Мир по дороге - Семенова Мария Васильевна - Страница 24
- Предыдущая
- 24/72
- Следующая
– А ведь он не первый раз мне его поручает, – негромко, словно думая вслух, проговорила жрица. – С чего бы вдруг такое?
Иригойен ещё раз вышел наружу – на случай ненастья закатить под навес тележку, где лежал свёрнутым их походный шатёр. Когда, возвращаясь, он снова открыл дверь, крылья Мыша развернулись. Зверёк мгновенным движением бросился, как показалось халисунцу, ему прямо в лицо. Разорванная перепонка, по обыкновению, подвела. Мыш закувыркался в воздухе, но неудавшийся полёт всё же вынес его за порог. Шлёпнувшись на холодную землю, он мигом перевернулся на лапки и, помогая себе сгибами крыльев, по-жабьи проворно заскакал прочь.
От пышного заката осталась лишь зловеще-алая полоска, рдевшая в тучах. Было уже темновато, так что Иригойен поспешил схватить беглеца. Мыш завизжал, снова щёлкнули зубы. Сын пекаря, в сердцах поминая Беззвёздную Бездну, затряс в воздухе располосованным пальцем. Стянув другой рукой с головы шапку, он накрыл Мыша, отнёс его, кричащего и трепыхающегося, назад в дом, чтобы водворить обратно на жердь.
Мать Кендарат, успев зачем-то распотрошить одно из сложенных у печки поленьев, внимательно рассматривала сухие стебли. Нюхала что-то, растирала на ладони и опять нюхала.
Иригойен вынул изо рта прокушенный палец и крепко сжал его, чтобы остановить кровь.
– А может, их псы сидят вместе с хозяевами, в домах, – сказал он жрице.
Та неожиданно фыркнула:
– И тоже скорбят о былых горестях племени…
Иригойен нахмурился:
– Злые слова ты молвишь, служительница Кан Милосердной! Это их вера и их обида… Чем тебе так не угодили здешние жители?
Мать Кендарат вскинула голову. Карие глаза светились, точно угли. Иригойен ещё не видел у неё подобного взгляда.
– Ты сказал! – медленно и значительно выговорила она. – Я не бывала в Халисуне, но почему-то не думаю, чтобы у вас очень любили вечно обиженных. А я, право, не припоминаю, чтобы кто-то так носился со стародавней несправедливостью, как этот старейшина Гартешкел и всё его племя!
– О чём ты? – нахмурился Иригойен. Он не желал сознаваться себе, что сердце глухо и тревожно застучало в груди.
– А ты сам припомни, – посоветовала жрица. – Этот дед, он же как рот ни откроет – всё о том, как они скитались, несчастные, да как с голоду помирали, пока не остановились в здешней долине…
Халисунец потупился:
– У нас говорят: горе народу, чья память коротка, словно овечий хвост. Это и не народ вовсе, а стадо, живущее одним днём, без прошлого и без будущего.
– Я разве покушаюсь на их память? – подалась вперёд мать Кендарат. – Если хочешь знать, моё племя, живущее у края Вечной Степи, тоже досыта нахлебалось крови и горя во дни Последней войны, когда нашествие меорэ нарушило порядок кочевий и все, начиная с мергейтов, стали менять пастушьи посохи на боевые копья. И мы тоже помним всё, что нам пришлось вытерпеть! Но наши старики, хранящие мудрость, не велят растравлять прежние раны. Они должны отболеть и зажить, а не превращаться в язвы, отравляющие тело! С тех пор двести лет прошло, Иригойен! Мергейты, породившие Гурцата Жестокого, давным-давно стали мирными табунщиками, и нет страны, где не славились бы их кони. Саккаремская держава сильна и свободна, её племена приняли в себя халисунскую, меорийскую, мергейтскую, ещё чью-то кровь – и стали от этого лишь красивее и богаче! Потомки детей с ореховыми глазами ведут караваны, чеканят серебро и распоряжаются казной солнцеликого шада. И только в этой уединённой деревне по-прежнему мнят себя отверженными и ждут зла от людей, как два века назад!
– Я бы только порадовался, будь всё действительно так, как ты описала, – тихо, не поднимая глаз, возразил Иригойен. – Людям мешаной крови всегда приходится тяжелее…
– Да у кого она не мешаная? – искренне удивилась мать Кендарат. – Спроси любого, откуда повелось его племя, и тебе расскажут о юношах, которые пересекли море или бескрайний лес – и встретили незнакомых красавиц… Впрочем, я не о том. Ты небось по себе знаешь, каково быть полукровкой?
Сын пекаря отвёл глаза и вздохнул:
– В детстве меня каждый день спрашивали на улице, какими зельями выбеливала меня мать и не сберёг ли я чёрного пятнышка где-нибудь на спине. Бывало и так, что мальчишки постарше заворачивали мне рубаху на голову и сдёргивали штаны…
– Но у тебя хватило духу возвыситься и пережить это, – сказала Кан-Кендарат. – Ты потянулся к Лунному Небу, вместо того чтобы затаиться в тёмном углу, раздумывая о своих обидах и прикидывая, как отплатить злом за зло!
Иригойен, взявшийся было за кувшин, разжал пальцы.
– Злом за зло! – тихо повторил он. – Ты хочешь сказать, эти люди, для которых внешний мир по-прежнему полон врагов…
– Я не собираюсь на них попусту наговаривать, но ты же помнишь, как я спросила старейшину, чем живут у него в деревне? Он лишь мельком упомянул отхожие промыслы, но ничего определённого так и не ответил. Я думаю, он ни разу не соврал нам напрямую, но и всей правды не говорил. Такая беседа – своего рода искусство, и я никому не посоветовала бы поворачиваться спиной к человеку, который в нём преуспел… – Она помолчала. – Гартешкел величал меня сестрой, а вас с Волкодавом – своими друзьями, но с друзьями так себя не ведут!
При упоминании о хозяине Мыш открыл глаза и протяжно, жалобно запищал.
– Он ни разу не назвал меня по имени, – потерянно пробормотал Иригойен. – И тебя. И Волкодава…
Жрица кивнула:
– Это может ничего не значить, а может быть и очень дурным знаком. Как и то, что нас поселили отдельно и к общему столу звать пока не торопятся. Спорю на своего осла, что даже эта еда была приготовлена в особой печи, не в той, где они пекут свой знаменитый пирог. – Она пристально следила за тем, как Иригойен водружал на румяную лепёшку ломоть пахучего сыра. – И вот ещё что… Я не возьмусь утверждать, будто так уж хорошо знаю местные травы, но вот эта… – и она показала халисунцу сухой стебелёк, вытащенный из «полена», – выглядит крупней и сильней той, которую у нас бросают в жаровню, если кто страдает бессонницей или скверными снами. Как приятно пахнут связки камыша, нагревшиеся у печи, верно? Куда завела нас наша глупость, Иригойен? Может, это деревня воров? Или, помилуй Кан, отравителей и тайных убийц, готовых за плату на такие дела, о которых добрый человек не захочет даже помыслить?
Иригойен уронил лепёшку обратно на поднос. Потом вдруг рассмеялся.
– Я понял: ты испытываешь меня, – сказал он. – В любом человеке можно при желании усмотреть всё, что угодно. Начни вот так рассуждать в безлунную ночь, и сам себя напугаешь до полусмерти! Взять хоть меня: если всё сложить один к одному, выйдет, что я – ходячая беда, меня гнать надо в три шеи, пока я всех своим злосчастьем не заразил. А Волкодав? Мы же его долго считали вовсе немым, он и теперь рот открывает раз в три дня, когда сам захочет. Откуда он на той тропе взялся – доселе не знаем. Какого племени – не ведаем, только то, что по-халисунски и по-саккаремски он говорит так, словно разом здесь и там родился. А выглядит страшней урлаков, которые меня едва не прибили…
Мать Кендарат слушала его, ласково улыбаясь.
– И я ничего не знаю про эту траву, кроме того, что пахнет она в самом деле приятно, – сказал Иригойен. – Госпожа, мы оба следуем за Луной, только я чту Её как Владычицу Неба, а ты видишь в Ней зримый облик Кан Милосердной. Сейчас новолуние, отчего нам с тобой и досаждают такие скверные мысли. Прошу тебя, давай вместе помолимся, чтобы рассеялся этот морок и утром на пиру мы встретили Волкодава. И чтобы Мыш нас до тех пор насмерть не закусал…
– Молитва не помешает, – кивнула жрица. – Но Та, Которой мы служим, ждёт от нас дел. Никто не обрадуется больше меня, если окажется, что я поглупела от старости и совсем разучилась видеть людей. Тогда мы скажем старейшине, что держали пост из уважения к их обычаю… Поскольку я всё равно не притронусь к этим лепёшкам и Серому их не дам. – Она так покосилась на манящий лежак, на пёстрые одеяла, что Иригойен понял: ночевать под этим кровом, где витает сладкий сенной дух, она тоже не будет. – Но радоваться мы станем утром, а пока… Волкодав у них там один, а мы здесь, и это нехорошо. Вот что я сделаю: схожу-ка в деревню да посмотрю, что к чему…
- Предыдущая
- 24/72
- Следующая
