюнвальду вернулось былое хладнокровие. Механическое мастерство профессионального убийцы. Он уже приготовился выстрелить в центр кимоно, когда понял, что это невозможно. Для этого нужно нажать пальцем на спусковой крючок, а у Оскара Грюнвальда вместо пальца вдруг оказался кровавый обрубок. Он не почувствовал боли, но пальца как не бывало.

– Эй, приятель, – сказал Римо. – Я бы пожал тебе руку, но боюсь, ты не сможешь ответить на рукопожатие. Это твое? – спросил он и протянул изумленному снайперу его палец.

– А…а…а… – простонал бывший капитан СС Оскар Грюнвальд, ощутив запоздалую боль в том месте, где только что был его палец.

• Предыдущая
• 14/31
• Следующая